Сверхновая американская фантастика, 1995 № 01 - Лариса Михайлова

Григгс замолчал. Памела чувствовала себя полностью расслабившейся, однако спать не хотелось и она спросила, что же было дальше.

— Старый бродяга умер. Не так, как все. Он просто усох, словно кусок яблока. Умирая, он рассказал, что все грехи, которые он съел за свою жизнь, обязательно потянут его в ад, и там он останется до тех пор, пока не появится новый грехоед и не освободит его душу. Тогда все эти грехи перейдут к новенькому. Кстати, бродяга рассказал и то, что он носит в себе грехи тридцати двух поколений людей со всего света, потому что у него нет преемника. Глядя на него, в это легко можно было поверить. Григгсу исполнилось четырнадцать лет, он продолжал жить со своей второй семьей, которая была ничуть не лучше первой. Однажды он все-таки убежал, и уже не вернулся обратно. Он ушел далеко, почти до самого Манхэттена, вместе с тем старым бродягой. Здесь, у Кау-ривер, тот и умер на руках у Григгса. Затем Григгс на время покинул эту страну и скитался по всему свету, добрался даже до Боливии, все это время поедая чужие грехи. Наконец он решил вернуться обратно к реке, туда, где был его настоящий дом, и остаться здесь навсегда. Да, еще одна штука. Во время своих скитаний он выяснил, что некоторые человеческие грехи можно забирать не только у умирающего, но и у живого, вполне здорового человека. Никакие легенды этого не объясняли. Но Григгсу это было и не нужно. Кстати, мэм, подумайте о том, что скажут соседи, если они видели, как вы впускали меня в дом.

Веки Памелы отяжелели и она едва различала слабый сероватый свет. Она слышала, как бьется ее сердце, но удары были какие-то замедленные, ленивые. «К черту соседей», — хотела сказать она, — но с губ слетело только слабое бормотание. Вероятно, Григгс ее загипнотизировал, но как ни странно, эта мысль совсем не испугала ее.

— О, кей, мэм, — голос Григгса обволакивал ее, словно теплая вода в ванне. — Теперь вы что-то вспомнили. Что-то плохое. Не бойтесь этого, теперь это больше не вернется к вам.

Голос Григгса вдруг превратился в пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна реки, а затем Памела вдруг вспомнила, как однажды соврала родителям, ей тогда было семнадцать.

Она почувствовала укол совести: — «надо было сказать правду тогда, чтобы они поняли, что я не жалею о том, что сделала, и чтобы они знали, что я больше не верю в то, во что верят они»… Затем наступила блаженная тишина, и Памела унеслась в какие-то иные миры, далеко-далеко от грешной Земли.

В понедельник Памела пришла на работу с новым ощущением. Обычно работа не приносила ей особой радости, казалась довольно скучной и казенной. Сегодня она впервые рассмотрела за типовыми справками и отчетами живых людей, почувствовала их мечты, радости и надежды. Она почувствовала, что ее присутствие здесь необходимо, что она нужна людям, и это чувство согрело ее. За все это надо было благодарить Григгса. За уикенд он избавил ее от старых грехов, и после такого избавления она чувствовала, словно у нее гора с плеч свалилась. Григгса она оставила спящим на диване — он выглядел старым и измученным, и Памела даже хотела попросить кого-нибудь зайти взглянуть, как он, но Григгс мог подумать, что она ему не доверяет, и обидеться. Она чувствовала себя очень обязанной этому человеку.

Лучше бы вызвать доктора. Памела, разумеется, не разбиралась в болезнях бродяг, но кашель Григгса говорил сам за себя. Правда, Григгс не хотел этого, и мог, чего доброго, вообще уйти на улицу. Наверное, стоит оставить все как есть — в конце концов он сейчас в тепле, у него есть еда, и так будет, пока он живет у нее дома. А потом она как-нибудь уговорит его, что доктора не так уж плохи… Потом… А сколько он еще сможет у нее прожить? Думать об этом не хотелось, и она постаралась занять себя работой, причем столь энергично, что вызвала немалое изумление у своих коллег.

Хорошее настроение продержалось до обеда, за которым одна из секретарш поинтересовалась, когда Памела собирается окончательно разобраться с Доном. Тут она и вспомнила, что сегодня вечером он будет звонить, и надо подумать, что она ему скажет. Мир немедленно погрузился во тьму. Упавшие с плеч горы оказались на своем месте и давили еще сильнее. Остаток дня был ознаменован рекордным количеством опечаток, неправильно заполненных бланков и непрекращающимся телефонным трезвоном, причем все звонившие постоянно попадали не туда. Безмятежное утро уже стало казаться Памеле лишь прекрасным сновидением.

