Возвышенное и земное - Дэвид Вейс

Вольферль промолчал. Ему нравилось, когда Себастьян наряжал его в красивое платье, он любил играть перед публикой, понимающей музыку, он хотел побывать в Париже, но ждать было так утомительно, да и надоели бесконечные упражнения.

Брюссель его ничем не привлек. Вот если бы он мог сочинять музыку, но Папа велел с этим подождать до лучших времен.

– Мы выступали почти во всех городах Германии, которые славятся своей музыкой, – торжественно произнес Папа.

– А будем выступать перед принцем Карлом? – спросил Вольферль.

– Кто знает? – с горечью сказал Папа. – Принц только и делает, что ест, пьет в три горла да гогочет, к тому же у него нет денег.

– Чего же мы ждем?

– Принц Карл обещал тебя послушать, не могу же я обидеть его.

– А почему бы нам тем временем не выступить еще перед кем-нибудь?

Принц оскорбится, если не услышит вас первым. – И Папа встал, показывая, что разговор окончен. Совсем как это делала Мария Терезия.

Спустя несколько дней, торжествующий Леопольд объявил, что ожидание оказалось ненапрасным: принц Карл пригласил их на премьеру комической оперы Никола Пиччинни «Добрая дочка». Это говорит о расположении принца, утверждал Леопольд, но Анна Мария считала, что со стороны генерал-губернатора это всего-навсего тщеславие.

Мама права, решил Вольферль. Из их ложи они гораздо лучше видели принца Карла, чем сцену.

После спектакля принц Карл пригласил Моцартов в королевскую ложу.

– Великолепный театр, не правда ли? – сказал он Леопольду. – Я по частям перевез его из Вероны. Потребовалось большое искусство снова собрать его, по театр того стоит; со всей Европы к нам приезжают люди лишь затем, чтобы побывать в нем.

– Их можно понять, – сказал Папа с должным почтением.

– Вы не хотели бы дать здесь концерт?

– Мы сочтем за честь, ваше высочество.

– Ваше высочество, – спросил Вольферль, – ведь вы же представляете императрицу, отчего же у вас итальянская опера, итальянцы – певцы и театр тоже итальянский?

– Какой забавный мальчик, – сказал принц Карл. – Мне кажется, Моцарт, вы зря наряжаете его как взрослого.

Вольферль решил добиться ответа на свой вопрос – почему все в этой опере итальянское?

– Итальянский язык – это язык музыки, – строго сказал ему Папа, – а Италия – родина музыки.

Но мальчик не был удовлетворен объяснением. «Добрая дочка» изобиловала бравурными пассажами, и ни один из них не отличался мелодичностью и изяществом «Орфея и Эвридики». Кроме того, чтобы передать чувства героев, итальянские певцы заставляли свои голоса вибрировать, от этого искажался звук, и потом до чего же громко они пели! В разгар действия Вольфганг спросил Папу:

– Чего они так раскричались? И Папа ответил:

– Они же итальянцы.

А теперь вдруг Папа толкает его в бок, чтобы он замолчал, и говорит:

– Замечательный спектакль, ваше высочество, вполне достойный такого прекрасного театра. Не удивительно, что ваша опера столь знаменита.

Чем сильнее рассыпался в похвалах Папа, тем внимательнее принц Карл прислушивался к его словам. А когда Папа объявил:

– Ваше высочество, мне кажется, ваш музыкальный вкус не уступает вкусу вашего брата-императора. Мы будем счастливы выступить перед вами, – принц Карл совсем расплылся в улыбке и выразил желание немедленно послушать игру детей.

Позднее Папа отругал Вольферля за неуместные замечания. Они вернулись в гостиницу, Папа стал готовить программу к предстоящему завтра концерту в оперном театре принца Карла, и Вольферль повторил:

– Мне спектакль не понравился. Но Папа ответил:

– Это никого не интересует. Принц Карл аристократ, а аристократы – хозяева в стране. К их услугам все, чего только они ни пожелают: яства, лошади, прислуживающие им люди, развлечения, Нам же приходится с этим мириться.

– Но разве честно хвалить плохую музыку, Папа? – Честно, если имеешь дело со знатью. Жить-то надо.

Вольферль и па следующий день пытался разобраться в этом несоответствии, которое, к его удивлению, никого больше не волновало.

Принцу Карлу понравилась игра детей; он бурно, аплодировал и подарил Папе сто гульденов. И рекомендовал детей другим любителям музыки.

Перед отъездом из Брюсселя Папа хвастался:

– Мы стали на двести гульденов богаче. Этого больше, чем достаточно, чтобы добраться до Парижа.

А Хагенауэру написал:

«Дети получили множество дорогих подарков. Вольферлю подарили две великолепные шпаги: одну – архиепископ мехлинский, другую – генерал граф Феррарис. Архиепископ поднес Наннерль фламандские кружева – это помимо всяких других дорогих безделушек. Теперь у нас столько табакерок, золотых часов и колец, что мы можем открыть лавку».

