Возвышенное и земное - Дэвид Вейс

К числу подписчиков «Литературной корреспонденции» принадлежали столь важные особы, как эрцгерцог Иосиф, Фридрих Прусский, Георг III Английский, Екатерина Великан и Людовик XV, который часто не соглашался с журналом, но гордился, что просвещенный французский рационализм оказывает влияние на всю Европу.

Шахтнер, выписывавший этот журнал, говорил Леопольду, что и Шраттенбах, как образованный человек, читает его и следит за духовной жизнью Европы, хотя и запрещает своим подданным читать Вольтера и Руссо. Появиться на страницах «Литературной корреспонденции» считалось честью даже для противников журнала.

Следовательно, все занимающие высокое положение особы обязательно узнают о нас, рассуждал Леопольд, внимательно слушая Гримма.

– Графиня любезно представила меня как барона, – говорил Гримм, – на самом деле я не принадлежу к титулованной знати. Я пришел сюда выразить свое преклонение перед блестящим музыкальным талантом вашей семьи.

– Откуда вы о нас узнали? – спросил Леопольд.

– Слава ваших детей опережает ваше прибытие. Немецкие читатели моего журнала писали, что они изумительные музыканты. А так как Версаль – Мекка для людей искусства, мы не могли упустить такую возможность.

– Мы слыхали, что ваш сын не уступает любому взрослому музыканту, – заметила госпожа д'Эпинэ.

– Сущая правда! – воскликнул Леопольд. Стоит ли этим гордиться, подумал Вольферль. Велика важность! – Я привез с собой много рекомендательных писем, – продолжал Леопольд.

– Как правило, рекомендательные письма совершенно бесполезны, – заметил Гримм.

– В Версале к ним привыкли, – смягчила удар госпожа д'Эпинэ. – Но я уверена, письма, привезенные вами, господин Моцарт, не будут оставлены без внимания.

– Необходимо все тщательно продумать, – сказал Гримм. Барон мне определенно нравится, решил Леопольд.

– Подготовку я возьму на себя, – продолжал Гримм. – В «Литературной корреспонденции» мы поместим статью о ваших детях, и Париж о них заговорит. После этого вас обязательно пригласят в Версаль, а затем попросят выступить и перед самим королем.

– Не знаю, как вас и благодарить! – воскликнул Леопольд.

– Будьте осмотрительны. Не уподобляйтесь буржуа и ничему нигде не изумляйтесь. И постарайтесь похвалить мадам Помпадур, если она вздумает сыграть на клавесине. Она мнит себя музыкантшей. В Версале все зависит от дам. Большинство из них играет на клавесине весьма посредственно, ну а некоторые превосходно. Помните, мадам Помпадур очень влиятельна.

– Что еще вы посоветуете, господин Гримм?

– Не забывайте, трудности неизбежны. Найдутся музыканты, которые будут вам завидовать, придворные, которые станут бранить концерт только потому, что не они открыли ваших детей.

– Вы откровенный человек, господин барон.

Гримм пожал плечами, но, прежде чем Вольферль понял, что хотел сказать Папа, закашлялась графиня ван Эйк. Сначала Вольферлю показалось, что она кашляет нарочно, чтобы прекратить неугодный разговор, но кашель все усиливался, и платок графини окрасился кровью. Вольферль испугался, хотел броситься к ней. Но графиня стала успокаивать всех – пустяки, маленькое недомогание, однако лица у взрослых сделались озабоченные, и Вольферль понял: графине никто не верит.

Через несколько дней в «Литературной корреспонденции» появилась пространная статья, превозносящая Моцартов, где, к вящему удовольствию Леопольда, Гримм, безбожник и поклонник Вольтера, написал: «Впервые в жизни я зрел чудо – и это чудо дети Моцарта!»

Моцартов пригласили пожить в Версале, поблизости от дворца. Они приехали туда в сочельник и присутствовали на рождественской мессе в королевской часовне, где дети познакомились с французской хоровой музыкой. Вскоре им было указано выступить в первый день Нового года на парадном дворцовом обеде.

Какое доброе новогоднее предзнаменованье, ликовал Леопольд. Он даже позабыл, во сколько им обходится жизнь и Версале, где каждое полено стоило пять су, а печи приходилось топить непрерывно. Пока их вели через парадные апартаменты, Леопольд заметил, что резиденция Людовика XV превосходит роскошью Шёнбрунн, однако многие комнаты находятся в запустении и не отапливаются. Но разно это имело значение в столь торжественный момент? Две дочери Людовика, увидев Вольферля и Наннерль, почтительно и молча стоявших в толпе придворных, тотчас к ним подбежали, протянули для поцелуя руки и в свою очередь поцеловали брата и сестру в щеку. Людовик распорядился пригласить детей к королевскому столу. Солдат в мундире швейцарской гвардии шествовал перед ними, расчищая дорогу.