Когда она вернулась, Григгс все так же лежал на диване. Сначала она решила, что он вообще не вставал, но потом заметила, что он надел башмаки. На ее приход он никак не прореагировал, и она испугалась, не умер ли он, но тут раздался его жуткий кашель; Григгс с трудом приподнялся и уселся, глядя на нее.

— Вы плохо выглядите, — заявила Памела. — Если и дальше будете отказываться от врача, придется вызывать скорую!

Григгс подтянул колени к подбородку, взглянул на Памелу исподлобья и ухмыльнулся. Она насчитала всего четыре зуба — за день он утратил еще два или три.

— Еще бы мне не выглядеть плохо! Это все грехи, мэм. Они давят не только изнутри, но и на телесную оболочку. А самые тяжкие начинают сами пожирать тебя — именно поэтому от всех грехов можно избавить только умершего, все вылезает вот здесь — он указал на солнечное сплетение. — И мое время подходит.

Его голос звучал спокойно, почти безразлично, это разозлило Памелу. Очарование утра исчезло окончательно, теперь ей казалось, что все произошло только из-за неприятностей с Дональдом, кроме того, сейчас она ясно видела, Григгс умирает.

— Ерунда! Это обычная пневмония или эмфизема, и от нее надо лечиться, и отнюдь не пожиранием грехов!

Григгс печально посмотрел на нее:

— Это темная бездна, мэм, мы боимся ее, но все время думаем о ней. Я имею в виду душу. Единственные грехи, которые я могу забрать у живых — это те, которые лежат на поверхности. Вот почему вам опять хреново — нутро-то осталось то же самое. Пока не помрешь, эти вверх не всплывут, и если их тогда не съесть сразу, они так и останутся вместе с душой. — Он помолчал, затем мотнул головой. — Я, наверное, похож на какого-нибудь чертова священника. Все, что я хочу сказать — я могу забрать ваши мелкие грехи, и вам полегчает, но прочие останутся при вас до лучших времен и все равно будут вас мучить.

Памела положила руку ему на плечо.

— Я вас выслушала, теперь послушайте меня. Разрешите мне вызвать врача завтра. Если правы вы, и это все… грехи всплывают… тогда все в порядке, но если права я, и это болезнь, то ее надо вылечить, и тогда вы сможете еще лет десять-двадцать заниматься своим делом.

Григгс встал:

— Спасибо за вашу доброту, мэм. Мне пора идти.

Памела остолбенела. Что такое она сказала? Почему?!

Григгс пересек комнату и забрал свои вычищенные вещи, лежавшие у телевизора. Синяя вельветовая кепка венчала аккуратную горку, как купол иглу.

— Вы из другого мира, мэм, в вашем мире люди носят костюмы. Вы не знаете нас, вы хотите отдать меня в руки этих «лечил» с их шприцами и пилюльками. Мне будет только хуже, мэм, — он запихал вещи в пакет. — И я не хочу жить еще десять-двадцать лет. Даже двух лет не хочу. С меня хватит.

Памела вскочила:

— На улице все холоднее. Сегодня обещали мороз и северный ветер. Оставайтесь. Я обещаю — никаких докторов!

Григгс смотрел на нее поверх пакета:

— Дело не только в этом, мэм. Я знаю лучше. Я попробовал вашу душу. Вы уже не хотите держать меня здесь; если я останусь, вы все равно отправите меня в больницу.

— Это не… — Памела внезапно остановилась, поняв, что лжет. Она лгала родным, друзьям, Дональду так же легко, как и они ей, но Григгсу лгать почему-то не хотелось. Бродяга кивнул:

— Вот видите. Вы сами это знаете. Теперь, если позволите, я воспользуюсь ванной и оденусь, да, и дайте, если можно, пластиковый мешок взамен того, который вы выкинули, я сложу туда вещи.

Памела шагнула к кухне:

— Конечно… я дам… только, ради Бога, оставьте себе этот костюм!

Она сама не понимала, почему это так важно для нее.

— Спасибо, мэм. Ведь мои тряпки — одежда тех, кому я уже помог отправиться в рай; сами понимаете, я не очень-то тороплюсь надеть их.

Памела ушла в кухню. Она не должна плакать. Все вышло так, как она хотела. Она не должна плакать.

Отрывая новый пакет от рулона под раковиной на кухне, Памела услышала, как хлопнула дверь, порыв холодного ветра проник даже в кухню. Григгс ушел, не попрощавшись! Она рванула на себя пакет и бросилась обратно в комнату.

Это был не Григгс; это был Дональд. Он стоял, уставившись на бродягу. Памела замерла. Дональд обернулся к ней:

— Салют!

Голос его был спокоен, но в нем звучала злость:

— Это его тут я слышал в субботу?

Она не ответила. Какая разница, что она скажет сейчас, ведь она солгала ему тогда. Григгс подошел и забрал у нее из рук пакет.