Я и мой автомобиль - Леонид Лиходеев

— Нет, — сказал Павел. — Я бьюсь за этот узел уже пять лет. Он крутится во всех автомобилях.

— Так почему же ты за него бьешься?

Он пожал плечом и выпустил дым.

— Продукт должен диктовать производству. Для этого нужно постоянно менять технологию. А изменение технологии — это последнее, что мы любим. Мы живем в мире бетона и цельностянутых конструкций. Они неподвижны…

Он ходил передо мною — важный и значительный Павел Петухов, обретший свою Катерину.

А Катерина наверстывала упущенное. Ее появление преобразило местность. Должно быть, ей, постоянной страннице и добровольной жертве науки, надоедали палатки и костры.

— Конец! — воскликнула Катерина. — Материала у меня на три года работы. Кончилась твоя свобода, Павел!

— Моя свобода? — пустил дым Пашка. — Что ты знаешь о свободе, Катенька? Ты думаешь, если женское сословие заняло мужские должности, так оно обрело свободу? Оказывается, дама может быть геологом, врачом, летчиком — кем угодно, даже укладчицей шпал! Оказывается, женщина тоже человек! Наконец-то! Но, насколько я помню, в этом уже давно никто не сомневался, кроме питекантропов…

— Что с ним, Катерина? — спросил я.

— Это с утра, — ответила она. — Я жарю котлеты, а он философствует.

— Я ей внушаю, что баба кинулась в великую деятельность не от равноправия, а оттого, что не хватает тугриков! Вот когда мужик научится рожать — тогда я поверю в равноправие.

— Паша, — сказал я, — но тугриков действительно не хватает…

— Это потому, что мы проедаемся! Катерина открыла новое место рождение нефти. Ну и что? Будем торговать подешевевшей нефтью? Ты! Специалист по продаже недвижимости! Много ты наторговал?.. Мы не такие богатые, чтобы продавать дешевые вещи. Когда вы это поймете?

Это была странная форма недовольства семейным укладом. Пашка любил жену и, если бы имел немного больше честолюбия, говорил бы о ней чаще. Катерину знали в геологии. В данном случае его консервативные взгляды на дамское равноправие не соответствовали действительности. Но что может быть убедительнее обобщений?

— Мы освободили не женщину, а мужчину, — брюзжал Петухов. Джентльмен не в состоянии содержать даму… И радуется, что она сама себя содержит… Позор… Выпьем по этому случаю на вдовий кошт…

Катерина смеялась:

— Павлик, жениться нужно на такой женщине, с которой легко развестись, с ней и не разведешься — это твоя теория!

— Дама должна сидеть дома! — бурчал Петухов.

— Дама — дома, дома — дама, — поддержал я, — в самом языке заложена эта истина…

— Никакой истины в языке не заложено, — возразил Павел. — Язык есть переходное состояние от мычания к телепатии. Он не выражает мысли, а скрывает. Язык — это путь от примитивной правды к сложной… Если бы уже существовала телепатия, я знал бы о Катерине гораздо больше, глядя в потолок, чем читая ее письма!

— Что ты хочешь этим сказать? — улыбнулась Катерина. Павел пустил дым. Я ответил за него:

— Он хочет сказать, что лучше бы ты сидела дома.

— А ты откуда знаешь, что он хочет сказать?

— У нас с ним началось телепатическое общение. Сначала мы немножко помычали, потом капельку поговорили и наконец приобщились к истинной вере.

— Трепачи, — сказал Павел, — все вы плачете от брехни, поданной в виде истины. Это возможно только с помощью языка. Истина — это вещь, а не слово! В чертеже написано гораздо больше, чем в поэме. По крайней мере шестерня меня ни разу не обманывала. Если она была плохой — значит, я ее плохо сделал. А если ни к черту оказывается какая-нибудь теория, так виноват почему-то не тот, кто ее выдумал, а тот, кто увидел, что она ни к черту. Я не лирик, я — технарь…

— Чего это он у тебя сегодня? — спросил я Катерину. Она погладила Пашку по плечу:

— Соскучился…

Она присела рядом — прекрасная дама из далеких стран в пунцовом платье, — и мне не хотелось видеть ее в кирзовых сапогах. Возможно, телепатическая связь с Пашкой натолкнула меня на эту мысль.

Но звонок унес Катерину в прихожую.

— Катерина Петровна, — зычно донеслось оттуда. — Вы, никак, дома! Вот уж сюрприз так сюрприз!

Я узнал Ивана Раздольнова.

Он вошел крупно, улыбаясь белозубо, как жених на рекламе. Был он и сам не мал, и голос имел немалый, и двигался с учетом широкого пространства.

— Я мимо ехал, решил зайти. Извини — без звонка…

— Ничего, — обрадовался Петухов, грубовато обнимая Раздольнова за плечи.

