Самое ужасное путешествие - Эпсли Черри-Гаррард

Пустили в ход все помпы, и ручные, и паровые, но вода в кочегарке продолжала прибывать. В 4 часа утра всеобщими усилиями убрали фор-марсель, оставив лишь минимум парусов. Ветер усилился до штормовой силы (11 баллов из 12 возможных), поднялась такая волна, какая бывает только в южных пятидесятых. Всех подвахтенных поставили к помпам; работа – хуже не придумаешь, стараешься так, что они ходуном ходят, а вытекает лишь тоненькая струйка. Некоторое количество угля пришлось выбросить за борт – надо было расчистить место на корме вокруг помп, я же занялся спасением сорванных ящиков с керосином, болтавшихся в воде на палубе. Из подветренного фальшборта выломал пару досок и таким образом освободил выход волнам, а то они при откате с силой хорошего водопада устремлялись через поручни и грозили смыть кого-нибудь за борт. Наплавался я в этот день вдоволь. Каждый спасенный мною ящик перенесли на наветренную сторону полуюта, чтобы выровнять судно. Оно безумно ныряло, и несчастных пони, хотя они и стояли в укрытии, нещадно бросало из стороны в сторону. Те, что находились по подветренному борту, при сильном крене в их сторону, вызывавшем чрезмерное напряжение передних ног, не могли устоять. Отс и Аткинсон с мужеством троянцев старались облегчить их участь, но все равно к утру одна лошадь околела, а одну собаку смыло волной. Собак, намертво привязанных на палубе за ошейники, то смывало с нее, то приносило обратно, часто надолго с головой накрывало водой. Мы всячески старались поднять их повыше, но разве от моря спасешься? Кают-компания превратилась в болото, как и наши койки со всем, что на них лежало, – чистой одеждой, книгами и т. д. Это нас нимало не заботило. Но вот вода проникла в топки и погасила огни, тогда-то мы впервые поняли, что судно в опасности, что оно постепенно наполняется водой. Оставшись без помп, мы схватились за ведра, на которые махнули было рукой, и принялись вычерпывать воду. Открыть бы люк – мы сразу бы прочистили насосный колодец. Но как его откроешь – чудовищные валы минут за десять затопят судно.

Посовещавшись, решили, что надо проникнуть в насосный колодец через машинное отделение; главный механик (Уильямс) и плотник (Дэвис) начали вырезать отверстие в его переборке, но она железная, на это требуется не меньше 12 часов. Капитан Скотт был просто неподражаем – можно былоподумать, что мы на светской регате. Надо отдать должное ему и Тэдди Эвансу; мы все работали из последних сил, но из нас всех только они понимали всю серьезность положения. Капитан Скотт спокойно сказал мне: «Боюсь, дела наши плохи, как вы полагаете?» Я ответил, что пока мы все живы, хотя как раз в тот момент Отс с риском для жизни пробрался на корму сообщить, что еще одна лошадь околела, да и остальные в плохом состоянии. Тут страшная волна начисто снесла подветренный фальшборт от фок-вантов до грот-мачты, и я снова бросился нырять за ящиками с керосином. Только цепи спасли привязанные поблизости моторные сани. Капитан Скотт бесстрастно заметил, что «не так уж они и нужны». Это хваленые-то моторы, основа его великого плана достижения полюса, «не так нужны»! Собаки выглядели дохлыми, лошади – полудохлыми, а я с горячей молитвой в душе и песенкой на устах все вычерпывал и вычерпывал воду. Так прошел этот день. Мы распевали без умолку все шуточные песенки[36], какие только приходили на ум, а затем каждому предоставлялся двухчасовой отдых – плоть не выдерживала такого напряжения и требовала еды и сна. Даже насос для питьевой воды и тот вышел из строя, пить приходилось лимонный сок или все, что попадалось под руку. Промокшие насквозь, сидели мы в ожидании своей очереди выйти на палубу. Моя ночная рубашка, мне на радость, не совсем промокла и приятно согревала тело.

Короче говоря, немного позднее в тот день шторм поутих. Корабль набрал страшно много воды, и мы, как ни старались, не могли ее выкачать, но она хоть не прибывала так быстро, уже хорошо. Появилась надежда, что нам удастся продержаться на плаву, пока не будет прочищен насосный колодец. Продлись шторм еще один день, одному Богу известно, что бы с нами сталось, если бы мы вообще выжили. Вы не можете себе представить, каким беспомощным ощущаешь себя при таком волнении на маленьком суденышке. Вся экспедиция уже думала только об одном – как бы не дать ему затонуть. Всевышний показал нам, сколь слаб человек в своих дерзаниях, и лучшие из нас, на чью долю впоследствии выпали такие тяжкие испытания, поняли его знак – ведь момент был поистине драматичным.

