Юбка - Олег Нестеров

– Мой агент сообщил, что к этой истории каким-то образом причастна кинорежиссер и продюсер Рифеншталь.

– «Триумф воли» и «Олимпия»?

– Да.

– Вот это уже больше походит на правду. Ее размах и прыть. Ну что же, в этот раз все будет по-другому.

– Она плывет к нам. Привозит для широкого показа «Олимпию».

– Сделайте так, чтобы земля горела у нее под ногами.

– Ты должен быть с ней рядом и здесь.

– Каким образом? Ей наверняка будет не до меня. Ей нужно продавать фильм, у нее будет плотнейший график.

– У нее и там был не курорт.

– Там у меня всегда был повод для контактов с ней.

– Придумай и тут что-нибудь. За работу спасибо. И приятная новость для тебя: твой немецкий период закончен.

* * *

Лени очнулась от кошмара. Давно ей не снились такие дурные сны. Пароход «Европа» был уже на подходе к Нью-Йорку оставалось менее суток ходу. Вообще, путешествие было приятным: свежий воздух и комфорт, хорошая компания для бесед. Лени решила плыть инкогнито, взяв себе имя Лотте Рихтер, чтобы совпадали инициалы на багаже. Но ее вскоре раскрыли, и теперь дня не проходило без новых знакомств. Коктейльные вечеринки, модная музыка, а днем – уютное кресло на верхней палубе, плед и зимнее солнце.

Прощание с Германией было грустным, ее почти никто не провожал. Да и премьера в Риме прошла невесело. В последний момент сообщили, что Дуче улетел в Мюнхен на важные переговоры. Еще до этого, отдыхая в Доломитовых Альпах, она почувствовала, что происходит что-то недоброе. Ее новый знакомый, бельгийский король Леопольд, – с ним Лени условилась совершить несколько восхождений, – внезапно уехал, объяснив это серьезным политическим положением. Судетский кризис был в самом разгаре: Англия и Франция объявили о частичной мобилизации. Теперь, когда в кинотеатре «Ал Суперсинема» кресло Дуче оказалось пустым, она не на шутку встревожилась. Видимо, приближалась кульминация. Но кризис каким-то образом миновал, был подписан Мюнхенский мир, и все осталось по-прежнему.

От друзей не было никаких известий, хотя Лени написала им уже несколько писем. Но, зная по себе, что такое творческий процесс, сильно на них не обижалась.

* * *

Америка встретила ее суматохой. Еще в порту журналисты раз, наверное, сто задали вопрос: является ли она Hitler’s honey?

Все варианты ответов были давно проверены на Эрике и работали безотказно.

Лени остановилась в отеле «Пьер» и первые несколько вечеров посвятила лучшим ночным клубам Нью-Йорка: Stork Club и El Morocco. Она с удовольствием танцевала, в выборе платьев тоже не ошиблась, и в результате с удивлением обнаружила в газете «Дейли миррор» своеобразный комплимент в свой адрес: «Она прелестна, словно свастика».

Но на следующий день начался настоящий кошмар. Все нью-йоркские газеты написали об ужасных событиях в Германии: там прошла «Хрустальная ночь», молодчики из гитлерюгенда по всей стране били витрины еврейских магазинов, жгли синагоги, избивали и убивали евреев.

Лени не верила своим глазам – этого не может быть! Она так и отвечала всем журналистам, тотчас обратившимся к ней за комментариями. Этого было достаточно, чтобы спустить на нее всех собак.

Начались проблемы с деловой частью визита. Один контракт рушился за другим, повсюду отказывались от премьер. То, что фильм выражал идею Олимпиады и был по своей сути миротворческим, никого не интересовало. Лени была в глубочайшей депрессии, когда добралась до Лос-Анджелеса. Она надеялась повстречать там своего друга Штернберга и хоть как-то прийти в себя, но режиссера там не оказалось, он был где-то в Японии.

В Беверли-Хилз Лени сняла роскошное бунгало с большим бассейном и пальмами. События последних дней как-то стали оседать в голове.

Неожиданно ее разыскал Хьюберт. Вот кому она была по-настоящему рада!

– Ну что, нацистская подстилка, явилась нам в Голливуде воздух отравлять? – Хьюберт, как всегда, был в своем репертуаре.

– Хьюберт, тут у вас творится что-то страшное. Я так надеялась, что познакомлюсь с коллегами из Голливуда, что пройдусь тут по студиям – это же было моей мечтой все последние годы. Ты не представляешь, как я этого ждала! Приеду, привезу свой лучший фильм, найду новых друзей, заряжусь энергией на следующие проекты, а то и, глядишь, что-нибудь сделаю и здесь! И тут – на тебе. Я, знаешь, теперь кто?

– Ну, поведай что-нибудь свеженькое.

– Я – «Риббентроп в юбке»!!!

– Ну, так себе, слабовато. Какие еще бытуют мнения?

– «В Голливуде нет места для Лени Рифеншталь»!

