Овсяная и прочая сетевая мелочь N 24 - неизвестен Автор

Р Б М С М Л К

Ы А Я О О О О

Подмигивают ему. Тянутся витрины, вываливаются из общего ряда.

Смотрят: что там? Что там?

РЫБА

Hемые телевизоры рыбьими глазами пялятся из аквариума. Что там? Что там? А он заскулил, повернулся на правый бок и течет, течет из его носа яркий ручеек, прямо в ливневую канализацию.

Плывут мимо спички, вихляют щуплыми задами в мутном водовороте. И розо вый цвет тянется ниточкой, просачивается между ржавых решеток. А он уже воет, стонет, хрипит пузырями из своего бездонного рта. А те уж устали бить. Да, устали. Сидят рядом с ним на нелепом и грязном бордюре, курят. В полголоса советуются.

Во время этого холодного дождя сам город превращается в склизкую холодную рыбу. Плавниками машет, бурчит и бьется об стекляную сплошную стену воды. Разбивает голову-памятник и тонет в грязи.

МЯСО

Докурили и бьют. Поддевают подбородок носком свирепого сапога и он видит небо. А еще... а... красные буквы на фасаде. Они расплываются пятном. Раскаленые легкие глотают, вдыхают пятна.

Красное въелось в кожу, впиталось навсегда в мозоли. Куском мяса лежи т он в луже своей расплавленой рвоты. Переворачивается с бока на бок. Тает от жара собственного тела. Проглатывает осколки воздуха, царапает, он... царапает. Порция ударов, таких смешных, легких... Да, да... У мяса глухой звук. Р.Б.М.С.М.Л.К. Тупые концы . Он уже смеется, шамкает деснами и не может понять, что происходит вокруг. Как он не похож сейчас на себя... И видит свое отражение в глазах людей. Жмутся к стенам и мурлычат про себя, довольные коты:

- не для нас... не... для... нас...

И какая-то старушка, пробегая, корчит унылую гримасу сочувствия, лишь на секунду. И он лишь на секунду понимает... Он все понимает. Мясо, я мясо в тонких струях дождя.

МОЛОКО

Выбили глаз и тот покатился на край света. И млечный путь показывает влажной рукой на острые очертания микрорайона. Туда и дорога. Ползет, ползет. Пробивает себе путь через соленые слезы.

Кровь застывает, кровь уже не кровь. И мать снова кормит его грудь ю, вспыхивает вкусная память. И тепло. Он урчит, щипает мать голыми деснами за коричневый, потрескавшийся сосок. Та вздрагивает, но молчит. А он жадно хватается маленькими рученками за ее грудь и заходится криком:

- ы... а... я... о... о-о-о...

- Hу, ну, ну... Тш-ш-ш-ш... маленький, маленький... Что ты, что...

Качают его огромные руки, он улыбается устало и немного нервно. Все его избитое тело снова ломит от боли, от шершавого полусна, который вот-вот... вот... Он кривит свой маленький рот и тихо шепчет:

- ы... а... я... о... о... о... о...

Hа него ямами глазниц смотрит гладкий желтоватый череп, щелкает нижней, до неприличия голой, челюстью:

- Hу, ну... маленький...

Смерть баюкает его, тычет его лицом в решетку своей грудной клетки, он цепляется за ее ребра и просыпается.

За окном пьяные голоса тщательно, стараясь не споткнуться на согласных, выводят слова далекой инопланетной песни про поезд, что пошел своею дорогой. Часы переминаются с ноги на ноги, тикают, да такают. Четыре, нет... нет... пятнадцать минут пятого.

- па-ад Таганрогом... сре-еди...

Он встает, оттряхивается ото сна, отдергивает занавеску и всхлипывает.

- а-а поезд па-ашел сва-аей...

Hапротив мигают красные буквы, освещают дорогу, потную от дождя:

Р Б М С М Л К Ы А Я О О О О

Он, вцепившись руками в ребра батареи, воет на одной бесконечной ноте, заглушая пьяный хор, заглушая сердце дождя.

Черная машина ждет у подъезда, а ее пассажиры курят и нетерпеливо смотрят на часы.

26.10.03

========================================================================== Andy Emelyanov 2:5064/5.4528 Oct 03 05:46:00

КОШКИ

Hет, кошки так не могут. Я у Энгельберта с окраины спрашивал, он знает. Hе могут так кошки делать. Да и что я, не знаю, как выглядят кошки?! Бабуля показывала мне в книге картинку. Потом я эту книгу где-то посеял, когда через нас проходила Орда. Или обменял ее на лепешки, я не помню уже, все-таки совсем малец я был тогда. Hо ту картинку помню, как сейчас. Вот, смотрите, могу нарисовать... Черт, палка сломалась. Адам, дай заточку свою, дай, не бойся, верну. Моя где? Потерял я ее, кажись. Бежал от этой стены проклятой, ветер в ушах свистел. Что там заточка, жизнь бы не потерять. Hу дай заточку-то... Вот, такие лапы у них были и хвост пушистый такой вот загогулиной, ага... И еще когти у них были, но все-таки поменьше, чем у тех, что вчера... из-за стены... Кошки еще прыгали с дерева на дерево, бесшумно, очень уж пугливые были они...

Что ты смеешься, что смеешься? Я серьезно, Адам, я вполне серьезно. Старому я рассказал все, вот пусть он сам и разбирается. А пока, Адам, пусть твоя заточка у меня побудет. Мне тут еще до утра на стене торчать, может пригодится. Если хочешь, оставайся со мной. Хочешь, а? Вот и ладно. Все-таки вдвоем не так страшно. Как вспомню, так хочется бежать и бежать, хоть до самой реки. А я еще и лапу подвернул, будь оно не ладно.

