Лань в чаще, кн. 1: Оружие скальда - Елизавета Дворецкая

На другой день в Льюнгвэлир приехали гости из усадьбы Мьельке: Фасти хёльд со своей матерью фру Торунн. Встречала их одна Ингитора: фру Торбьерг уехала к Асмунду хёльду в Эльвефалль, чтобы купить там хорошего бычка и свинью для завтрашнего угощения. Гостей на поминальный пир ожидалось много, продлится он не меньше трех дней, а своей скотины, которую можно было на это выделить, не хватало. Оттар, Асвард и Бьярни поехали с хозяйкой, и Ингитора осталась в доме с Траином и челядью, присматривать за приготовлениями.

– Пора и тебе руки к делу приложить! – говорила ей мать, собираясь. – Теперь нам уже не до стихов, надо за ум браться! Отец был твой, и нечего тебе сидеть, как Гудрун над Сигурдом, [10] когда я с ног сбиваюсь! Смотри, чтобы хлеб не подгорел, чтобы горох перебрали, и чтобы сливки снимали как следует, а то Асгерд сама себя не помнит и на нее надежды никакой! Чтобы доски к скамьям не поломали, у нас больше нет денег на новые, и чтобы все ковры как следует вытряхнули прежде, чем вешать. И чтобы рыбу… Ну, это знает Вигдис, это ты не умеешь, только напомни ей про селедку, и чтобы она горчицы не переложила!

У Ингиторы кружилась голова от всех этих наставлений, и ее безмерно раздражала сама необходимость во все это вникать. Никакие наказания на свете сейчас не казались ей хуже этих обязанностей помнить про селедку, ковры, хлеб, сливки! Тролли бы все это взяли! Она всегда была равнодушна к хозяйству, и ей даже как-то нелепо казалось забивать голову всей этой мелочью и бегать из курятника в погреб, а из погреба в кладовку, точно какая-нибудь Фрида с хутора, с вытаращенными от усердия глазами! В душе Ингитора считала, что свой вклад в поминальный пир внесла хвалебной песней об отце. Но даже если бы весь мир с этим согласился, ни ковры, ни селедка все равно не смогли бы сами о себе позаботиться. А тут еще Хьяльти бонд из Коровьей Горки явился на кухню с двумя какими-то троллями, принесли три мешка битой дичи, всяких там зайцев, глухарей, куропаток, и прочего и требуют, чтобы у них это все купили!

– Да ты не в прошлом ли году набил всю эту дрянь, Хьяльти? – воевала с ними Вигдис, главная распорядительница на кухне. – Да ты им в глаза посмотри – они же вот-вот провоняют!

– Да ты глянь – тут же одни самочки! – втолковывал ей плутоватый охотник. – Самые вкусные!

– Про вкусных самочек ты вон Хрольву расскажи, он тебя поймет! А мне ты зубы не заговаривай! Ты их, поди, уже полмесяца по усадьбам таскаешь, шеи вон все пересохли, глаза провалились, перо на брюхе все повылезало! Это уже только собакам выкинуть!

Хьяльти с приятелями клялись, что дичь еще шевелится, а Ингитора чуть не зарыдала от тоски: она не знала, как отличить свежую дичь от несвежей, и не имела ни малейшего желания этим заниматься! Вся эта возня, вместо того чтобы отвлечь, делала ее боль еще сильнее, и ей хотелось кричать от горя, которое, кроме самой утраты, еще и обрекает ее на все это!

Когда появились Фасти хёльд с мамашей, Ингитора даже обрадовалась, что у нее есть повод отвлечься от кухни и посидеть немножко в гриднице, где под ее присмотром и со всякими предосторожностями уже укрепили праздничные резные доски на скамьи. Сам Фасти был рослым мужчиной лет тридцати, овдовевшим три года назад; у него имелась небольшая рыжевато-русая жидкая бородка и такие же усы, из которых пухлые розовые губы выпячивались далеко вперед, как будто хотели выпутаться из растительности на простор. Фру Торунн была, наоборот, маленькой, но полной женщиной лет шестидесяти, с белым круглым лицом и карими глазами, разговорчивой, увлеченной всяческими новшествами, всегда знающей, что и как надо делать. Ингитора не сомневалась, что сегодняшнюю поездку в Льюнгвэлир, куда их звали на поминальный пир, но завтра, придумала именно она.

