Укрепленные города - Юрий Милославский

– Ничего, Муля, не скажу. Спросите у Вити.

Верста мне этот талмудический вечерок простит не раньше чем через полтора часа...

Старчевский допил кофе до уровня нижнего лепестка тюльпанной грозди, изображенной на чашке.

– Виктор, вас подвезти до Центральной Автобусной? – стал собираться, стал уходить...

– Верста, привет, – сказал я.

– До встречи, Таечка, милая, – сказал Старчевский.

– Приезжайте, Муля, – сказала Верста. Мы поехали в Ялту.

Через три четверти часа я вернулся к Версте, истратив на такси последнюю сотню – автобусы не ходили.

– Ты совсем охуел?

– Я так понимаю, ты желаешь сказать, что надо было мне остаться и дать твоему товарищу-психиатру возможность поговорить с остальными общими товарищами и друзьями о том, с кем ты спишь.

– Витька, не надо врать, противно! Ты же уехал из-за себя, а не из-за меня. Тебе забить, кто и что про меня скажет! Это ты, блядь, не хотел, чтобы Муля знал, где ты ночуешь!! Ты же гордый, ты суровый, ты скрытный, твоя жизнь – загадка для человечества!.. Скажи, зачем ты постоянно врешь, причем по пустякам? Ни в чем серьезном соврать не можешь, а по мелочам – врешь?..

9

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Спи, Верста, спи, тупая ты, как я не знаю что, спи, чего ты плачешь, что я тебе сделал, я просто так – пошутил, я ему не хотел говорить, что Анька умерла, а этому Плотникову я сам завтра напишу, ну не буду же я сейчас вставать и письма писать, у меня руки не двигаются, ну перестань, я тебе серьезно говорю – перестань, давай-давай, повернись на правый бок – дам овса тебе мешок, приходи к нам, тетя-кошка, нашу мышку покачать, ладно – не хочешь колыбельной песни, расскажу тебе колыбельную сказку, солдатскую, хочешь?..

Вся подушка была вывожена в мокром, разведенном слезами Версты, сигаретном пепле, одеяло комом выпирало из пододеяльника, а Верста рыдала и рыдала – столь горько, – что я вылетел прыжком из постели, – хрястнула под пяткой спичечница, – и прижимая ладонью к ребрам онемелое от грохота сердце, рявкнул:

– Заткнись, гадина!!!

И Верста, длиннючая, Коломенская, воздвиглась на кровати, трясясь крошечными дряблыми молочными железками, головой чуть ли не под потолок, удвоилась черною тенью –

– Пошел вон, подонок, сука ебаная, жиртрест...

Жиртрест, не чуяный двадцать лет без малого, мгновенно насел на меня раскаленным конусом – с головы до ног, – и я заплакал, бросился на Версту, повалил, смешав с одеялом, придавил кучу всем своим жиртрестом, отыскал личико Версты, сдавил по ушам руками и стал мыть языком, вылизывать, захлебываясь нашими общими слезами и соплями. Верста ворочалась, поджимала ноги, – а через десять минут сомлела..,

... – Откуда ты знаешь это слово?

– Какое?

– Жиртрест.

– Ты обиделся, да? не надо, хорошо? Ты очень красивый...

– Нет, не обиделся. Откуда ты знаешь слово? Ты ж еще маленькая, даже когда я в школе учился, так уже почти никто не говорил.

– Братик мой старший научил – мне было лет шесть, а я помню... Видишь, я тоже гениальная, вроде тебя.

– Ты одна гениальная, а я мудак.

– Некоторые обещали солдатскую сказку.

– А кто спать будет? Жан-Поль Сартр?

– Гумилев с Ахматовой.

– Сказки бабушки Арины Красная Шапочка и серый волк.

– Он взял ее и натянул...

– Сначала сказку.

– Верста. Четыре утра.

– Хочу порнографическую сказку.

– Она не порнографическая, а мистическая.

– О, нет, ни хуя подобного! Тогда не хочу никаких сказок.

– А просила...

– А я не знала, что она мистическая...

– Мистически-бытовая.

– Витька, тебе Россия снится?

– Верста, объясни мне одну вещь: почему тебе все можно – и мистика, и сновидения, и все такое прочее, а мне ничего нельзя?

– Мне снилось, что я приехала в Ленинград и звоню с вокзала папе... В смысле, хочу позвонить, а у меня только израильские монетки, а двухкопеечной нет. И я боюсь попросить, чтобы не узнали, кто я такая... К чему бы это.

– К дождю.

– Мудак.

– Сказка.

