Книга Звезд - Йен Уотсон

Может, мне не следовало такое говорить.

— О, Идем такой аккуратненький, — быстро сказала я, придав своему голосу насмешливый тон. — Здесь все на своих местах в отличие от ваших мозгов, вы, банда… — Я произнесла грубое ругательство.

Они бросились на меня.

Они хорошо развлеклись. Очень скоро я заходилась от визга и думала о том, как трудно потерять сознание, когда ты этого хочешь.

То, что они терзали всего лишь мою оболочку, не слишком-то утешало. Все ее нервные окончания функционировали вполне нормально, спасибо. Не помогло и то, что на этот раз у Эдрика не было пыточной машинки с винтом. Не буду описывать, что они со мной делали. Не хочу об этом вспоминать. Скажу только, что, как мне показалось, где-то через неделю новая изощренная боль прекратилась, оставив только старую, уже знакомую. Но я ничего не сказала — я только вопила. Когда симфония боли сменила тональность, я подумала, что сейчас последует костер. Я даже желала этого.

Канат скрипит и стонет, когда судно пытается порвать его, качаясь на волнах. Потом ветер стихает, и канат провисает. Так и мое сознание. Когда боль ослабла, оно затухло. Больше я ничего не помню.

Когда я пришла в себя, то горела в огне!

Вокруг меня полыхало ненастоящее пламя. Огонь был внутри. Горела я, мое тело. Малейшее движение вызывало такую боль, что я старалась не дышать; но это было невозможно.

А надо мной — густые ветви и голубое небо. Потом все закрыло что-то массивное. Ко мне склонилась мохнатая морда. Кристаллические глаза заглянули в мои. Механический олень? Медведь? В любом случае Любезная Грация!

— Они ушли, — сказала она. — Я отослала их прочь. Все закончилось. Ты поправишься.

Из ее ноздрей вырвалась струя зеленого дыма. На этот раз, прежде чем я вырубилась, мне стало действительно хорошо.

Следующие три или четыре недели — точно не знаю сколько — я провела в ванне с желе в какой-то подземной лаборатории, где меня приводили в порядок. За мной ухаживали нежные машины. Потом одна из них начала спрашивать меня о нападении. Казалось, ее больше интересовало странное поведение Сыновей, чем моя измена. Я лгала ей сквозь стиснутые зубы.

Вот они остались прежними. Я смутно помню, что Эдрик приказал не трогать мой рот, чтобы я могла говорить; Сыновья сосредоточили внимание на других объектах.

Когда я уже выздоравливала, ко мне пришел Йорп и вся наша компания. В присутствии своих машин-наседок я не могла свободно говорить. Но кое о чем мы побеседовали, намеками.

— Жаль, что нас тогда прервали, — сказала я. — Становилось все интереснее. Так ты говоришь, телескопы?

Амброз, умница, все понял.

— Чтобы пролить свет на тьму.

— И что увидеть?

— Конец и начало всего. Почему все именно так. Люди могут все видеть. Если ты смотришь на солнце, то можешь обжечь глаза; но ты все-таки смотришь, хоть и недолго. А если ты посмотришь сразу на миллиард и миллиард солнц? В моем мире говорят, что мгновение озарения стоит вечности слепого невежества. А еще говорят, что люди — это глаза Бога. — Амброз криво усмехнулся. — Мы — Его ученики. И все же именно мы создали его.

— Простите, — прервала нас машина. — Пожалуйста, поясните свою мысль.

Амброз пожал плечами:

— Сказано достаточно. Мне пора идти. Нельзя утомлять инвалида. Но сначала, согласно местному обычаю, поцелуй. О, эти мягкие и влажные губы! — Он наклонился над ванной и легонько коснулся ртом моей щеки. Быстро и очень тихо он прошептал: — Забудь. Все это не имеет значения. Если нашему другу, чтобы видеть, нужна вся галактика, ему потребуется еще тысяча веков. Он выпрямился. — Пошли, — сказал он Йорпу.

Ватоголовый Экзот завернулся в свой бурнус.

— Пошли, команда. Больше я их не видела.

Через неделю я уже была как огурчик.

Машина сказала мне, что по подземному туннелю я должна добраться до одной станции на юге, откуда буду отправлена исполнять обязанности херувима. То есть быть звездным ребенком, апостолом, предметом обожания. Как многие до меня, очень многие. По подземному туннелю мне предстояло пересечь континент и океан и попасть в Венецию, в Италию.

Через несколько месяцев, как всякий хороший агент-шпион, я по уши увязла в тайном заговоре мятежников под названием «Подполье».

Вот как это получилось.

Венеция — это город, построенный на море. Примерно тысячу лет назад он ушел под воду, но Божественный разум поднял его и отстроил заново. Это было так давно, что камни, на которых держались здания, снова были разъедены морской водой, словно гнилые зубы. Стены дворцов, балконы и башни были подточены солью. С первого взгляда было видно, что еще немного, и город обрушится в воду снова. Впрочем, налет ветхости придавал ему оттенок какого-то неповторимого очарования, отчего город казался не отживающим свой век, а, наоборот, более живым — словно какое-нибудь старое-престарое животное, ставшее дряхлым и немощным, но сохранившее обостренные чувства и переживающее второе детство, пытаясь играть и показывать разные трюки. И через всю Венецию, оживляя ее и в то же время разрушая, проходила одна и та же картина — живое, пенящееся, хлюпающее море.

Так я, по крайней мере, подумала, когда впервые увидела ее! Мне потребовалось время, чтобы выяснить, что же в действительности кроется за этим упадком: оказалось, что Божественный разум восстановил и сохранил город именно в таком виде, в каком он находился раньше, так некоторые люди делают декоративные дырки в новой мебели. Большинство других восстановленных городов были новенькими, словно с иголочки; но только не Венеция. Ей оставили ее червоточины, а ее стены покрыли искусственным грибком.

Однажды, ранним ненастным вечером, на Дзаттере я встретила Бернардино. Ветер обдувал эту набережную со всех сторон, полируя щербатые камни. Тучи, словно огромные пурпурные кулаки, тузили друг друга и гнались к берегу над темной бурлящей водой. Голубая молния сверкнула над морем. Тощий шелудивый кот искал, где бы укрыться.

(Дзаттере… Я буду употреблять названия набережных и каналов, горбатых мостиков, аллей и площадей так, словно вы знаете Венецию не хуже, чем Аладалию или Гинимой. Венеция действительно существует на планете Земля; учтите это.)

Зарокотал гром. Дзаттере была пустынна… как вдруг из темноты крадучись выбрался какой-то человек. На нем были мягкие туфли, которые называются кроссовки, слаксы, голубой джемпер и берет. Возможно, он был одним из тех, кто плавал по каналам на гондолах, стоя на корме и вспенивая воду одним веслом, как повар, который перемешивает массу для пудинга. У него было румяное веселое лицо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});