Русский клан - Виктор Косенков

— А мне насрать, — прошептал Рогожин, пригибаясь к столу и глядя на Диму снизу. — Понимаешь? Насрать. На всех бугров.

Он хлопнул еще одну рюмку. Бахнул ею об стол и откинулся назад.

— Я Рогожин! Не для того пер, как танк, давя всякую мелкую рванину, которая пыталась встать на моем пути, чтобы опять опуститься назад. Эти жиртресы либо подвинут свои толстые задницы, либо я их задавлю всех. Я серьезный человек! Я хочу свою долю, понимаешь? А они кто? Кто они такие, эти бугры? Ты посмотри на них! Манерные пидоры! Жирные скоты! Все в золоте ходят, брюха отожрали. Таких котов у нас в деревне в жопу пинали за околицей. Чтоб волки сожрали. Какой с них толк? Мышей и то не ловят!

Рогожин засмеялся.

— А еще себя блатными называют. Уроды. Мы, говорят, корпорация. И таких, как ты, в нее не принимают. Подрасти, мол. Слышь? Это они мне. Мне говорят, подрасти. Корпорация. А когда они последний раз пушки в руках держали? У них Закон теперь есть. Понятия, говорят, изменились. Беспредельщиков никто не любит. А я что, беспредельщик? Вот ты мне скажи!

— Дис, ну чего ты вскипел? Ну что они тебе дались! Разберемся как-нибудь… — Токареву было трудно говорить. Мексиканское пойло сильно отдавало сивухой, а у Каланчи были очень слабые сосуды.

— Вскипел? — прошептал Рогожин. — Я вскипел?! Да ты меня злого еще не видел! И никто не видел! В корпорацию они меня не примут. Заигрались!!! У нас, говорят, стабильность, и не надо раскачивать дом из стороны в сторону. Хер вам!

Потом был скандал. Рогожин вылез на сцену клуба, где они сидели. Кричал что-то в микрофон, пытался заставить полуголых девиц маршировать. Дал метрдотелю в зубы. На попытку охраны вывести буяна на улицу подышать достал коллекционного «стечкина» и уложил весь клуб на пол. Кончилось тем, что братва вытащила своего босса «погулять где-то еще».

А наутро была назначена акция.

И вот черный блестящий «лексус» вырулил из-за поворота и резво дернул в сторону моста.

Каланча напрягся.

Он доподлинно знал, насколько далеко сможет кинуть гранату, поэтому спокойно ждал, когда автомобиль приблизится на положенное расстояние. Граната должна залететь под днище «лексуса» и рвануть где-то сзади.

Покрасневшие, скрюченные пальцы с трудом сомкнулись на кольце.

Звонко в неожиданной тишине прозвучал хлопок взрывателя.

Машина двигалась быстро, и водитель ничего не смог поделать, когда под днище полетел черный, до боли знакомый, кругляшок. Потом машину дернуло, подбросило вверх. Страшно придвинулся асфальт. Но «лексус» устоял, обрушился всеми колесами на дорогу. В глазах потемнело.

Водителю повезло. Он умер сразу и не видел, как четыре человека в упор расстреляли пассажиров.

Последней убили женщину, жену Гоши Знаменского. Муж пытался ее заслонить, рассчитывая на привычно одетый под куртку бронежилет, но Дима Каланча выстрелил ему в голову. В этой бойне Токарев сделал всего два выстрела. Один Знаменскому в голову, второй в лицо его жене. Каланча действительной был сволочью.

— Хорошо, — сказал Рогожин, глядя на вытянувшихся «смирно» новичков. — Молодцы. Горжусь вами.

Он легко потрепал ближайшего за щеку.

— Как звать? Подзабыл…

— Боря.

— Молодец, Борян! — Денис снова похлопал парня по щеке. — Давайте к столу.

Он махнул рукой в сторону накрытой «поляны». Когда троица прошла внутрь кабака, Рогожин насторожился.

— Э, орлы… А где… Каланча?

В наступившей паузе странно легкомысленно прозвучал ответ Бори:

— А он в больнице…

— Что? — Рогожин наклонился, словно не веря собственным ушам. — Как в больнице?

— Да вы не беспокойтесь, босс… У него все нормально. Только заболел вдруг. Голова болит и температура. Мы все забрали, что у него было, ствол там… И в больницу отвезли.

— Фух. — Денис выдохнул облегченно. — Тогда после вечерины свезите ему рыбки там, апельсинов… Бухаем!

В это время Каланча долго и тяжело подыхал от менингита.

Воровская корпорация сработала быстро.