Жил-был капрал Хаддад – родом из Йемена. В июне одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года по общепринятому летоисчислению был позван капрал Хаддад к ответственному шпыню армейской службы безопасности. Как и многие другие младшие командиры из восточных стран, получил Хаддад начальство над двумястами пленными арабами. Завел капрал Хаддад к себе в палатку главного по чину и образованию пленного и сказал: «Гляди, Махмуд. Я такой человек! Я вам и курево достану, и жратва будет, и вода, и душ заделаем для всех, и форменки. Но если я увижу... Не! Почувствую краем мозгов какое-нибудь шевеление, – всех блядиных сынов перестреляю без разговоров.»

Прошло сколько-то там времени. Хаддад и воду давал выше нормы, и еду... А блядины сыны желали жить, есть и пить, душ принимать, а не умирать по дурному.

Ночью пленные спали в специальных огорожинах без крыш, а Хаддад и два его солдата забавлялись игрой под названием шеш – беш: помесь шашек, лото и домино, чтобы вы знали. Один спит – двое играют. Но вскоре приелись капралу его партнеры – тем более, что он сам их играть научил. Начал Хаддад помаленьку приглашать на забаву пленных – сперва Махмуда, а потом и других. Солдаты только рады были – спали дольше. Хаддад и Махмуд играли в шеш-беш и разговаривали. Вполне можно играть без слов, но мозжила, просилась наружу жизнь – пленного и охранника. Застоялась в них судьба до войны, не всегда же они воевали.., И был это единственный мыслимый в их положении невысказанный намек на: ты – человек, я – человек... Потому что обо всем можно поговорить, но о таком лишь, что не мешало Хаддаду быть стражем, а Махмуду – плененным.

Из всех инструкций безопасности, запомнилась Хаддаду одна – у пленных надо время от времени, мораль понижать: не давать им забыть, что почем. И капрал в любой беседе с пленными старался логично перейти на то, как арабы хотели всех нас в море сбросить, и как мы их за шесть дней раздолбали. И если б не американцы с русскими, то заняли бы мы Каир, Дамаск и столицу Хашимитского Королевства Рабат-Аммон. Пленные соглашались.

Когда играл капрал с Махмудом, то о морали забывал – не до того. Но однажды, под самый конец победоносной партии, сказал Хаддад: «Сделали мы вас на сухую!» «Нет, не вы!» – ответил пленный. «А ну, заткни глотку, – лязгнул Хаддад затвором. – Сейчас начетверо перерубаю!!» «Хаддад, – прошептал пленный, – позволь мне рассказать тебе... Многие в нашем отряде могут засвидетельствовать мои слова...»

И рассказал капралу пленный Махмуд, как во время главного сражения, увидел он на ближнем холме-джабеле трех бородачей-великанов в белых хламидах. Бородачи простирали руки то над арабами, то над нами. Когда вздымалась длиннопалая длань бородача над Махмудовым войском, в ту же секунду превращались арабы в черный прах, сносимый ветром. А когда над нашими – не брало их прямое попадение. Махмуд сам стрелял – и видел, как отпрыгивали смятые пули от хлопчатобумажных гимнастерок...

«Вы – воры и негодяи, прелюбодеи и обманщики, – Махмуд говорил так быстро, что капрал только головою мотал. – Вы не боитесь зарабатывать на братьях... Да, мы хотели сбросить вас в море, мы хотели истребить вас; но не дано это нам, не дано!.. Вы, низкие подлецы, стоите ближе всех народов к Богу: сначала вы, потом – христиане и лишь третьими – мы, мусульмане...»

И заплакал Махмуд от ненависти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Поняли, ребята, – говорит Хаддад, кухонный командир нашей базы. – Так оно и было... Араб – это тебе не наш. Он тебе Всевышним над брехней не поклянется...

Хаддад разваливается задумчиво на некоей рухляди и кресельного вида, им самим приволоченной на кухню, выволакивает из пачки сигарету и продолжает:

– А мы что?! Войну выиграли и Бога вспомнили? Хрена! Разврат, у девок ляжки напоказ, работать не хотим, только друг у друга воруем! Дети, чуть из мамкиной дырки выскочат, наркотики смалят... На молитву никого не затащишь, – Хаддад притрагивается к своей вязаной голубой шапчонке, размером с пятак, – а в кино с голыми жопами – будьте любезны! Вот арабы и задвинули в семьдесят третьем – во-от такой нам и задвинули.

Хаддад показывает – отмеряет по локоть – какой нам задвинули.

– Ты, русский, – обращается капрал ко мне, – Ты в Синае служил. Главную маркитантскую лавку знаешь? Ну, в Рефиддим? Так там перед последней войной египетские шпионы вместе с нашими солдатами в очереди стояли!

– Зачем?!

– А так. Шоколад покупали, сок апельсиновый. Свободно! Запросто через нашу линию переходили, чего надо – смотрели, в маркитантской закупались – и домой.

Ясно?

И Хаддад предупреждает:

– Не образумимся – нам еще и не так задвинут. Подмахивать не придется...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .