Белые пешки - Екатерина Звонцова

зарычал. Это был еще один его камень преткновения, пусть помельче.

– Уймись, – одернул Лева. Вот теперь он правда сердился, пьяное благодушное терпение заканчивалось по мере того, как крепла тошнота. – Башкой подумай, а, кто будет ебашить, делая твою шарашку такой крутой, если ты всех ученых…

– Ладно! – резко капитулировал Сизиф. Все-таки мозги ему пока не отказали, а может, просто не хотелось драть глотку. Лева надеялся на первое. – Тут я хватил, конечно, вы у меня золото и молодцы, и я ценю вас, что бы ты там ни выдумывал, но…

– Так не ценят. – Лева все-таки отстранился. – Нет, пап. Так – не ценят.

Секунду казалось, что Сизиф, мнущий скрюченными пальцами воздух, подумывает об убийстве. Характер у него правда был взрывной, а конкретно эта тема с каждым разом провоцировала взрывы быстрее. Лева ждал, украдкой осматриваясь: если машины двинутся, это чудовище хоть можно будет отвлечь. Но все стояли как влитые.

– Лёв, слушай, – прозвучало на полтона ниже. – Ну. Ученых крутых у меня много. А сын один.

Точно даже извиняясь, он пожал плечами. Пробка все-таки начинала рассасываться, метр за метром, и машина снова тронулась. Сизиф сжимал руль и кусал губы, Лева вглядывался в развязку. Они въезжали на мост, неподалеку маячил Белорусский вокзал.

– Я устал. – Сизиф рассеянно взглянул вперед, потом ненадолго возвел глаза к потолку. – Ты ко мне все время придираешься.

– Я… – Лева аж подавился. – Я что?..

– И еще затираешь об обесценивании. – Его не услышали. Сизиф буквально зашипел сквозь зубы: – Я вам зарплаты плачу! Гранты и тендеры выбиваю! С хмырями из минздрава по баням хожу, чтоб все на мази было! – Он ударил кулаком по клаксону. Какой-то жучок-фольксваген спешно удрал подальше. – Да я…

«А вот я все это не смогу, понимаешь? Я лучше буду тем, для кого стоит выбивать гранты». Но говорить это было бессмысленно. Лева уже пробовал, не раз.

– Ты… – Сизиф на него все же глянул, беззлобно, но словно с легким отвращением. – Я знаю. Ты боишься повторить судьбу этого своего тезки из «Жука в муравейнике».

Вот же блядь. Иначе не скажешь. Вот куда вырулили.

– Не бойся! – Снова он посмотрел вперед, заходили желваки на скулах. – От Абалкина у тебя только имя. Он был, при всех его лихих миссиях, рефлексирующей рохлей. Весь из себя «дохуя необычный». А ты у меня уже сейчас волк. Нет, не так. Лев.

Лева молчал. Слова отца – при всей общей серости фаната качественной советской фантастики – не были лестью. Они действительно трактовали гениальную повесть Стругацких совсем по-разному, как и всю жизнь. Если Лева в «Жуке в муравейнике» видел историю личности, у которой буквально украли право быть собой, то Сизиф – скорее последствия бесполезных бунтов. Инфантильную неготовность ни рычать, защищая свои права, ни, приземленно выражаясь, ходить по баням, чтоб все было на мази.

– Он не был рохлей. – Лева посмотрел отцу в глаза. – За него просто все решил Мировой совет. Увидел в нем опасность, стал манипулировать, не давая права…

– Ой, да плевать! – Снова нетерпеливый щелчок пальцев: «Заткнись, я все сказал, а тебе не надо».

– Нет, не плевать! – вспылил Лева. Машина опять замедлила ход. – Подумай-ка. Он долгое время не замечал, что им кто-то рулит. Все было цивильно. Прекрасное будущее, светлый мир. А потом вот, «стояли звери около двери…»

Сизиф поежился. Надо отдать ему должное: наверное, понял и представил в красках.

– Брось, – пробормотал он и даже фыркнул. – Дичь, особенно после твоих «не девяностых». Мы живем все-таки не в антиутопии. И я не собираюсь тебя…

Лева покачал головой. Разговоры о «Жуке…» оставили от его и так подпортившегося настроения дымящиеся развалины.

– Заставлять? – закончил он сам. – Что ты тогда никак не отъебешься?

Сизиф тяжело посмотрел исподлобья, но Лева опять не отвел глаз. До секунды, пока губы не расплылись в усмешке:

– Англичанин мой, приятно от тебя такие словеса слышать.

Извиниться не захотелось. Давно не хотелось. Русский матный часто становился языком их внеофисной коммуникации. Сизиф отвернулся. Машина продолжала ползти, за окном, под мостом, маячили золотисто-голубые огни в зеленых башнях. Лева засмотрелся на них. Возможно, просто хотел отвлечься. Возможно, не знал, куда спрятаться.

– Я вас всех, – снова услышал он голос Сизифа, но не повернулся, – понасобрал из разоренных НИИ. Схлопнувшихся больниц. С засранных био- и химфаков.

– Не меня, – ровно возразил Лева, поворачиваясь. Отец опять сжимал губы. – И объясни, к чему ты опять ведешь.

– К тому, что я требую уважения! – Сизиф рявкнул это. Так рявкнул, что крестик, подвешенный к потолку, закачался. – К тому, что нехуй нос воротить, будто я тебе кусок говна на лопате предлагаю, а не свое кресло! К тому, что я прошу тебя подумать, а не…

– Да ты фармацевта-то ни одного знаменитого не назовешь! – перебил Лева. Сам не знал, что вдруг потянуло за язык. – Ты не знаешь, что по-русски значит in vivo, in vitro и in silico и чем эти этапы отличаются, а во все суешь морду! Что ты мне можешь…

– А это тут при чем? – Но плечи Сизифа напряглись, руки впились в руль, на виске запульсировала жилка. И Лева понял, что не сдержится.

– При том, что хватит мерить все деньгами! Любой толстосум может открыть такой холдинг, но не любой специалист с «засранного химфака» сделает тебе хорошее лекарство, вакцину, сыворотку, биодобавку, это…

– Я мог тебя за волосы из МГУ выволочь, – вкрадчиво возразил он. Правдой это не было, оба они знали, но Лева также понимал, почему это прозвучало. Оба перегнули.

– А я могу просто послать тебя на хуй окончательно, и посмотришь, как без меня будут чувствовать себя «галены». Сейчас.

– Ха! – Сизиф даже не расхохотался, а заржал. Зубы опять засверкали во всей красе; особенно кидался в глаза щербатый левый клык, который ему отбили в какой-то разборке. – Ха-ха-ха, Левка! Ну ты хоть себя-то трезво оценивай, раз меня не можешь! Светило… блядь… это не лаборатории без тебя загнутся, а ты без моей зарплаты, и я… я… – Он глубоко вздохнул. Будто злобный механизм, втягивающий кислород, чтобы вращаться на полную катушку. Так и вышло: веселье из глаз ушло, они стали узкими и ледяными, улыбка сменилась привычным оскалом. – Значит, так. Еще немного – и я тебя на хрен уволю. Мои друзья арестуют твои счета. И ты…

И я все-таки сказал это, да, теперь признаюсь. Я сказал: «Пошел на хуй!», получил затрещину, а через несколько мгновений понял, что не сижу в салоне, а благополучно лежу на тротуаре, у вот той очаровательной