Екатерина Медичи - Владимир Москалев

— Теперь матушка не откажется от борьбы с ними. Она мстит протестантам за свое унижение, когда они пытались захватить ее в Мо. Она не простит им смерти коннетабля. Благо, у нее есть теперь средства для войны, она говорила, ей поможет Рим. А вся ответственность за кровь, которая прольется по ее вине, ляжет на меня, как и проклятия, которые посылают на мою голову гугеноты.

— Она прислушивается к советам своих маршалов и попов, — поддержала его сестра, — но не дает себе труда уяснить, что является в их руках только марионеткой. Едва силы протестантов возрастают, мать, следуя их советам, тут же ищет с ними замирения. Когда же гугеноты слабы, паписты немедленно нарушают перемирие и начинают их избивать. Честное слово, мне и то стыдно за такое поведение матери. Но чему удивляться, если кардинал неделями не выходит из ее спальни! А уж теперь, когда у них много солдат и денег, они вновь начнут войну, и снова польются реки французской крови…

— …которые я не смогу остановить даже своей властью короля, — мрачно закончил Карл, — ибо подвластен им и ей. А если я воспротивлюсь, они сметут меня со своего пути. Для нашей матери это не будет большой потерей, у нее еще двое сыновей, да и… любви ее к себе я не чувствую, в отличие от братца моего Генриха, которого она каждое утро и милует, и целует, только что не ложится к нему в постель.

— А уж, сколько слез, она пролила, когда отправляла его на войну! — поддакнула Маргарита.

— И ты тоже заметила? — сразу оживился Карл. — Ты проливаешь бальзам на мою душу, сестричка. Ведь именно за этим я и позвал тебя, чтобы поговорить о наших братьях.

Маргарита удивленно посмотрела на него, явно не понимая.

— Теперь, когда она сделала его главнокомандующим своих войск, — продолжал Карл, — стало ясно, что она благоволит ему больше, нежели мне; что и настораживает. Она жаждет видеть на престоле своего любимчика, и ты, Марго, должна мне помочь в борьбе против нашей матери и брата.

— Но ведь и тебя она любит тоже, — возразила сестра, — и если любовь ее к Генриху сильнее, то это вовсе не значит, что мать плетет против тебя интриги, собираясь заменить одного сына другим.

— Но я не умею управлять государством! — взмолился Карл с вымученной улыбкой. — Я не понимаю всех тонкостей политической игры, которую ведет моя мать, а ему, я уверен, она поверяет все свои секреты… Когда он вернется с войны, овеянный славой и почестями, она просто отравит меня и сделает королем его. Тем более что порою я пытаюсь сделать по-своему, а Генрих-то будет покладистым, послушным ее воле, и она знает это. Ах, Марго, я один, совершенно один в борьбе против них, а мне так нужны верные друзья, которые бы поддерживали меня в трудную минуту, узнавали бы замыслы моей матушки и сообщали мне, чтобы я знал, как действовать. Пойми, они собираются утопить Францию в крови ее сыновей, а я этого не хочу. Ты, как женщина, не можешь не сочувствовать мне, ведь твоей природе свойственны миролюбивая сущность и стремление к продолжению рода человеческого, а не к гибели его.

Теперь Маргарита поняла, чего хотел от нее Карл. Она должна стать шпионкой у своей матери и рассказывать ему обо всем, что творится без его ведома в будуаре королевы. Она должна превратиться в маленькую ручную болонку на руках у своей хозяйки, которая в ее присутствии не побоится обсуждать свои планы.

Она спросила брата, правильно ли поняла его.

— Ведь ты у меня умница, Марго, и я так люблю тебя, — шагнул к ней Карл. — Ты единственный человек, которому я мог излить свою душу.

— Хм, — подняла плечи Маргарита, — но ведь и Генрих любит меня. Что, если и он предложит мне то же самое? К примеру, он испугается, как бы ты из зависти не присвоил себе его должность главнокомандующего и сам не отправился бы на войну во главе своих войск, как это частенько любил делать наш дед Франциск.

Она как в воду глядела. Именно такой разговор и состоится у нее с братом Генрихом Анжуйским в следующем году после битвы при Жарнаке, когда все будут прославлять его как полководца, и точно такую же роль отведет Генрих сестричке Марго в отношении своего брата Карла IX.

— Вздор! — скорчив презрительную гримасу, отозвался Карл. — Вся его любовь к тебе сводится к тому, чтобы забраться в твою постель.

— А твоя? — хитро поглядела на него сестра.

Карл глубоко вздохнул как человек, собирающийся взвалить на свои плечи неимоверную тяжесть и взобраться с нею на гору.