— Почему же? Звонить надо. Ты временами бываешь холостой, всякое бывает. — Поглядел на Катерину бодро. — С Николаем Павловичем встретились в путешествии. Вот, просил передать тебе проспекты новых машин. — Раздольнов показал на пакет. — Занятные есть вещи, тебе интересно будет… А это от меня сувенирчик, не побрезгуй.

Мы с ним были на «ты», и с Павлом он был на «ты», но младшего, Николая, он величал по отчеству с самого начала, когда Коля был еще мальчиком. «Интересно, спросит он у Пашки, что пишет ему сестра Клава?» — думал я. Я знал, что ее нет в городе. Я почему-то всегда знал, где она. Это было нетрудно. На Пашкином столе лежал конверт, исписанный знакомым почерком. Письмо было из Крыма. И Раздольнов, как мне показалось, тоже увидел конверт.

— Принимай сувенир, — повторил он.

Раздольнов достал из пиджачного бокового кармана толстый карандаш-фломастер с красным сердечком в прозрачном футлярчике. Петухов принял вещицу. Раздольнов протянул мне паркеровскую ручку:

— Вот и тебе подарок. Прости, не знал, что застану.

— Ваня, — сказал я, — это для меня слишком много.

Раздольнов засмеялся:

— Для хорошего человека не жалко. А с вами, Катерина Петровна, просто не знаю как быть. Ошарашили вы меня своим появлением.

Ошарашили и обрадовали. Всякий раз думаю — надо же, какие бывают дамы на свете!

— Как раз об этом мы сейчас гуторили, — вставил Пашка.

Раздольнов улыбнулся.

— Слово выбрал не к месту… Не гуторили вы, добрый человек, а говорили. О чем же, коли не секрет?

— О производительности труда!

— Эка вас занесло! Это с такою-то собеседницей? С чего бы? Катерина улыбнулась.

— Иван Митрофаныч, оставайтесь обедать.

— Благодарствуйте! Просто не знал, что на вас напорюсь… А дел в городе — множество. Я лучше другим разом… А впрочем, погодите — я сейчас…

Он вышел стремительно, хлопнув дверью.

— Что с ним? — спросила Катерина.

— Какой-нибудь фортель готовит, — сказал Петухов.

Я тупо смотрел на его подарок. Мне казалось, я смущаю Раздольнова. Но на самом деле он смущал меня. Петухов молча пыхтел трубкой, разглядывая чертеж, и незаметно прикрыл крымское письмо. Катерина ушла на кухню.

Минут через двадцать Раздольнов вернулся. Катерина, открыв ему, вскрикнула как от пожара. Мы вбежали. Раздольнов стоял в обнимку с неправдоподобно громадным пылающим букетом пионов.

— Прямо на душе легче, — говорил он грубовато от смущения Катерине. — Этим заморские цацки подавай! Ну и шут с ними! А вам — сама природа к лицу. Ее же из-за моря возить не надо!

Он был радостен и сдержан. Катерина чмокнула его в щеку и потащила цветы в ванную.

— Молодец, — похвалил я.

Раздольнов будто бы не слышал, прошел в комнату.

— Ну, рассказывай, что ли, — строго сказал Петухов. — Может, выпьем для приезда?

— Не могу, за рулем…

Но Пашка все-таки полез в шкафчик.

Раздольнов оглядел журналы, не приглядываясь. Тянул неловкое время.

— Журналец технический, что ли?

— Технический.

— А красочный какой. Смотри-ка. С бабками голенькими. Петухов возразил:

— Ну, не совсем голыми. Все-таки соцдемократы… Раздольнов хмыкнул:

— Однако… прямо тебе на грани… Пашка наклонился над журналом:

— Да… Осталась самая чуть… Убери эту чуть — и сразу тебе капитализм начнется.

Раздольнов засмеялся, закрыл журналец.

— Я, мужики, на все эти штуки гляжу, как собака на афишу. Бумажка, она и есть бумажка… Баба должна быть вживе. А живую я и под сарафаном разгляжу, когда охота придет… А не придет — бог с ней… Насильничать природу — последнее дело… Психопатия… Жаль, тороплюсь. А вы заезжайте, мужики, когда в пути окажетесь. Я в городе редко. Все в деревне сижу. Сейчас по делам был, сувениры раздавал. Словом, облегчал душу перед старой дружбою…

И открыл дверь, так и не спросив про Клаву.

В коридоре он столкнулся с раскрасневшейся Катериной, несшей пионы в вазе.

— Куда? — спросила она. — А обедать?

— Виноват, красавица Катерина Петровна, вдругорядь, — улыбнулся Иван и сказал Пашке, повертев большой головою: — Вот тебе, добрый человек, и вся производительность труда!

И ушел, радостно ухмыляясь.

ЧАСТЬ III

«СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ»