Есть! - Анна Матвеева

Семья Шушунны – горские евреи, таты. Чужаков таты не жалуют, а своих берегут и охраняют, как русским и не снилось. Это только Шушунна всегда чувствовала, что она в своей семье – будто пришелец, слишком отличалась она от братьев, сестер и прочих родственников, которых было столько, что можно коллективный снимок составить с лежащими передними и стоящими задними рядами. И все – родственники. И все – как чужие люди.

В глянцевом журнале (Шушунна называла их гладкими), который попался ей значительно позже бесславного отъезда из Махачкалы, Шушунна прочла интервью с вечно любимым Идолом Гребенщиковым Б.Б. В интервью Идол рассказал корреспонденту, что в семье он всегда чувствовал себя чужим человеком и ничего общего не находил с родными. Он даже употребил по случаю какое-то прекрасное восточное слово («ранг-джунг», Шушунна! «ранг-джунг!»), обозначающее таких вот самопроизвольно возникающих пришельцев в семействе, но теперь Шушунна этого слова не помнила. Достаточно было, что она вспыхнула тогда от счастья и сходства и огнем тем вспыхнувшим обогревалась впоследствии много лет. Вот так – в своей семье родни не сыщешь, а с чужим человеком находится необыкновенное сходство!

Гребенщиков Б.Б. стал Идолом Шушунны в зеленые школьные времена – собственно, благодаря ему она и совершила главные поступки жизни: выбрала профессию, украла жениха и уехала из Дагестана.

Впервые Шушунна увидела Идола в программе «Музыкальный ринг» 1986 (страшно сказать!) года выпуска – и было так, как бывает в конце концов начала всех начал… Это ведь только сейчас вместо Идола по концертам ездит большой козлобородый дяденька в очках, а тогда на ринге музыкальном выступал совершенный опять-таки пришелец. Красивее Шушунна с тех пор никого и не видела – разве что американский артист Брэд Питт слеплен из подобного теста, но американское тесто вышло слишком приторным, да и петь нервным нежным голосом точные умные слова (никакой не бред!) Брэд Питт не умеет. А потому безжалостно сбрасывается со счетов.

Сначала Шушунна записывала гребенщиковские песни на прямоугольные кассеты TDK с двумя дырочками – дырочки смотрели на нее, вращаясь, как два инопланетных глаза. Потом Авшалум – единственный почти близкий человек в большой семье – привез из Москвы виниловую пластинку «Равноденствие». Это было громадное событие – примерно такое же, как окончание школы и развал страны СССР.

В памяти Шушунны Амирамовой и всех ее ровесников юность оказалась навеки соединена с большой переменой: не школьной, а жизненной. На детей в стране тогда ни у кого не хватало времени – одни пытались удержаться на плаву, другие поспешно тырили народные богатства, третьи впрыгивали в последний вагон разогнавшегося поезда. Большая семья Амирамовых готовилась к перелету всем журавлиным клином в другую, но тоже восточную страну.

– Денег-то хватит, даже если еще одну семью захотим вывезти, – грустно хвасталась Шушунна на выпускном вечере.

Они с Ириной Ивановной сидели в кабинете физики. Из актового зала неслись громкие барабанные выстрелы и многоногий топот. Эта музыка ничем не напоминала «Аквариум».

– А я бы на твоем месте радовалась, – сказала Ирина Ивановна. – Увидишь новую страну, начнешь совсем другую жизнь.

Шушунна смотрела на Ирину Ивановну, как в чужую тетрадь, где написано правильное решение задачи. Смотрела-смотрела и вдруг поняла, что учительница ее на самом деле не так уж молода, как им всем всегда казалось. На лбу – пять тонких морщин. Глаза – усталые и серые, словно мокрый пепел. И рука, которой Ирина Ивановна теребит бусики, лежащие на платье, словно камушки на еврейской могиле, совсем не похожа на руку молодой женщины.

– Я вот уже никогда, наверное, не смогу отсюда уехать, – продолжала Ирина Ивановна, оставив наконец в покое несчастные бусики. – Я ведь в Махачкалу из Питера уехала по принципу «Лишь бы прочь, а куда – все равно» и больше не хочу так.

– У вас в Питере была несчастная любовь? – обмирая, спросила Шушунна. Любовь – да еще в Ленинграде! – казалась ей абсолютным оправданием жизни. Пусть и трижды несчастная.