— Ты ведь знаешь, Марго, я давно не сплю с тобой и, тем не менее, бешено ревную тебя к твоим любимчикам и своим братьям.

— Это верно, — произнесла Маргарита, загадочно улыбаясь.

— Моя любовь к тебе стала поистине братской, а потому я не как любовник, но как брат прошу тебя помочь мне и разузнать, не готовит ли наша матушка заговор против меня и не помышляют ли об этом мои братья. Так ты согласна помочь мне?

— Я сделаю то, что в моих силах, Карл, ибо действительно не желаю распрей между моими братьями и готова выступить миротворицей, если замечу между вами надрыв. Хотя тебе хорошо известно, каких трудов будет стоить мне любезничать с нашей матерью.

И она ушла.

Маргарита действительно боялась Екатерины. У нее отнимался язык всякий раз, когда нужно было о чем-то ее попросить или отвечать на ее расспросы. Она не выдерживала ее холодного взгляда и принимала как пытку трапезу, когда флорентийка собирала за столом свое семейство. Ее мутило от отвращения, когда мать щупала Марго, восхищаясь пышными формами дочери, или передавала ее в руки портным, которые как тараканы ползали по ее телу своими липкими пальцами, снимая мерки для нового костюма или платья. Она не любила свою мать, не чувствуя в ней подруги, возмущаясь бурными разглагольствованиями Екатерины всякий раз, когда та заставала ее с очередным любовником.

И все же Маргарита согласилась на просьбу Карла, ибо видела в этом своего рода протест и понимала, что вынуждена, будет находить контакт со своей матерью — лебезить, улыбаться, раскланиваться каждый раз при встрече с умильной миной на лице и постараться не возражать ей даже тогда, когда их мнения станут взаимно противоположными.

Но истинной причиной ее согласия была вовсе не просьба Карла. Дело в том, что ее матушка начала вести переговоры с иностранными послами и со своими фаворитами о будущем замужестве Маргариты. Вот для чего ей был необходим тесный контакт с матерью, ибо только в этом случае она имела право воспротивиться кривобокому прыщеватому жениху — принцу какой-нибудь державы — и подсказать матушке, кто ей мил на тех портретах, которые ей покажут, или кого хочет она сама. А без любви, пусть даже показной, без теплых отношений с матерью такое вряд ли возможно. Кстати, прикинувшись ласковым котенком, трущимся у ног Екатерины, можно будет подумать и о просьбе брата Карла.

Глава 4

Два брата

Несколькими днями позже в спальне герцога Алансонского состоялась беседа двух братьев — Генриха Анжуйского и Франсуа Алансонского. Генрих вошел, когда младший брат, позавтракав, ласкал борзую, лежащую у его ног.

Франсуа поднял голову. Черные глаза смотрели с недовольством, граничащим, однако, с любопытством, губы презрительно выпятились вперед, нежные, холеные руки гладили собаку, косившуюся на вошедшего. Одет он был изысканно, по последней моде, законодательницей которой все чаще выступала Франция к неудовольствию испанского двора, диктовавшего свои вкусы. Костюм его представлял собою смесь красного с зеленым и был прошит сверху донизу золотыми нитями, запястья ладоней обрамляли накрахмаленные кружева рукавов голубой рубахи, шею туго охватывал узкий отложной воротник, голову украшал берет с белым пером сбоку. Франсуа не имел еще ни бородки, ни усов, его поза была уверенной, лицо дышало свежестью, речь лилась неторопливо, весь облик выдавал в нем вполне здорового, любящего жизнь юношу; одним словом, ничто не указывало на то, что этот принц, самый младший из сыновей Медичи, так никогда и не станет королем, потому что умрет от непонятной болезни даже раньше своего брата Генриха. Той же самой, симптомы которой наблюдались у Карла IX перед смертью.

Его брат Генрих, семнадцатилетний юноша, имел, наоборот, нездоровый цвет лица и выглядел более чахлым. У него уже намечалась бородка клинышком и тоненькая полоска усов — неотъемлемый атрибут его внешности. Его мрачный взгляд, хитрый и осторожный одновременно, выдавал в нем замкнутого человека, имевшего свои собственные тайны, не предназначенные для ушей других, а его постоянно ищущие что-то руки, которые по этой причине он всегда старался держать за спиной, характеризовали его как чрезвычайно нервного и неуравновешенного субъекта. Но, вопреки, казалось бы, сложившемуся о нем мнению, Генрих не станет жертвой болезни, как его братья, а будет царствовать долгих пятнадцать лет, пока не падет от кинжала убийцы.