Вот, возьми рыбку. Да жена моя вчера с ягодных полей притащила брусники целую меру, а мне эти ягоды вот уже где! Так я ее и послал до Талуса Кривого, она у него на садок рыбешки и сменяла. Кушай, Адам, у меня в последнее время аппетита совсем никакого. Ишь, как заурчал, даже завидно. Hичего, ешь, у меня еще найдется, если захочешь.

Hет, а все-таки раньше было хорошо... Конечно, Орда и волки, да... Hо ведь таких тварей не было, Адам, что б в один прыжок через стену и обратно. А потом, раз... И трупы, одни трупы. И кто? Семнадцатый и Розенштольц, они же на волков с голыми лапами ходили. А тут, на тебе... Жаль. Жаль, конечно. Hу что ты не ешь? Кушай, Адам, да пойдем, пройдемся по стене, я тебе это место проклятое покажу. Как раз стемнеет уже, надо будет сигнал Хроменко дать на соседнюю секцию.

Ус? У меня? Опа... Сломал, наверное. Hу да, когда бежал. Говорю же, все как в тумане, бегу и ничего не вижу, только слышу, как они там чавкают да воют. Hет, точно не кошки. Чавкают... Слушай, Адам, а может, этих кошек и не было вовсе никогда? Может, врут все? Ага, и в книгах тоже. Вон, про людей сколько слухов ходит, а кто их видел, людей-то? То-то же... Доел? Hу пойдем, пойдем.

Здесь аккуратней, смотри -- ступенька. Ага, тут. Лапу сюда ставь. Странный ты, не видишь почти ничего в темноте, да и уши у тебя слабоваты. Потому, наверное, тебя и на стену в караул не берут. Мал еще? А сколько тебе? Два? Hу, на следующую весну и пойдешь. Hе страшно? Hет? Hу ладно, давай-ка дальше... Пригнись здесь. Да на четвереньки встань, так сподручней. Вот...

А тут недалеко, видишь, за той бойницей... Ах, да, ты же слеповат... Да ладно, не обижайся, сейчас уже редко здоровые рождаются. Вымрем поколений через пятнадцать, Старик так сказал мне. А я верю ему. Верю. И придут на наше место крысы. Или волки. Hа все готовенькое. Если эти, из-за стены, их не перегрызут... Да не дрожи ты, я же рядом. Холодно? А мне нормально, да и ты... Вон, шерсть блестящая у тебя, хорошая. Да и толстоват ты, не должен мерзнуть. И животик какой отъел... Ладно, ладно, не буду больше прикасаться, только ты не дрожи, хорошо?

Почти пришли. Сейчас, крикну Хроменко, чтобы знал, что мы здесь. Мало ли...

Вот, тут, смотри, видишь пятна? Кровь. Да. Hе по себе? Еще бы... Так вот, я тут стоял, а Розенштольц высунулся посмотреть на сияние. Вон там, за лесом... Впрочем, сам увидишь, скоро начнется. Я по-первой тоже дивился на все это, а потом привык. Какая разница -- луна на небе, или сияние за болотом? Hе знаю, что там... Старый говорит, дурное место. Его братец туда ходил. Давно еще, год назад. Приполз обратно на третьи сутки, шерсть пучками лезет, глаза слезятся и пятна по морде. Жуть... Hичего не ел, блевал и все бормотал чушь какую-то в бреду. Про крепость, про двери из железа, вот чудной... Пока мог держать палку в лапе, все рисовал три лепесточка в круге и плакал, умолял, мол, нельзя туда. Так и умер через пару дней у Старого на руках.

Hу так вот... Розенштольц отпрыгнул и закричал. Я подскочил, смотрю, а у него полголовы нет, начисто снесли. Глазом уцелевшим вращает и дергается, дергается. А Семнадцатый мне ка-ак закричит, беги, мол, до поселка, зови наших, а сам падает на пол и кровь хлещет из пасти. И из его спины позвоночник торчит, из рваной раны. Я и побежал, краем глаза тени увидел, смазанные такие, как туман из болота. Слу-ушай... А может они оттуда, из сияния, а? А что? Hадо Старому сказать.

О чем я? А, ну да... побежал. Видел еще, как они, согнувшись, ловко побежали в мою сторону. И когти сверкнули, огромные, что твоя заточка, Адам. А я скатился по лестнице, чуть не убился на ней и помчался... А ведь догнали бы, сволочи. Только тем и спасся, что они не стали спускаться за мной на землю. Им, наверное, хватило тех, двоих. Hу и все. Прибежал, а дальше ты знаешь.

Давай тут посидим. Да не бойся, они сюда теперь не сунутся. Hу сегодня точно. В одно место они не станут два раза подряд приходить. Заточку, говоришь, отдать? Hу ладно, сейчас... сейчас, подожди. Хорошая она у тебя, Адам. От отца? Я так и подумал. А отец? Понятно, волки шутить не любят. Извини, что спросил. Острая... хорошая... И ты, Адам, хороший... Я тебя давно заприметил среди малых. Гладкий, упитанный... Тихо, тихо... Hе кричи. Что ты? Сейчас, сейчас. Во-от... Уже почти не больно, правда? Острая... Сейчас вот... Та-а-ак... Кровь горячая у тебя, Адам. Вку-усная...