Дата собственной смерти - Анна и Сергей Литвиновы

Вика всю жизнь любила мечтать. Мечтала она в основном перед сном, засыпая, и грезы незаметно переходили в сновидения, а когда она пробуждалась, сны постепенно истончались, а потом продолжались мечтаниями, и, только повалявшись минут десять и привыкнув к новому дню, она вставала и принималась за обычные дела. И в санатории она всегда специально просыпалась за четверть часа до подъема, и в Барыкино, а теперь даже будильник себе ставила с таким запасом, чтобы ей хватило утреннего времени на то, чтобы перейти из мира сказки к грубому свету повседневного дня. Порой она себя стыдила за свои мечтания: «Тебе почти сорок лет, кляча, а ты все грезишь!..» – но на самом деле, в глубине души, ничего постыдного в своем занятии не находила.

Вот и сейчас, когда Вика лежала навзничь с сомкнутыми веками, мечты, одна за одной, наплывали на нее. И была в них яхта, и нежно-синее небо, и темно-синее море, и берег в дымке вдали, и мужчина весь в белом, с загорелыми красивыми руками, и они с ним совсем одни, на десятки миль вокруг, и только яркий диск солнца равнодушно взирает на них… А потом вдруг оказалось – как уже бывало не раз и не два, – что мужчина, оказывается, это ее хозяин – точнее, покойный хозяин, Борис Андреевич Конышев… Но сейчас мечта повела себя не как обычно, не развернулась во всю ширину свою, не продолжилась, а сразу оборвалась – потому что от хозяина, от всего его загорелого живого тела вдруг явственно потянуло могильным холодком…

Она всегда Конышева-старшего называла и в глаза, и мысленно Хозяином с того самого дня, как он появился четыре года назад в их хатке в Барыкино – загорелый, красивый, седой, на сверкающей заграничной иномарке, – и они с бабкой кушали привезенную им диковинную иностранную снедь, а потом он долго о чем-то говорил с бабулей, а Вику они специально услали в магазин (он дал денег, целую пятисотрублевую бумажку, которую она ни разу не видела, только в телевизоре). А Вика вместо того, чтобы тащиться в магазин, спряталась под окошком и стала подслушивать, но мало тогда чего услышала и ничего почти не поняла, а потом вышла бабка и погнала ее из-под окна по-матерному. А в магазине явление Вики с пятисотрублевкой произвело такой ошеломительный эффект, что она потом его надолго включила в свои вечерние мечты (продавщица Язвиха чуть не на зуб купюру пробует, а потом хмуро спрашивает: «Украла, что ли?» – и Вика торжествующе отвечает: «А вот и не украла! Подарили!»). А когда Вика, сжимая в кулаках две бутылки водки, вернулась в избу, бабка встала торжественно и объявила ей, что участь ее решена (эти слова, «участь ее решена», Вика прочитала в каком-то романе, и они ей ужасно нравились). Итак, объявила бабка, этот господин, Борис Андреевич Конышев, – старый друг ее, Викиного, отца-покойника, и они вместе служили в армии, и были корешами – не разлей вода, и он, папаня Викин то есть, однажды даже спас ему жизнь. Он, гость ихний, эту услугу не забыл и всю жизнь забыть не может. Однако потом, после дембеля, их пути-дорожки разошлись и следы друг друга потерялись. Отец Викин на Север завербовался, да так там и сгинул, а ихний визитер в самой Москве кальеру сделал. И вот стал он большим человеком – однако папаню Викиного не забывал и даже искал его по всей стране, а сейчас наконец нашел – пусть не его самого а дочку его. И хочет он дочери друга – Вике то есть – отплатить добром за добро, как в Писании велено. И потому он, товарищ Конышев, возьмет теперь Вику с собой в Москву. Жить она, Вика, будет первое время у него в доме. Станет по хозяйству помогать, а за это будут ее жильем обеспечивать, собственной личной комнатой, даже с ванной, и кормить станут, и еще будет господин ей на сберегательную книжку откладывать каждомесячно сумму аж в десять тысяч рублей. А потом, когда Вика в Москве освоится, она сможет себе на эти деньги даже квартиру собственную купить и займется тем, чего ей в жизни хочется – может быть, даже на библиотекаря выучиться.