Усевшись, фру Торунн расхвалила убранство гридницы и тут же принялась бойко давать советы: одни из них Ингитора не понимала, другие ей казались нелепыми. У фру Торунн имелись свои способы делать все на свете, и, как ни мало понимала в хозяйстве Ингитора, даже она видела, что многие замыслы соседки никуда не годятся.

– Говорят, Грим из Брема не хочет отдавать вам свой долг? – заговорил потом Фасти хёльд. – У них тогда на кухне сидел один наш пастух, так он слышал.

– Да, какие же бессовестные люди бывают! – оживленно заговорила фру Торунн. – Какие же бессовестные, просто подумать страшно! Им бы только на чужом горе нажиться! Нет чтоб проявить участие, помочь чем-нибудь вдове и девушке! Думают: ничего, теперь на них управы нет, можно делать что хочешь! Какие же бессовестные! Этот Грим, он вообще мастер долги зажимать, ему уже никто и не давал. Скельвир хёвдинг, конечно, другое дело, ему-то попробовал бы кто не отдать!

– Мы с ним еще на тинге поговорим! – сказала Ингитора. Ей было не легче от этого «сочувствия», а совсем наоборот: каждое слово фру Торунн заново напоминало ей об их нынешнем унижении. – Если он не образумится, то мы устроим поединок!

– Ну, должно быть, расходы у вас и сейчас большие, да? Такую кучу народа накормить, это же недешево стоит!

– Конечно.

– Можно бы помочь, если бы… – неуверенно начал Фасти и посмотрел на свою мать. – Мы могли бы, из уважения к Скельвиру хёвдингу… Мы переймем его долг на себя: я дам вам марку, а Грим будет должен мне. Или еще лучше: я поеду к нему и выбью из него эти деньги! – Фасти оживился, как будто эта мысль пришла ему в голову именно сейчас.

Он посмотрел на мать, и она закивала: дескать, начал, так не останавливайся.

– Лучше бы подождать, пока фру Торбьерг будет… – заикнулся он, но фру Торунн ответила:

– Йомфру Ингиторы это скорее касается, чем фру Торбьерг. Ведь фру Торбьерг теперь причитается только ее приданое и свадебные дары, своего у нее в этом доме теперь уже нет. Тут теперь йомфру Ингитора хозяйка, она все и решает. Конечно, потом с матерью ей надо будет посоветоваться.

– Я думаю, моя мать на оба решения согласится, – заметила Ингитора. Ей казалось вполне естественным, что Фасти хёльд берет на себя труд помочь им, и ее только коробило, что они стали нуждаться в помощи посторонних.

Но оказалось, что они говорили о другом.

– Вот, йомфру, плохо вам теперь без хёвдинга! – начал снова Фасти. – Что вы остались, две женщины? Любая свинья теперь над вами издевается. Вот если бы ты замуж вышла, тогда, конечно, муж приглядел бы. Вот я, например. Приеду я к Гриму, а он мне скажет: а твое-то какое тут дело, Фасти хёльд? Знай всякий себя. А я бы ему сказал: дескать, женюсь на йомфру Ингиторе и долг в ее приданое пойдет. Вот тогда бы было как у людей.

– Что ты такое придумал? – Ингитора даже усмехнулась, как ни мало ей хотелось сейчас смеяться. – Замуж? За тебя? Чтобы ты взыскал с этого бессовестного Грима мою марку серебра? Что-то это очень странно! Ты думаешь, что я продам себя за жалкую марку серебра, чтобы ты потом с мои приданым получил в двадцать раз больше? Люди сказали бы, что я продешевила! И Грим первый бы надо мной посмеялся! Ему я пожалела марку, а все наследство и себя в придачу отдала человеку, который…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});