Леопольд сиял от счастья. Шраттенбах непременно должен узнать об этом.

Королева Мария Лещинская, дочь свергнутого с престола польского короля, так заинтересовалась «чудом природы», что приказала Вольферлю во время обеда стоять у ее кресла и разговаривать с нею.

– Успокойся, – шепнул Леопольд взволнованной Анне Марии. – Она не хуже нас с тобой говорит по-немецки.

Высокую, худую и некрасивую королеву забавляла предупредительность ребенка. Она сказала королю, ни слова не понимавшему по-немецки:

– Он держится, как маленький придворный. Такого гостя приятно принимать.

Глаза всех были устремлены на Вольферля, который непринужденно отвечал на благосклонные расспросы королевы, переводившей его слова королю.

Все же королю и королеве далеко до господина Гримма или госпожи д'Эпинэ, вот те действительно умеют вести беседу, подумал Вольферль. Король либо просто не знал, какое вставить слово, либо не прислушивался к их с королевой разговору. Королевскую семью больше интересовала слава Вольферля, чем его игра, и это тоже огорчало мальчика. Никто еще не слышал, как он играет, а между тем до небес превозносят его талант.

После парадного обеда господин Гримм повел мальчика к мадам Помпадур; Вольферль надеялся, что она окажется умнее других. Это удивительная женщина, говорил барон, обладающая огромным вкусом.

Роскошнее ее личных покоев Вольферль ничего в жизни не видел. Изумительные канделябры из серебра и золота освещали их путь, но особое внимание Вольферля привлекли обнаженные женщины, изображенные на потолке.

Папа шепотом объяснил:

– Это богини любви, а рисовал их Буше, знаменитый художник и фаворит мадам Помпадур.

Вольферль не мог отвести от этих женщин взгляда. Какое тело! Какие прекрасные груди и бедра! Он и прежде видел на картинах обнаженные тела, только не такие красивые. В Брюсселе Папа показывал ему картины Рубенса, однако по сравнению с Буше женщины Рубенса казались толстыми и грузными. Рассмотреть бы эти картины поближе. Неужели женщины могут быть такими прекрасными? В них было что-то манящее и в то же время такое нежное, неужели ему когда-нибудь придется увидеть подобную женщину? От одной мысли Вольферль покраснел и отвел глаза в сторону. Было стыдно смотреть па Маму и Наннерль. И все же он продолжал бросать украдкой взгляды на потолок: так приятно разглядывать этих женщин, но может, быть, чтобы тут было что-то дурное.

Мадам Помпадур разочаровала Вольферля. Он думал, она красавица, а оказалось, что это женщина средних лет, как Мама, скорее миловидная, чем красивая. К тому же она приказала посадить его, словно ребенка, на позолоченный мраморный столик.

Вольферль решил показать, что не сердится, и наклонился ее поцеловать, но мадам Помпадур отвернулась. Огорченный Вольферль выпалил:

– Вы только подумайте, Папа, она не хочет меня поцеловать! Ведь меня целовала сама императрица!

Мадам Помпадур покраснела, потом сухо улыбнулась и нарекла:

– Господин Гримм, ребенок дурно воспитан. По-вашему, он действительно такое уж чудо?

– Вам нужно послушать его игру.

– А слушала ли его королева?

– Вы же знаете, королева предпочитает карты. – Голос барона стал вкрадчивым: – Вы первая в Париже услышите игру мальчика.

Она подумала, затем с холодным высокомерием сказала:

– Уступаю эту честь другим. Тем, кто больше ее оценит. Вольферль обратился к ней с той же холодностью, и Гримм не мог понять, передразнивает он мадам Помпадур или отвечает как равный равной:

– Прошу вас, мадам, снимите меня со стола.

Мадам Помпадур сняла Вольферля со стола, но не поцеловала и не попросила сыграть на подаренном ей королем клавесине, украшенном ее и его портретами.

Леопольд ожидал, что барон рассердится на Вольферля.

Однако Гримм, провожая их до портшезов, сказал без всякого раздражения:

– Мадам очень больна, но скрывает это от короля. Каждый день наряжается и вообще ведет себя так, будто совершенно здорова. Людовик не любит больных. Они его угнетают. Но это притворство ей дорого стоит.

– Что с ней? – спросил Леопольд.

– Чахотка Лекарь называет эту болезнь «закупоркой легких».

– Мне кажется, этим больна и графиня ван Эйк.