Популярная музыка из Виттулы - Микаель Ниеми

После вечернего рейда я обычно садился дома и заводил старенькую радиомагнитолу, слушая канал, по которому передавали лучшую музыкальную десятку. Сладкая дрожь пробегала по телу от чарующего, удивительного звучания электрогитары — то резкое мяуканье, то волчий вой, то зуд борной машинки, то стрекотание мопеда по грунтовке. Я с успехом подражал ей на обычной акустической. А тем временем там на даче упала в ведро первая крыса. Вот она поплыла. Поплыла. Поплыла.

Как-то утром в середине июня я обнаружил крысиную дорожку невиданной дотоле ширины. Она начиналась у леса, шла вдоль мелкой канавы, надежно скрытая от глаз листвой. Там и сям в нее вливались новые тропы, шедшие от дома и туалета, и, наконец, она превратилась в солидную грунтовую дорогу. Хорошо протоптанная улица, главная крысиная магистраль. Я шел по ней, сгорая от любопытства. Мимо старенького сарая, где сохранилась половина прошлогоднего запаса сена. Здесь я застыл от изумления. От сарая шла свежая дорожка. Почти такой же ширины. Я был уверен, что раньше ее здесь не было. Дорожка обогнула камень, спустилась в ямку и вынырнула на другом краю. Там за несколько метров до картофельного поля дорожки слились в одну, образуя просторную многополосную автомагистраль.

Тут до меня дошло: все дело в картошке. На поле зеленела высокая картофельная ботва: когда вдову положили в дурдом, за полем стали ухаживать ее родственники, и вот теперь под землей зрели сладкие желтые клубни. Крысы бегали по картошку ночи напролет. Жевали, грызли, набивали брюхо до отвала и уползали довольные в свои укрытия.

Нельзя терять ни минуты. За полчаса я разыскал ржавый бензиновый бак, после обеда потратил кучу времени, чтобы распилить его надвое. Теперь оставалось только закопать его. Прямо на автобане. Землю я высыпал в тележку и вывозил в лес. Мне стоило немалых усилий отрыть такую яму, чтобы бак поместился в ней вровень с землей. Затем я принялся таскать воду — ведро за ведром, пока не заполнил бак наполовину.

Смеркалось. Смолкли стуки машинки, крыльцо опустело. Я постучался, зажав в кулаке дневной урожай крысиных хвостов, и, войдя, обнаружил, что у Ганса полным ходом идут сборы. Посреди комнаты стоял рюкзак, на стульях и столе лежали вещи. Ганс торопливо сунул мне деньги и сказал, что на неделю уезжает в Финляндию для работы в архиве. Ему надо было описать внутренний обиход сельского дома до того, как его сожгли, а также изучить списки населения. Как писатель Ганс выверял свои труды до мелочей. Он сказал, что каждый правдивый автор обязан быть скрупулезным, но, по его мнению, многие слишком ленивы, особенно молодые прозаики. И попросил меня присмотреть за домом.

Я пообещал, и он сказал мне, где будет спрятан ключ. Между тем я вдруг почувствовал себя неважно. Голова раскалывалась, под мышками немело. Наверное, будет гроза. Выйдя на крыльцо, я увидел, что с финской стороны надвигается вихрящаяся грозовая туча. Она была похожа на столб дыма из угольной ямы, только толще и мощнее. Послышался глухой гул, словно на нас надвигалась армада советских танков. Ганс тоже вышел и встал рядом. Неожиданно положил мне руку на плечо точно отец. Воздух стал тяжелым, было невыносимо душно. На лбу выступил пот. Из черной гущи облаков золотыми рыбками выскакивали молнии.

— Гляди! — указал Ганс.

Вдалеке от нас к небу поднимался столб дыма. Что это — дерево или роща? Или дом? Неужто дом горит? На мгновение грозовая туча превратилась в дым пожара — вся Финляндия была объята пламенем, плавилась в геенне огненной. Ганс стоял, затаив дыхание. Его широко распахнутые стальные глаза всматривались вдаль. Как две монеты. Потом кончиками пальцев он провел по усам. Одна волосинка выпала. Ганс взял ее большим и указательным пальцами, его взгляд вернулся в настоящее. Волос был жесткий и скрюченный, как сожженная спичка. Ганс молча вертел его. Потом отпустил, и тот канул среди воспоминаний.

С первой дождевой каплей меня начал бить озноб. Вернувшись домой на велике, я рухнул на кухонный диван. Свернулся калачиком, чтоб не биться ногами о подлокотники. Началась гроза, и мама закрыла все окна и двери, выключила все приборы. Мрачная грозовая туча нависла над нашим домом. Дождь бешено стучал по крыше, поливал пыльные наружные занавески на окнах. Новые раскаты грома. Я укутался в ворох одеял, стуча зубами и потея попеременно. Мать принесла воды и самарин в пакетиках: самарин обладает удивительными целебными свойствами и намного полезнее, чем сказано в описании на упаковке. Несмотря на это, мой жар усиливался так же быстро, как гроза. Стихия давила на наше селение своей мокрой пятой с такой силой, что мое темечко раскалывалось от боли. Странные видения вырастали перед глазами — ведьмы со светящимися контурами плавно рассекали воздух. Они дрались на ножах, нарезая друг друга пластами, плоскими как бумажные куклы. В медленном танце они крошили друг друга, отрезанные куски прилеплялись так, что фигуры постоянно меняли форму, мешая между собою плоть. Это была омерзительная, тошнотворная сцена, но остановить ее было невозможно. Словно кто-то чужой управлял моими мыслями, словно во мне поселился паразит.

Мама пыталась казаться спокойной, но вся светилась тревогой. Она напускала на себя бодрый вид, но нижняя губа сильно оттопыривалась так, что было видно блестящую слизистую оболочку. Мать была уже в том возрасте, когда кожа на лице теряет упругость и обвисает мешком, точно великоватая рубашка. Когда она смеялась, кожа собиралась гармошкой, и мама становилась похожей на пенек, а других выражений ее лицо не принимало. Зато у нее были роскошные каштановые волосы — густые, почти до пояса. Когда мама делала пышный начес — лишь одна прядь спадала на лицо, она была под стать кинозвезде.

Меня бил озноб. Мать пошла в гостиную и затопила камин, хотя на дворе стояло лето. Я слышал, как она ломает бересту и гремит кочергой. Вдруг стало как-то необычно тихо.

Слепящий свет озарил кухонное окно. Словно солнце прорвалось сквозь хмарь. Но на дворе, по-прежнему, шел дождь. Я с трудом приподнялся. Удивленно присмотрелся и увидел, что свет идет из гостиной.

— Что случилось? — крикнул я, но ответа не последовало. Шатаясь на слабых ногах, я поплелся на свет. Мама застыла перед камином в позе фехтовальщицы с кочергой в руке. Свет шел из камина. Желто-белый, слепящий.

— Ма, назад! — крикнул я.

Мама попятилась, не выпуская кочергу из рук. Свет проследовал за ней. Из камина выплыл сверкающий шар. Он искрился как раскаленное добела железо, немного покачиваясь, словно плыл по воздуху. Шар приблизился вплотную к кочерге и остановился, вибрируя. Вдруг мама начала светиться. Кожа издавала голубое свечение. Волосы поднялись и торчали во все стороны.

— Брось! Брось кочергу!

Но мать стояла как завороженная. Пятилась шаг за шагом, постепенно отводя кочергу в сторону. Шар неотступно следовал за кочергой. Мать повела кочергой быстрее — шар притянуло к кочерге как магнитом.

— Черт, да бросай же скорей!

Но мать вдруг начала кружиться с кочергой. Вертеться словно метатель молота, пытаясь стряхнуть с себя чужака. Шар не отставал. Мать закружилась еще быстрее. Так что в воздухе засвистело. По кочерге пробегали искры. А шар словно прилип к концу. Тяжело дыша и широко раскрывая рот, мать продолжала наращивать обороты. Вскоре вокруг нее образовалось сияющее кольцо, глория, нимб электричества. Она уже не могла остановиться. Кружилась и кружилась как волчок, пока все не зажужжало, не запело, пока по всей комнате не расползлись голубоватые огни. Прибавила еще. И еще. Нет, это было за пределами человеческих возможностей.

И тут она выстрелила. Кочерга вылетела как из пращи, шар — за ней. Ударилась о стену — бабааах! От грохота уши свернулись в трубочку, в нас полетели щепки. И тишина.

Меня отбросило и повалило на пол. Я с трудом оторвал гудящую голову от пола, отряхнул мусор с волос. Мать сидела на заднице, раскинув ноги, рот округлился в маленькую букву «о». Тут только мы поняли, как нам повезло. Мы встали и нетвердыми шагами пошли к стене.

Там зияла дыра. Огромная сквозная дыра, словно кто-то пробил стену кулаком. От кочерги не осталось и следа. Ее не было ни внутри, ни во дворе, и мы долгое время считали, что она каким-то образом дематериализовалась.

Но осенью кочерга неожиданно нашлась. Она затесалась в зарослях соседской смородины, ржавая и загнутая штопором.

Я измерил точное расстояние. Девяносто восемь метров пятьдесят сантиметров. Мировой рекорд в метании молота для женщин.

Непогода стихла, а я все лежал прикованный к постели. Жар не спадал двое суток и постепенно сменился сильными головными болями. Суставы немели, глаза не выносили дневного света, горло затекло и покраснело. Все тело налилось свинцовой тяжестью, было подорвано как корабль, медленно уходящий в морскую пучину. Я был не в силах пошевелить рукой, мне было больно глотать. Как принято в Турнедалене, мы обращались к докторам только в крайнем случае: это был самый верный способ отправиться прямиком на тот свет. Вместо этого отец сходил к ученому соседу — у того была знахарская книга на финском языке, по которой он ставил диагноз: менингит, корь, сенная лихорадка, рак головного мозга, свинка или диабет. Потом начался кашель и насморк, и стало ясно, что я заболел летним гриппом. Самым настоящим гриппом с болью в носоглотке, но в целом — неопасным. Ниила пришел было навестить меня, но развернулся с порога, едва почуяв запах хвори.