Написав эти слова, Папа сказал:

– Если Париж нас хорошо встретит, нам, пожалуй, потребуется для подарков отдельная карета.

– Непременно потребуется, – с уверенностью сказала Наннерль.

– Если только парижане не сочтут нас провинциалами, – предупредил Папа. – Не забывайте, Париж мнит себя центром вселенной. Если мы не покорим его, наши прежние успехи потеряют всякий смысл.

14

В Париже их ждала приятная неожиданность. Графиня ван Эйк предложила Моцартам остановиться у нее и отвела им удобные комнаты в своем шикарном особняке на улице Сент-Антуан. Графиня была женой баварского посланника в Версале и дочерью графа Арко. И хотя в детстве она не раз слышала игру Леопольда у них в доме и знала его хорошо, но глубокому убеждению Леопольда, гостеприимство графини свидетельствовало о том, что благоприятные отзывы об их поездке уже достигли Зальцбурга.

Вольферлю графиня понравилась: очень хорошенькая и ласковая. Она предоставила в его распоряжение свой новый отличный клавесин и часами слушала затаив дыхание игру мальчика. Особенно ее растрогали несколько сонат. Когда Вольферль кончил играть, она осыпала его поцелуями. Он готов был смеяться от счастья, если бы не одно странное обстоятельство: только что она утверждала, что его игра доставляет ей величайшую радость, и тут же с глазами, полными слез, начала рассказывать, как ребенком в Зальцбурге проводила дни за клавесином. Вольферль чувствовал: графиня одинока и тоскует по дому – он и сам временами испытывал грусть, – но в следующий момент графиня принялась восторгаться Версалем, его красотой, блеском и изяществом и уверять, что хозяйки модных салонов будут без ума от Вольферля.

А Версаль молчал; не получали Моцарты и других приглашений. Графиня объясняла это тем, что первое приглашение должно исходить от короля, а Людовик XV сейчас в трауре, но Вольферль не слишком ей верил. Снова наступили дни томительного ожидания, казалось, жизнь остановилась, ничего хорошего не ждет их впереди, и снова они всецело зависят от прихотей аристократов, а у тех на уме только моды да охота. Вольферль решил, что, когда вырастет, ни за что не станет терпеть этих унизительных проволочек. Папа явно начинал отчаиваться, как вдруг ясным осенним утром к графине приехали какие-то важные посетители.

Что это важные гости, Вольферль догадался по тому, с какой гордостью графиня назвала имена барона Гримма и госпожи д'Эпинэ.

Папа тоже казался довольным, и Вольферль, которому не терпелось узнать, в чем дело, ловил каждое слово именитых гостей. Он не мог определить возраста госпожи д'Эпинэ – она была слишком искусно накрашена, – но ему понравилась ее манера держаться, грациозные жесты, мелодичный и выразительный голос, она владела им в совершенстве, как неким тонким инструментом. Госпожа д'Эпинэ разговаривала с ним без тени покровительства, как с равным, и Вольферль чувствовал себя на седьмом небе.

Барон Гримм тоже понравился Вольферлю. Он отметил прекрасную осанку барона – не то что граф ван Эйк, который ходит вразвалку; его острый, проницательный взгляд и правильную речь – граф же мямлил и подчас говорил глупости. Интерес, выказанный бароном и его спутницей, обещал многое. Понятно, что Папа был очень взволнован их визитом.

Леопольд тем временем думал: Фридрих Мельхиор Гримм – человек, на которого стоит делать ставку. Услыхав, что Гримм самый влиятельный немец при французском дворе, Леопольд еще раньше все разузнал о нем. Сын скромного регенсбургского пастора, Гримм приехал в Париж в 1748 году, в двадцатипятилетнем возрасте, и очень скоро стал известен не только в Версале, но и во всей Европе. Он был доверенным лицом, другом и корреспондентом великих французских мыслителей. Помимо того что он исполнял обязанности секретаря при герцоге Орлеанском и пользовался покровительством принца Конти – двух могущественнейших вельмож в стране, он был также редактором журнала «Литературная корреспонденция» и помогал Дидро в составлении его знаменитой «Энциклопедии».

И хотя литературный журнал и «Энциклопедия» зачастую выражали взгляды, противоположные взглядам Леопольда – особенно в вопросе торжества разума над религией, Леопольд считал себя слишком просвещенным человеком, чтобы отрицать их значение. Леопольда отталкивало безбожие Вольтера, и он ни во что не ставил мнение Руссо о музыке, но и тот и другой были самыми популярными писателями в Европе, их одобрение пришлось бы весьма кстати; а ведь и Вольтер и Гуссо регулярно печатались в литературном журнале Гримма, так же как философы Дидро и Бюффон. Правда, обычно Леопольд мало интересовался философами – он считал их людьми «не от мира сего», однако не надо забывать, что аристократы читали и Дидро, и Бюффона.