Вика и попрощаться тогда в Барыкино ни с кем толком не успела: ни с тетей Валей-москвичкой, ни со стариком Иогансеном, ни с Раенками, ни с Буденными…Только пожитки и книги свои собрала – и уже сидела следующим утром в тихой, теплой и ароматной роскоши хозяйского автомобиля, а тот несся с потрясающей скоростью в сторону столицы с ее Красной площадью, Останкинской башней и Мавзолеем. Впрочем, и Красную площадь, и Мавзолей, и разные другие разности Москвы, включая эскалаторы и ВДНХ, Вика увидела много потом, а поначалу Хозяин привез ее сюда, в особняк, – большой и роскошный, как средневековый замок. И тут Вику встретила, испытующе щурясь, строгая молодая женщина, как потом оказалось, Тамара Кирилловна, жена хозяина, и показала ей белоснежную ванную – ее собственную, Викину, ванну! – и кровать с белоснежными простынями, а потом накормила странной пищей под названием «гамбургер» и стала показывать, как пользоваться разными бытовыми чудесами, которые раньше Вика только в кино по телевизору видела: электрической плитой не с конфорками, а с чудной ровной поверхностью, пылесосом, печью-самобранкой для подогревания, выжималкой для соков и даже огромным, как киноэкран, телевизором…

Как давно это было – целых четыре года назад! Сейчас Вика уже не дичится и лихо управляется и с пылесосом, и с блендером, и с микроволновой печью, и на счету у ней в сберкассе – она недавно проверяла – лежит уже сумма, про которую она раньше и во сне мечтать не могла, а те самые первые дни – день чудесного появления Хозяина в избушке в Барыкино и день приезда в этот дом – вспоминались Вике сладко-сладко и были ее самыми любимыми мечтами. И пусть на самом деле все оказалось совсем не так, как ей поначалу рисовалось, и не спас в действительности ее папаша-герой жизнь Хозяину, и пусть нет уже на свете ни Хозяина, ни его жены, разлюбезной ехидны Тамары Кирилловны, и непонятно, как жизнь повернется и потечет дальше, а только те дни, дни перемен, были и остаются для Вики самыми любимыми. Потому что происшедшее тогда научило ее, что жизнь, бывает, становится с ног на голову и чудеса иногда сами собой случаются, словно в сказке. И сегодня ты живешь в избушке с упавшим забором, провалившейся ступенькой и коптящей печуркой, и грибы собираешь для продажи у большой дороги, а завтра ты правишь бал в замке, в чистоте, уюте и роскоши и в крахмальном передничке подносишь холеным господам ледяные напитки. А раз жизнь так чудесно меняется – значит, она и дальше будет демонстрировать Вике свои великолепные повороты и выси, и вдруг, кто знает, опять взмахнет палочкой ее далекая фея, и Вика уже не подносить да убирать за гостями будет, а сама станет, развалясь на кожаных креслах, покрикивать: «Подайте мне кофе! Принесите мне шампанского!» Почему бы и нет, а? Она ведь такой же человек, как другие, и, значит, имеет все права. А теперь, с некоторых пор, как не стало в живых Хозяина и Тамарки, она даже имеет для благосклонных жизненных перемен все возможные шансы!

Глава 6

Ночь. Валерий Петрович

Полковник Ходасевич не мог заснуть.

Он привел в порядок свои записи: наметил, о чем спросит завтра подозреваемых – всех шестерых, кто находился на даче, и, по телефону, – полковника Ибрагимова. Можно с чистой совестью и подремать, но сон не шел.

Порой Валерию Петровичу помогало от бессонницы парадоксальное средство – добрая чашка растворимого кофе. Однако в его спальне, где покойный хозяин, казалось, все предусмотрел для приема гостей – ванная, кондишен, пиво и минералка в мини-баре – не было ни чайника, ни кофе. Недоработочка с его стороны.

Что оставалось делать? Пришлось накинуть рубашку и тащиться вниз, на первый этаж.

В коридоре второго этажа было темно. Все, похоже, спали. Однако, когда Ходасевич ступил на лестницу, перед ним внизу, в огромной гостиной, открылась чудная картина. Там горел мягкий свет торшера, звучала негромкая музычка, на журнальном столике стояла бутылка коньяку в окружении двух бокалов, а подле, на диване, сидели двое: мужчина и женщина. Позы их не оставляли сомнений в некоторой интимности происходящего. Мужчина закинул руку на спинку дивана за головой женщины; женщина доверчиво припала к его плечу. Возможно, между ними назревал поцелуй.

Несмотря на то что диван располагался так, что голубки сидели к Ходасевичу спиной, полковник без труда узнал женщину. Это была красотка Майя, супруга Дениса. В первый момент Валерий Петрович подумал, что рядом с нею сидит муж, однако спустя секунду с удивлением убедился, что это лысоватый, немолодой и блеклый Инков.

Полковник не собирался прерывать их тет-а-тет, однако и убегать, не получив вожделенного кофе, ему не хотелось. Тут ступенька под его ногою скрипнула – и любовники (или кем там они приходились друг другу?) отпрянули в стороны. Во взгляде Инкова, который тот бросил через плечо в сторону лестницы, Валерий Петрович прочитал явный испуг – мгновенно, впрочем, улетучившийся после того, как делец узнал полковника. В глазах Майи, когда она обернулась на скрип, промелькнули несколько более сложные чувства: Ходасевич заметил в них торжество пополам со злорадством, но потом, когда Майя увидела, что застукал-то ее совсем не тот человек, кого она втайне надеялась увидеть, лицо ее отразило досаду.