Искатель. 1970. Выпуск №2 - Петр Губанов

Музыканты полукругом встали у их столика. И вдруг птицами вспорхнули к скрипкам смычки, развернул свои перламутровые плечи аккордеон, вздохнул, словно певец, готовясь взять высокую ноту, и зазвенела улетая к самым вершинам Венского леса, мелодия первого куплета…

Прожил столько лет.Не забыть мне — нет! —Вены образ,Дорогой и близкий.В мире нет чудес,Но волшебен лес,Тот, что сказкойСделал наши жизни.

Мари вздрогнула и невольно оглянулась. Ей почудилось, будто кто-то пристально и неотрывно смотрит на нее. Но в ту же секунду все вокруг дружно подхватили припев и увлекли Мари в стремительный хоровод песни.

Пой, Вена моя, пой!Расскажи про скверы и фонтаны,Про свою сиреньИ весенний день,Распустивший в Пратере каштаны.

Бломберг любовался и восторгался Мари. Это о ней пели сейчас скрипки! О ее молодости, красоте, любви к жизни…

Голубой Дунай!Руку мне подай,Закружим с тобоюВ вихре вальса.А потом домойПринеси волнойГолубой туманВоспоминаний…

И снова над Гринцигом голубиной стаей взлетали слова припева, не пугаясь ночи, смело бросались навстречу неведомому.

«…Ты слышишь, Мари? Эти строки рождены и моим сердцем. Я только не знал, как тебе все это сказать…» Бломберг не пел, а шептал вслед за музыкантами слова песни, радостно чувствуя в своей руке нежную и сильную руку Мари. А песня все дальше и дальше увлекала слушателей за собой на крыльях грез и мечты о счастье…

Площади — дворцы,Улицы — мосты,Тихий светВ кафе под кроной Ринга.Твоей улыбки цвет,Брошенный мне вслед,Словно невзначайИ на прощанье…

* * *

Бломберг вел машину по пустынному ночному шоссе, возвращаясь в Линц. На щитке приборов бледно фосфоресцировали цифры. Инженер опасался сделать лишнее, неосторожное движение: к его плечу прислонилась головой заснувшая Мари.

Время от времени Бломберг бросал взгляд на ее лицо и с болью ловил отблески каких-то глубоких и бурных переживаний. Они настигли Мари и во сне, несмотря на то, что она заснула с легкой, как у ребенка, улыбкой.

Давно уже позади скрылись холмы Венского леса, виноградники Гринцига… Несколько часов, которые судьба подарила им, оставив наедине в оазисе песен и улыбок, показались бы сейчас Бломбергу волшебным мгновенным сновидением, если бы рядом с ним не была Мари, если бы он не ощущал тепло ее дыхания, ставшего вдруг таким порывистым и тревожным…

«…Голубой Дунай! Руку мне подай, закружим с тобою в вихре вальса… А потом домой принеси волной голубой туман воспоминаний…» — повторял и повторял про себя запавший ему в душу куплет Бломберг. Он содрогнулся при мысли, что столько лет был вольным или невольным пособником чудовищной и бесчеловечной машины угнетения и свирепого нацистского террора. Но теперь с этим было покончено! Раз и навсегда! И этим он был обязан прежде всего Мари…

Не знал только майор Бломберг, что очень скоро ему придется пройти сквозь огненную купель жестокого испытания, из которого люди выходят либо героями, либо подлецами и предателями, живыми или мертвыми — все равно…

Брезжил рассвет, когда запыленный «штайер» поравнялся с мостом через Дунай. Бломберг забыл поднять стекло, и предутренний, сырой речной воздух ворвался в кабину.

Мари вздрогнула, открыла глаза и зябко поежилась. Бломберг торопливо набросил ей на плечи свой плащ. Мари благодарно улыбнулась.

Взошло солнце. Его лучи осветили лицо Мари, затрепетали золотыми искрами на кончиках длинных ресниц, заскользили по локонам чуть примятой прически.

Неподалеку от деревни Маутхаузен «штайер» обогнал колонну узников концентрационного лагеря, которая шла под эсэсовской охраной. На плечах людей в полосатых куртках качались лопаты.

Мари знала: к вечеру кто-то из кацетников уже не вернется в лагерь. Его столкнет в бездну карьера заскучавший эсэсовец, скосит костлявая рука голода или пуля охранника…

Мари глубже закуталась в офицерский плащ и подняла воротник. Ее бил нервный озноб. Она боялась оглянуться на колонну. Ей пришлось бы встретиться с глазами кацетников, а ведь на ее плечах серебрились погоны, рядом сидел немецкий офицер… Ей не хотелось, чтобы на нее сейчас упала хотя бы тень презрения и ненависти пленников фашизма.

* * *

Простившись с Мари на пороге ее дома, Бломберг поехал к себе в пригородный служебный поселок, где жил весь инженерный персонал металлургического завода. Он завел «штайер» в гараж и поднялся к парадной двери виллы. Инженер-майор никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Сказывалась, должно быть, навалившаяся сразу усталость, волнение за Мари, пережитые опасности поездки. Наконец он открыл дверь и прошел в гостиную. В комнате было совсем темно. Только узкие полоски дневного света проскальзывали через плотно закрытые шторы.

Бломберг подошел к окну, поднял шторы и распахнул створки окна. Из сада пахнуло свежестью, запахом только что политых цветов.

«…Фрау Вендель, наверное, ушла в молочную, — решил Бломберг, все еще глядя в сад. — Она наверняка поладит с Мари, когда та войдет сюда молодой хозяйкой», — с теплотой подумал Бломберг о своей старой няне, которой теперь мать поручила вести хозяйство своего сына.

— Гутен морген, господин майор! — внезапно раздался за спиной Бломберга насмешливый голос. — С благополучным возвращением, а мы тут вас, признаться, заждались…

Бломберг вздрогнул и порывисто обернулся, узнав голос Эйхенау. При всем своем хладнокровии инженер не смог скрыть замешательства. Слишком уж неожиданным и зловещим оказался сюрприз, подготовленный гестапо в его собственном доме.

— Понимаю, вы удивлены и, признайтесь, возмущены! Без приглашения, без уведомления к вам пожаловали незваные гости, — все тем же насмешливым, развязным тоном говорил Эйхенау, покачиваясь в кресле, в котором по вечерам любил отдыхать инженер, встречая ночь у открытого окна с книгой в руках. — Но гестапо не спрашивает ни у кого разрешения, даже у самого господа бога! — Эйхенау резко поднялся с кресла и вплотную подошел к Бломбергу.

— Ваше оружие, господин майор!

В ту же секунду Бломберг услышал чьи-то шаги. Он оглянулся и увидел в дверях еще одного гестаповца. Из кухни донесся приглушенный плач старой экономки.

— Пистолет висит в спальне в кобуре.