И тем не менее в 11 часов вечера Эванс и я с плотником умудрились протиснуться в узкую щель, проделанную в переборке, по углю пробраться к водонепроницаемой перегородке, просверлить в ней без особого труда – она деревянная – еще одну дыру, спуститься с лампами Дэйви в колодец и приступить к работе. Воды было так много, что, лишь нырнув, удавалось достать рукой всасывающее отверстие. Часа за два мы его временно прочистили, и насосы весело заработали. В половине пятого утра я снова спустился вниз и повторил всю процедуру. Но только к вечеру следующего дня мы отсосали почти всю воду, а шторм исчерпал свои силы. Помпы работали, а мы все носили и носили воду ведрами, пока она не опустилась ниже уровня топок. Теперь можно было их разжигать, что мы и сделали, после чего занялись остальными помпами. На осушенном судне прочистить всасывающие отверстия было нетрудно. Я же с удовольствием узнал, что лишился только ста галлонов керосина – могло быть и хуже…

Вы, естественно, спросите, откуда появилась вся эта масса воды, если течь в носовой части заделали? Слава Богу, что хоть она нас не беспокоила. Вода поступала преимущественно через палубу, находившуюся под невероятной нагрузкой не только из-за палубного груза, но также из-за обрушивавшихся волн. Стоило одной доске не выдержать, и пиши пропало, – вот в каком критическом состоянии было судно. Наша жизнь зависела от каждой доски, именно в них, в досках, а не в накопившейся воде, заключалась главная опасность, угрожавшая нашим жизням в случае продолжения шторма. Можно было, конечно, сбросить часть груза за борт – работенка не из легких, – но нам было не оторваться от ведер…

Я не сомневаюсь, что Скотт расскажет о шторме в самых скромных выражениях. И все же, поверьте, он относится к числу лучших людей и вел себя в соответствии с лучшими морскими традициями, хотя не мог не понимать, что перспективы у нас самые мрачные».

Боуэрс заканчивает свой рассказ характерным замечанием: «Наша земля даже в наихудших своих проявлениях подходящее место для жизни».

Пристли записал в дневнике:

«Случись Данте увидеть наше судно в бедственном положении, он бы, наверное, добавил еще один круг ада, хотя ему было бы очень трудно объяснить, почему души умерших не унывают и отпускают соленые шуточки».

Теперь все свелось к борьбе между водой и людьми, которые пытались с помощью ведер помешать ее поступлению. Но она больше не поднималась в трюмах «Терра-Новы» так высоко, как в пятницу, когда чуть не затопило топки, и нам было приказано вооружиться тремя железными ведрами и заняться этим мерзким делом – вычерпыванием. Оно между тем не было предусмотрено судостроителями – по двум железным трапам между машинным отделением и палубой мог пройти лишь один человек туда или обратно. Поэтому не было смысла использовать больше трех ведер – мы бы не успевали их быстро передавать, опорожнять через люк и возвращать пустыми обратно. Нас разделили на две двухчасовые смены, которые всю пятницу, и день и ночь, поочередно вкалывали с дьявольским усердием.

Вот как описывает все это Уилсон в своем журнале:

«Было нечто фантастическое в этой работе среди ночной тьмы, под завывания ветра и грохот гигантских валов, каждые несколько минут накрывавших корабль; двигатели не работали, паруса были убраны, а мы все, с ног до головы в машинном масле, стоя в трюмной воде, распеваем шэнти и передаем по цепочке вверх полные ведра, причем каждый проливает через край немного воды на головы нижестоящих; все уже промокли до нитки, некоторые даже, наподобие китайских кули, работают совершенно нагими; но вот в тусклом свете двух керосиновых ламп, делавшем тьму только более ощутимой, все глуше и глуше становятся удары о днище волн, бросающих судно с боку на бок, как мокрое беспомощное бревно, и всякий раз заставляющих нырять под воду планшир его наветренного борта.

В тот черный час пятницы, когда мы поняли, что огни в топках придется потушить, когда ни один насос не действовал, фальшборт разнесло в щепки, ящики с керосином всплывали и падали за борт, один момент был совсем ужасный: со шкафута, где люди старались спасти ящики с керосином, донесся крик, что сквозь швы из заднего трюма выбивается дым. Трюм этот, рядом с машинным отделением, был забит углем и брикетным топливом, а поскольку открыть люк и проветрить трюм от скопившегося в нем газа, как это полагается, мешала вода на палубе, все понимали, что пожар вполне возможен. Понималии то, что потушить его можно лишь открыв все люки и наполнив корабль водой, от чего он затонет. Но через одну-две секунды общее напряжение разрядилось: выяснилось, что это не дым, а пар, поднимающийся от раскаленного угля с днища трюма…»[15]