Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я - Астрид Линдгрен

— Негодяй, скотина, мерзавец, мерзкий бандит!

— О ком ты? — спросила я.

— О Стиге Хеннингсоне, — ответил он.

— Что случилось, что такое? — повторяла я.

И тут я все узнала. Надеюсь, мы с тобой такие друзья, что и у тебя по спине побегут мурашки, когда я расскажу всю историю. Оказывается, Стиг Хеннингсон пошел к Бертилю и наболтал ему про меня всякие пакости. Помнишь, как он обманом заманил меня в тот раз в свою комнату? Бертилю же он сказал, что я пошла туда совершенно добровольно и что я не из тех, на кого можно положиться. Бертиль, естественно, ему не поверил, но тогда Стиг взял Оке в свидетели того, что я вышла из его комнаты. Когда я пишу эти строки, во мне все кипит, как в жерле Везувия перед самым извержением этого вулкана. Я по-прежнему не могу понять, что подобная низость возможна.

Именно Оке и рассказал Сванте, как все было на самом деле. Бедняга Оке! Он чувствовал себя бесконечно несчастным из-за всей этой истории!

После того как Сванте, сопровождая свои слова кошмарнейшими угрозами, выложил все, что знал, я долго сидела молча, словно меня — бух! — ударили дубиной по голове. Но постепенно у меня начала болеть душа. Я была ранена, ранена до мозга костей, оскорблена тем, что Бертиль мог так дурно подумать обо мне! Неужели он мог так поступить? Почему он даже не поговорил со мной, а осудил, не выслушав?!

— И почему я не ел чуть побольше шпината на своем веку, — сокрушался Сванте, — чтобы стать таким же сильным, как Карл Альфред. Я не могу вздуть Стига, как бы мне этого ни хотелось. Но, — вдруг сказал он, — я сейчас же отправляюсь к Бертилю!

— Вот этого ты как раз и не сделаешь! — вскочив, закричала я, потому что была преисполнена горечью. И думала, что Бертилю было бы полезно узнать правду, когда бы я из-за своей юной любви лежала на смертном одре, бледная, прекрасная, как преждевременно сорванный цветок.

Но у Сванте были совсем другие планы. Схватив шапку, он ринулся в весенние сумерки, хотя я, стоя на крыльце, кричала ему до посинения, чтобы он вернулся.

Итак, это было вчера вечером. С тех пор разыгрались, как имеет обыкновение говорить Алида, великие «драмы». Эпилог появился совсем недавно на нашей собственной скамейке, именно там, у излучины реки. Но тогда виновника драмы, этого мерзавца Стига, с нами не было, тогда мы сидели там только вдвоем.

Вот как все это произошло!

После того как я целый день ворчала на Сванте из-за того, что он вчера вечером помчался к Бертилю, я решила прогуляться. Частично чтобы чуточку успокоить свои слабые нервы, а частично чтобы… Ну ладно, возможно, я надеялась встретить Одну Известную Личность. Кроме того, небо было зеленовато-яблочного цвета, а ивы внизу у реки стояли в нежнейше-призрачном убранстве.

Я встретила Бертиля у самой излучины реки. И ты наверняка никогда не видела человека столь несчастного, как он, когда он просил прощения за то, что усомнился во мне. Он сказал: это случилось потому, что верность означает для него все на свете, и он совершенно обезумел после рассказа Стига.

Я едва слышала его слова. Душа моя пела, и я простила бы его, если бы он даже думал, что это именно я была Мессалиной[98] или любой другой порочной и пользующейся дурной славой особой.

Он встретился со Стигом и расквитался с ним. И если судить по выражению его лица, то я не думаю, что сведение счетов было особенно приятным для Стига.

Потом мы сидели там, у излучины реки, на скамейке. Час, два часа. И болтали, ой, как мы болтали! В разгар нашей беседы мимо прошел Сванте. Он так ухмылялся, что рот у него был почти до ушей. Высоко подняв шапку, Сванте сказал:

— Добрый вечер! Похоже, в этом году будет хороший урожай слив!

Сливы в апреле! «Дурак», — подумала я, но не произнесла это слово вслух. Ведь тогда, может, Бертиль не поверил бы, что я так прелестна, как на самом деле.

— Я думаю стать инженером! — заявил Бертиль, когда Сванте ушел, и швырнул большой камень в озеро.

Он сделал это только чтобы подчеркнуть: упомянул он о своих планах как бы случайно.

— Станешь инженером? — переспросила я. — Да, по-моему, инженер — хорошая профессия.

— Но до этого пройдет немало времени, — сказал Бертиль.

— Да, — согласилась я, — до этого пройдет немало времени.

И, произнеся эти слова, я почувствовала страшную радость, и мне было решительно все равно, сколько лет понадобится на это. Потому что теперь, когда я не собираюсь вымереть в расцвете молодости, у меня, знаешь ли, так жутко много лет впереди. Да и у Бертиля тоже!