– Ну, это совсем вяло. Лени, что с прокатом?

– Цепная реакция, сначала все стояли в очереди, потом все посыпалось. Подписалась только с «Бритиш Гомонт», английской независимой компанией, у нее тут сеть – восемьсот кинотеатров. Со всеми остальными труба.

– С кем-то хоть удалось пообщаться?

– Не поверишь, меня принял старик Генри Форд. Он пригласил в Детройт, показал завод и оказался большим поклонником социализма. С гордостью сообщил, что после внедрения конвейера ему удалось повысить минимальную зарплату вдвое. И теперь каждый его рабочий участвует в прибыли. Оказался большим поклонником Гитлера, просил при случае передать ему привет. Сказал, что тот сделал великое дело, победив безработицу, и обещал посетить следующий партийный съезд в Нюрнберге. По большому счету, и все. Другие великие от встреч по разным причинам уклонились.

– Ну, ладно, не все еще потеряно. Постараемся что-нибудь для тебя устроить в Голливуде.

Они решили искупаться, стояла жара, да и бассейн был немыслимой красоты.

Когда Лени переоделась в купальный костюм, лицо Хьюберта посуровело:

– Лени, ты превращаешься в тетку.

– Хьюберт, не дави на мозоль. Я последние полгода совсем без спорта и почти без гор. Собиралась сдать нормативы на серебряный значок, но где там… Я и дома-то почти не была. Одни премьеры и приемы.

– Беру над тобой шефство. Отныне каждый день буду к тебе приезжать и заниматься твоей фигурой. Обещаю, через месяц будешь выглядеть как фотомодель. Я даже стану твоим поваром. Берегись.

– Согласна, только с одним условием. Ты должен устроить мне встречу с Уолтом Диснеем.

– Почему именно с ним? Ты решила сменить жанр?

– У нас с ним было заочное соревнование в Венеции. Теперь мечтаю с ним познакомиться.

Максимум, что удалось в Голливуде, – это устроить показ «Олимпии» для небольшого количества прессы. Когда в зале погас свет, туда инкогнито стали проникать голливудские режиссеры и актеры. Всего было около пятидесяти человек, фильм приняли восторженно. Вышло даже несколько публикаций, везде писали о том, что в картине нет никакой пропаганды, и ее нужно показывать везде, где есть экран.

Дисней ее принял. Оказался волшебником и фантазером. Погружал во все тонкости, увлеченно рассказывал про каждый шаг создания своих рисованных картин. Лени было с ним легко, и она улыбалась весь день, как очарованная девочка. По поводу их заочного соперничества они тоже много шутили, оказалось – Дисней все это время мечтал посмотреть «Олимпию». У Лени была копия в гостинице, она предложила быстро за ней послать, но он только грустно покачал головой.

* * *

Через несколько дней Лени с ужасом прочитала публикацию в местной газете: Дисней вынужден был заявить, что, встречаясь с ней, совершенно не знал, кто она такая.

Лени поняла, что пора уезжать.

– Хьюберт, я больше так не могу. Это же самый настоящий бойкот! В чем я виновата? В том, что сняла фильм о красоте человеческого тела?

– Лени, ты сняла и другой фильм.

– Но, во-первых, я сняла его не по своей воле. Меня практически вынудили это сделать.

– Врешь.

– Хьюберт, это правда! Я и в Испанию убегала, и Руттмана[32] им в качестве режиссера приводила. Нет, Гитлер стоял на своем. Мне пришлось согласиться. Но, согласившись, я же не могла делать свою работу плохо! Я снимала так, как это все видела. Я не виновата, что так вижу мир! Я очарована всем прекрасным, Хьюберт, всем сильным, здоровым – всем живым! Если бы я снимала съезд торговцев овощей и фруктов, это тоже бы выглядело захватывающе!

– Ой, Лени, побереги пыл. Чувствую, тебе еще не раз придется отвечать за это. Ты, конечно, не от мира сего. Напоминаешь мне героиню сказки «Красавица и Чудовище». Боюсь только, финал будет не такой радостный.

– Послушай, я знакома с Гитлером и много раз говорила с ним так, как с тобой. Я доверяю своему сердцу. И я не одна – его любят все немцы, а народ не обманешь! Да что немцы, все иностранцы, кто его узнает, подпадают под очарование фюрера. Я знаю точно: Гитлер никому не хочет зла. Национал-социалисты не хотят ничего, кроме мира!

– Лени, ты должна помнить всегда: искусство – первая мишень для тоталитарного режима. У диктатуры нет выбора: сначала придавить свободу творчества, а потом взять под контроль все каналы его воздействия на сознание масс. Чтобы без помех транслировать нужную идеологию. Своими фильмами – и «Триумфом воли», и «Олимпией» – ты в этом участвуешь. Ведь только тебе удалось пока, хотела ты этого или нет, но думаю, что хотела, ты же очарована Гитлером, заявить что-то о новой мистике нацизма.