День отдыха на фронте - Валерий Дмитриевич Поволяев

полушубке, окруженная малорослым, довольно крикливым семейством.

Вольт присел к громоздкому деревянному ящику, способному защитить человека от ветра, — хоть это-то есть! — прижался к нему спиной, стараясь сохранить остатки тепла, имевшегося у него. Главное, чтобы хребет не примерз к деревянному сооружению, внутри которого гнездился громоздкий работающий механизм.

Втянул голову в воротник, забылся немного, погружаясь в какой-то слабый, серый непрочный сон, и вдруг услышал свистящий, какой-то кошачий голос:

— Пацан, у тебя закурить есть?

Вольт открыл глаза, увидел синюшного пацаненка, в два раза меньше и моложе его, отрицательно качнул головой:

— Нет.

В глотке у пацаненка что-то едва слышно булькнуло, он голодно пошевелил губами:

— А поесть?

Вольт хотел сказать: "И этого нет", но вздохнув, распечатал свою торбу, достал оттуда кусок хлеба и две урючины:

— Держи!

Было слышно, как пацаненок сделал гулкий глоток, есть он хотел больше, чем курить, жадно вцепился в хлеб, отхватил от него зубами едва ли не половину, помял пальцами урючины:

— А это что? Конфеты?

— Нет. Сушеный абрикос с косточкой.

— С косточкой чего делать? Глотать?

— Объешь ее, сладкую вяленую мякоть проглоти, а саму косточку раскуси. Внутри у нее — очень вкусный орех.

— Понял, — едва слышно просипел пацаненок.

Судя по всему, принадлежал он к ватаге, плотно окружавшей пышную бабку, только телом был очень уж худ, другие члены бабкиной компании выглядели поприличнее, словно бы у них был различный рацион. Отсюда и налицо разноупитанность бабкиной команды… А может быть, эта команда вовсе не бабкина, а дедкина, кто знает? В смысле, команда детского дома… А? Вольт вжался спиной в деревянный ящик, поездил немного лопатками по дереву и затих.

На чемодан положил одну ногу: если кто вздумает утянуть дорогую ношу — почует.

Уже сквозь сон ощутив, что пацаненок никуда не ушел, находится рядом, поинтересовался:

— Куришь давно?

— Да лет семь, — не стал скрывать пацаненок, — еще до войны начал.

— Сколько же тебе годов-то?

— Пятнадцать.

Странная штука — выглядел пацаненок лет на десять, не больше. Может, он тоже блокаду прошел и от всегдашней голодухи задержался в своем развитии.

Все может быть, только вот разговаривать на эту тему с синюшным Вольту не хотелось.

Очнулся он от того, что пацаненок, так и не покинувший облюбованное рядом с ним место, пыхтел по-паровозному, пытаясь вытащить из-под его ноги чемодан.

Вольт вздохнул, прополоскал воздухом рот, остудил нёбо и проговорил, четко очерчивая слова:

— Не надо, чумак! Вариант этот — не проханже… Понял? Сейчас мент заявится, оприходует тебя очень быстро.

Пацаненок неожиданно проворно выхватил из-за пазухи столовый ножик, но совершить ничего не успел — Вольт сделал легкое движение и ступней, ботинком с твердой мерзлой подошвой, выбил ножик из руки синюшного.

Произнес по-прежнему четко, на прежних запасах воздуха:

— Пшел вон отсюда!

Синюшный, что-то невнятно про себя шипя, отполз в темноту и растворился в ней. Вольт пошарил глазами по снегу: где валяется нож этого разбойника?

Нож лежал в пяти метрах от него. На четвереньках, не в силах встать, — свело спину, — Вольт подгребся к ножу, стряхнул с деревянной рукоятки ледяную крупку, сжал пальцами… Столовый нож — это столовый нож, к разным финками и кинжалам он имеет примерно такое отношение, как игрушечные целлулоидные пряники к тем, что испечены в печи, но тем не менее на безрыбье и лягушка рыба, сунул нож во внутренний карман — пусть полежит пока там, погреется…

Держаться надо настороже — благообразную откормленную старуху окружает целый рой мелюзги, и, судя по синюшному отроку, мелюзга эта ужас какая отвязанная, ширнуть человека ножом ей ничего не стоит, лишь удовольствие доставит…

Если синюшный уговорит сейчас своих "единоверцев", то они навалятся на Вольта. Тем более, на беду свою он угостил синюшного куском вкусного азиатского хлеба, испеченного в тандыре, и вялеными абрикосами с косточкой, синюшный это дело распробовал и, надо полагать, уже рассказал об этом мелюзге.

Как станут действовать эти кусачие муравьи, никому не ведомо. Холод прополз у Вольта по хребту, заставил передернуть плечи.

Прошло минут двадцать. Его снова потянуло в сон. Вольт пошарил около себя рукой, зацепил немного колючего холодного снега, растер себе один висок, правый, потом зацепил еще снега, с ожесточением растер другой висок.

Сон, липко приклеившийся к нему, отполз и настороженно затих. Холод, сковавший было руки, ноги Вольта, отступил. Вольт невольно подумал, а не обманное ли это движение, не кроется ли в нем какой-нибудь подвох — вдруг руки и ноги совсем откажут, он их ведь все равно чувствует плохо, потому холод и не добирается до него.

Он приподнял одну руку — получилось, потом пошевелил пальцами другой руки, приподнял кисть над телом — тоже получилось, сдвинул в сторону правую ногу… Эксперимент прошел удачно. Выходит, холод действительно немного отступил, сдал позиции. Это ободрило Вольта. Он вгляделся в небо, словно бы хотел проверить, есть ли там звезды?

Звезд не было, они растаяли в мутной, подрагивающей от высотных вихрей глубине. Иногда в этих вихрях возникало что-то громоздкое, колючее, неповоротливое, опасное, похожее на Змея Горыныча, шевелилось недобро, хлопало хвостом, Вольту казалось, что пернатый змей сейчас зарычит, завопит так, что с земли сам по себе соскоблится снег, но зверюга молчал — он вроде бы ожидал чего-то нового, нырял в муть и исчезал… Через несколько минут возникал снова.

Невдалеке, по заснеженной скользкой дороге, едва пробивая фарами пространство, прокатила машина, взревела мотором на повороте и разом сделалась невидимой. Ничего не осталось на ее месте — ни пятнышка светлого, ни загогулины какой-нибудь кривой, диковинной, ни плашки пространства, высвеченной в темноте, — машина словно бы утонула в ночи, свет исчез бесследно.

Из сарая, примыкавшего к будке стрелочника, выбрался седобородый дед с костылем, принес несколько поленьев и очень ловко, сноровисто разложил костер. Из темноты на огонь сразу выдвинулось несколько человек, до этой минуты не видимых совершенно.

Заморыша, который грозил Вольту ножом, среди тех, кто решил погреться у огня, не было. И бабки с ее выводком тоже не было — куда-то эти люди подевались. Вот только куда?

Загадочная история.

На огонь дед поставил закопченную кастрюлю со снегом, укрепив ее на железной рогульке, также принесенной из будки, делал он все молча, по-прежнему сноровисто — приучен был к такой работе и не объяснял ничего.

И хотя он не произнес ни одного слова, было понятно, что дед плавит снег, чтобы приготовить кипяток и малость согреть замерзшие души застрявших пассажиров.

В мглистое, какое-то затертое темное небо уносились яркие искры, кружились над костром, затевали хоровод, но сил у них