Я знаю, что ты подумаешь! Ты подумаешь: «Девчонка — законченный придурок. Ей всего пятнадцать лет, а она уже бредит, что будет ждать мальчишку, который станет инженером. Младенцы», — думаешь ты, да-да, не отрицай!

Но тогда я тебе еще кое-что скажу. Во-первых, Бертиль не просил меня ждать, а во-вторых, я не обещала его ждать. Уверяю тебя: никаких торжественных клятв друг другу мы не давали. И естественно, в глубине души я прекрасно знаю, что встречу множество молодых людей, а он — ничуть не меньше молодых девушек, прежде чем кто-либо из нас поймет, кто наш избранник или избранница. Знаю, так оно будет, и так оно и должно быть.

Но все-таки! Разве никогда не было примеров того, что двое людей полюбили друг друга еще в школьные годы, а потом держались вместе всю жизнь? Милая Кайса, подумай хорошенько и скажи, что ты действительно слышала такие истории! Я не требую, чтобы ты знала такие случаи из круга твоих ближайших знакомых, но я думаю, что ты, возможно, слышала: такое случалось где-нибудь в Норботтене[99] в начале XX века или что-нибудь в этом роде.

И вообще! Почему нельзя внушить себе, хотя бы приблизительно, все что угодно в такой сказочно теплый и сладостный весенний вечер, когда тебе всего пятнадцать лет? Разве мечты — не одно из священнейших прав юности? Быть может, жизнь жесточайше разрушит мои мечты, это мне неведомо, да именно сейчас мне нет до этого дела. Потому что именно сейчас, понимаешь, Кайса, именно сейчас так чудесно жить. За моим окном простирается весенний вечер, самый синий из синих весенний вечер, какой только мне довелось пережить. Черемуха покрылась крупными почками, яблони готовы распуститься и подарить свои розовые нежные букетики цветов. И если я высуну за окно нос, то почувствую, как сильно пахнет весной.

Весь дом спит, но милая, добрая, благословенная Майкен затопила печь в моей комнате. Правда, весна еще не вторглась всерьез в нашу старую деревянную лачугу. Все так тихо, так мирно, так сладостно. Кайса, ты думала о том, сколько в мире удивительных ароматов и красок, форм и звуков и как чудесно, что у человека есть его пять чувств, чтобы, как сегодня вечером, впитывать все свои впечатления? Не помню, чтобы я когда-нибудь так отчетливо осознавала все свои чувства, как сегодня вечером! Подумай, если бы можно было взять благоухание первых фиалок весной, аромат затылка только что выкупанной Моники, запах свежеиспеченного хлеба, когда ты голодна, рождественской елки в Сочельник и смешать все это с потрескиванием огня в тихий осенний вечер, когда дождь ударяет по стеклу, с мимолетной лаской мамы, когда ты грустна, с «Менуэтом» Бетховена и «Ave Maria» Шуберта, с пением моря, с сиянием звезд и тихим журчанием реки, с папиными деликатными легкими шутками, когда мы сидим вместе по вечерам… Да вообще, если взять чуточку всего прекрасного, красивого и веселого, что есть в мире, не кажется ли тебе, что получилась бы смесь, которую можно применять как успокоительное средство в больницах? Ты думаешь, я сошла с ума, да? Нет, Кайса, я не сошла с ума, я только так нелепо, безумно, головокружительно рада, и так чудесно, ЧУДЕСНО, ЧУДЕСНО жить на свете!

Когда я была в самом глубоком отчаянии, я пыталась утешить себя тем, что через много биллионов лет этот земной шар прекратит свое существование, и тогда не так уж много будет значить, что однажды весной Бритт Мари Хагстрём, когда ей было всего пятнадцать лет, бродила с сокрушенным сердцем. К тому же я пыталась внушить себе, что вообще ничто ничего не значит, но я все это время знала: такая мысль ошибочна. Даже если моя жизнь — всего лишь самая-самая крохотная капля в бурлящем море времени, бесконечно важно, что я счастлива, бесконечно верна и честна, что я работаю и люблю жизнь. Не думаешь ли ты то же самое?

Твой живущий именно сейчас напряженной жизнью друг!

Бритт Мари.

P. S. Когда я шла домой, я мельком видела Стига Хеннингсона. У него великолепный синяк под глазом, и поверь мне, этот фингал очень украшает его физиономию.

Черстин и я

Первая глава

Удивительно, как молниеносно может измениться твое существование! Вот здесь мы — я и моя сестра Черстин — все шестнадцать лет нашей жизни ходили по одним и тем же мощенным булыжниками улицам в этом вечно сонном маленьком гарнизонном городке, где никогда ничего не случалось, ну абсолютно ничего! Если не считать того дня, когда наши пухленькие детские ножки бежали домой от ящика с песком в Стадспаркен[100] и, когда мы пробегали мимо трехэтажного дома на улице Стургатан, нам на голову чуть не свалился трубочист. Да, а еще в том же самом году, когда мы конфирмовались[101], сгорел канцелярский магазин Стрёмберга. А кроме этого — ну абсолютно ничего!