Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

нам не нужен!

— Если он подойдёт к тебе, ты должна с ним познакомиться — он твой родной отец, — строго сказала мама.

В моей бедной головке всё перемешалось. Я не могла теперь отделить маму от Наталки, папу Жоржа от пана, реальную жизнь от того, что происходило на сцене. Когда я приходила с мамой в театр на репетицию, сразу убегала в свою ложу и наблюдала за мамой-Наталкой и за папой-паном. По окончанию репетиции бежала на проходную театра, бросалась в объятия Лизаветы, и, спрятав голову в её колени, ждала появления мамы. Я боялась, что меня увидит Жорж и придётся с ним знакомиться. Потом приходила мама, отрывала меня от Лизаветы, и мы уходили домой.

ОТКРЫТИЕ ТЕАТРА

День открытия театра и премьеру "Наталки-Полтавки" помню отрывками. Помню, заглянув в свою ложу, я увидела, что на моих стульях, сидят люди. В фойе тоже было полно народу. Все весёлые и нарядные. Прозвенело три звонка, и народ потянулся в зал. В фойе стало темно. Ко мне подошла тётя и спросила, кто я. Я сказала, что я дочка Наталки.

— А-а, ты дочка Лиды Тимош? А я билетёр, тётя Тася. Пойдём со мной, я тебя посажу в зрительном зале, — она взяла меня за руку и повела за собой.

Мы вошли в тёмный зал. Уже звучала музыка. "Значит, начинается" — подумала я и сразу заволновалась. Мы на цыпочках прошли по проходу вдоль рядов кресел поближе к сцене. Тётя откинула от кресла маленькое сидение и усадила меня на него. В это время стал раздвигаться занавес. Раздались громкие хлопки ладоней, которые слившись в оглушительный шум морского прибоя, напомнили мне одесский пляж во время шторма. Я с испугом оглянулась на зал, на балконы. Такого количества лиц я ещё никогда не видела. Эти лица, сияющие блеском глаз, были обращены на сцену. Там происходило всё то, что я уже знала наизусть, но ничего не повторялось, всё шло своим чередом. Мама-Наталка очень красиво пела свою арию, а шапка пана Возного сидела на его голове, как приклеенная. Помню, что меня больше привлекали лица людей, сидящих в креслах вокруг меня, чем то, что происходило на сцене. Их глаза, устремлённые на мою маму, восхищённо сияли. Тогда я впервые ощутила гордость за маму. Мне хотелось встать и громко крикнуть на весь зал: "Наталка — это моя мама!" Я была переполнена счастьем. По-моему я весь спектакль так и просидела на откидном стульчике, разглядывая зал, балконы и людей, которые в антракте с интересом обсуждали артистов. В конце спектакля, когда всё закончилось благополучно, Наталка, соединившись со своим любимым Петром, спела весёлую песню:

Ой, я дивчина Полтавка,

А зовуть мэнэ Наталка.

Дивка проста, нэ красыва

З добрым сэрцэм, нэ спэсыва.

Коло мэнэ хлопци вьються

И за мэнэ часто бьються.

А я люблю Пэтра дуже,

До другых мэни байдуже.

Когда песня закончилась, на сцене всё закружилось, завертелось — парубки и дивчата весело с хохотом и визгом отплясывали гопак под громкую музыку оркестра. Парубки вприсядку, дивчата кружились вокруг них, разноцветные ленты летали в воздухе.

Зрители встали со своих мест и громко хлопали, дружно отбивая ладонями в такт весёлому гопаку. Наконец музыка умолкла, а зрители продолжали хлопать и кричать непонятное мне слово "браво". На сцену побежали люди с букетами и корзинками цветов. Радостная дрожь пробежала по моему телу — цветы несли в основном моей маме! Ей не хватало рук, чтоб взять все букеты. Люди складывали букеты и корзинки с цветами у маминых ног. Мамины глаза сияли от слёз, она счастливо улыбалась и всё время кланялась, букеты из её рук падали на пол, а она всё кланялась и кланялась. Вдруг на сцену выбежал режиссёр всё в том же мятом полотняном костюме и, приложив обе руки к груди, тоже стал кланяться. Потом вытащил из кармана какую-то мятую серую тряпку и долго вытирал глаза и лысину. Артисты окружили его, обнимали все по очереди, целовали. Наконец режиссёр поднял руки и подошёл к краю сцены, всем своим видом требуя тишины в зале. Зрители перестали хлопать, а режиссёр, захлёбываясь от рыданий, благодарил их за горячий приём. Немного успокоившись, он долго говорил что-то о войне, о победе над фашизмом, которая не за горами, так как наша Красная Армия уже победоносно шагает по Европе и освобождает народы от оккупантов. Я не знала, что такое Европа и не понимала, как можно шагая по ней, освобождать народы, но восторженно хлопала этому смешному лысому человеку, которого я почти полюбила.

Потом был банкет. Я сидела на корточках под длиннющим столом и впервые в жизни уплетала одно за другим пирожные под названием "эклер". Их мне подсовывали под стол дивчата из маминой гримёрки. За столом сидели все артисты, пили водку, что-то громко кричали, а потом пели грустные песни. Под эти песни я заснула под столом, свернувшись калачиком. Там меня и нашли. Наверно я крепко спала. Не помню, как меня вытащили, как очутилась у мамы "на киркосках", прижавшись к спине, держась за её шею, уткнувшись носом в её плечо. Мама крепко держала меня за ножки и быстро шагала по улице. Сквозь сон до меня доносился умоляющий мужской голос:

— Да, да! Я грешник великий, ты права, но я умоляю, прости меня! Разреши провожать тебя, разреши хоть час в день говорить с тобой о моей любви….

— Нет! Ты уже доказал свою любовь и ко мне и к Ветуне. У тебя одна любовь — её величество водка, — мамин голос твёрдо и зло звучал в ночной улице.

— Ну почему ты мне не веришь? Ты же видела, сегодня на таком празднике я даже не прикоснулся к рюмке. Хочешь, я на колени стану и буду ползти за тобой хоть на край света. Я заслужу своей любовью твоё уважение и поверь, мы заживём счастливо в нашем гнёздышке с нашим птенчиком Светочкой…

Услышав своё имя, я окончательно проснулась и повернула голову в сторону говорящего мужчины. Он полз на коленях рядом с быстро шагающей мамой. Это он, мой папа Жорж! Он ползёт на коленях, как мой цуцик Жулик ползал во дворе