Когда в потолок ударили пробки от шампанского, на воздух взлетела машина Рогожина. Его мобильный звонил не переставая, но Денис ушел в загул, празднуя свою первую победу, которая должны была показать всем, из какого теста он слеплен. Он привык жить так, на широкую ногу. Без ограничений. С брызгами и искрами. Если гулять, то с треском, похмельем и разрушениями. Если воевать, то со взрывами, пороховой гарью, по-варварски кроваво. Ему сопутствовала невероятная, редкая удача, потому что любой другой на его месте был бы уже мертв. Но Рогожин жил. Более того, когда он сообразил, что столь ненавистные бугры не собираются сдавать позиции, он сумел провести еще несколько акций. Убрать соперника, переманить его людей и подмять его бизнес. На какой-то момент в городе установилось равновесие. Казалось, что где-то на «хазах» и «малинах» замерли пальцы на клавиатурах и перестали звонить мобильные телефоны. Екатеринбург затаился.

Все остановилось. Прислушалось. И только снег все падал и падал на город…

Но Рогожин не остановился.

— Денис Рогожин? — спросила трубка мобильного телефона.

— Ну?!

— По эту сторону Уральских гор вы объявлены вне Закона.

Мобильник не успел врезаться в стену, как двери уже затрещали под ударами снаружи. В окна влетели раскоряченные фигуры в черном. И воздух заполнился пороховой вонью.

Рогожин не стал дожидаться развязки.

Он просто бежал.

Под Санкт-Петербургом.

Февраль 2025 года

Дом Морозовых

Метель постепенно отступала, сдавая позиции. Снег прекратился, но еще налетал разбойничий ветер, подскакивал дикой кошкой, душил и снова прятался. Луна испуганно щерилась через рваное покрывало торопливых облаков.

Взлетно-посадочная полоса аллеи то замирала, то билась в истерике вместе с ветром. Плоские фонарики, надежно вмурованные в садовую плитку, добросовестно светили сквозь пушистое покрывало снега. Игорь с Валерой не торопясь брели к дому. Каждый думал о своем.

Уже подходя к дому, Игорь усмехнулся:

— А ведь Сашка-то первый станет дедом.

— Подожди еще, — Валера махнул рукой, — неизвестно, что завтра выяснится.

— Да… И медицина тут не поможет… — задумчиво добавил Игорь.

— Я бы на его месте сделал то же самое, — сказал Валера. — Ты и сам знаешь, что сейчас творится с генофондом. У человека с белым цветом кожи огромная проблема с уродами, дебилами и прочим генетическим мусором.

— Ага, — согласился Игорь. — Самое забавное, что у арабов, в массе своей, с этим все в порядке.

— Уровень жизни. И медицины. Чем лучше медицина, тем труднее отказаться от разных трубочек, искусственных органов и прочих барокамер. Костыли. Там, где медицина недостаточно развита, неполноценные дети просто не выживают. Жестоко.

— Ну, — Игорь развел руками, — жизнь вообще жестока. Природа не склонна нянчиться со своими питомцами.

— Самые сложные вопросы всегда из области морали.

— Да, конечно. Но разве морально, когда ребенок не может дышать без искусственного легкого? Или когда он всю жизнь должен проходить химиотерапию? И не может учиться в школе по причине имбицильности?

— Ха! Это не самый плохой вариант. А вот когда этот имбицил учится в школе, в нормальной школе, среди нормальных детей, это мрачнее всего. Во-первых, все дети очень жестокие животные. И слабого они забьют, дай только волю. Дети вне морали. Это жестоко по отношению к имбицилу. А во-вторых, это плохо в отношении полноценных детей. Один дебил тормозит весь класс. Это факт. Тоже, кстати, совершенно аморальный. Но это может подтвердить любой учитель.

— У детей просто нет морали. До поры до времени. Черт его знает, что хуже…

— Точно. Та мораль, которая допускает размножение идиотов с наследственными болезнями или мораль древней Спарты?

— Самые сложные вопросы всегда из области морали, — повторил Игорь слова Валеры.

— Врачи, друг мой, самые большие циники на свете.

— А как быть иначе? Когда меня вызывают на кесарево, а на столе лежит натуральная дауница. Она разродиться не может. И не по причине узких бедер, кстати. Просто не знает, как это делается! Ее Природа тормозит, Природа не дает ей родить еще одного убогого… Но человек традиционно ставит себя выше природных инстинктов.

— Старый спор насчет эвтаназии? — улыбнулся Валера.

Игорь не ответил.

Новость, что Катя станет матерью, всколыхнула в их памяти студенческие диспуты. После того как деканат прозрачно намекнул, что не потерпит в стенах университета радикально настроенных эскулапов, им пришлось уйти в условное подполье. Когда об этом узнал старший Морозов, то едва не пооткручивал обоим головы. «Знать надо, где языком молоть!» — ревел он на весь дом.

На крыльце радостно вспыхнул фонарь. Валера толкнул створку, раздался тихий короткий скрип, и они очутились в душном тепле холла. Игорь запер дверь на замок и установил сигнализацию в режиме «Сон». В холле горели только бра. Старший Морозов, сидящий в гостиной напротив картины Моне, словно увяз в густом киселе темноты и света. Он смотрел на картину, висящую над догорающим камином, и что-то бормотал, словно молился.