Учительница склонила голову набок. Конечно, была, зачем об этом спрашивать!

– Здесь, в Дагестане, я почти вылечилась – мне воздух помог и все вы. И ты, Шушунна, конечно, ты всегда была моей любимой ученицей. Если я уеду из Махачкалы, вся питерская боль вернется – будто она ждет меня там и никуда не делась. А здесь она до меня не доберется. Пойдем, Шушунна, – спохватилась Ирина Ивановна, – потеряют нас.

Шушунна неохотно вышла из класса. Выпускной бал гремел и, будто юность, даже и не думал заканчиваться. Живая роза, приколотая к платью, поникла и растеряла половину лепестков. «Как Ирина Ивановна», – подумала Шушунна.

Дома все только и делали, что собирались в дальний путь и занудно обсуждали, что брать с собой, а что (и кого) не брать. Например, старые бабушки – четыре с материнской стороны и шесть с отцовской – ехать категорически отказались, и Шушунниным отцу с мамой приходилось уговаривать их вместе и порознь. «Легче бревна катать!» – в сердцах говорила мать.

Шушунна бабушек понимала – ей самой ужасно не хотелось в Израиль – если бы ее спросили, она выбрала бы Ленинград. Поступила бы в педагогический и ходила бы на все концерты Идола.

Что еще надо человеку? Но человека Шушунну никто не спрашивал. Она промаялась все лето, присматривая за младшими сестрами.

Накануне 1 сентября и за месяц до назначенного отъезда Шушунна гуляла с подружками в парке и встретила Ирину Ивановну. Она тоже была не одна – с мужчиной. Шушунна поздоровалась с учительницей, потом перевела взгляд на ее спутника. И задохнулась – как рыба, выпавшая из аквариума, начала хватать ртом бесполезный невкусный воздух.

Сейчас, глядя за стекло аквариума в японском ресторане, безвозвратно взрослая Шушунна с улыбкой вспоминает себя, девочку-рыбу. В аквариуме плавает любопытная ржаво-красная рыбка с изумленно раскрытым ртом, и маленький сын Шушунны по-детски жестоко показывает рыбке недоеденный кусочек сасими: «Я хочу, чтобы ты знала свое будущее…» Шушунна о своем будущем не догадывалась, да и не было у нее шансов что-то изменить.

Спутник Ирины Ивановны оказался похожим на Идола Гребенщикова Б.Б., будто младший и любимый брат. И говорил – здоровался – так же, быстро-ласково, по-питерски. Шушунна помнила голос БГ по «Музыкальному рингу», и на записях некоторых он говорил, не пел: «…Это песня о любви. Не о любви между мальчиком и девочкой, а про более… глобальные вещи».

Вот у них с Ириной Ивановной, видно по лицам, были эти «глобальные вещи»: спутник равнодушно отсканировал Шушунну взглядом и вновь впился – руками, глазами, только что не зубами – в ненаглядную свою спутницу. Шушунна могла быть с ними рядом, а могла усвистеть на другой край города – никто бы этого не заметил.

Ирина Ивановна теребила на шее все те же бусы – однажды они порвутся, разозлилась вдруг Шушунна, и упадут в треугольный вырез платья…

Учительница и  будто бы брат – его звали Сергей – уходили прочь, а она смотрела вслед, и молча просила не оставлять ее, и любила обоих так, как никого в жизни полюбить не сумеет. И ненавидела, конечно, тоже. Это всегда вместе – как мясо и соль. Ну или как соль на раны .

Подруги дождались Шушунну, возобновили как по сигналу прерванный встречей щебеток – никто из них не увидел перемен в девочке, а ведь перемены свершились, ей показалось, с таким грохотом, так явно…

Интересно, она понравилась Сергею? Может быть, она выглядит слишком экзотической? Шушунна закрыла глаза, вспомнила свое лицо, улыбку в утреннем зеркале. Прежде ей было почти все равно, красива она или нет, – теперь стало страшно. Вдруг она – урод?

Красивой в строгом смысле слова Шушунна не была – но у нее имелось то, что зовут красотой дьявола: свежая прелесть, незатоптанность, готовность отражать свет. Мальчики, встречаясь с ней, нервно замолкали или демонстрировали запас тошнотворных приемов. Глупые шутки, пошлые романтические жесты – один засеял парту Шушунны лепестками роз, другой возжег в ее честь петарды, – все вызывало нестерпимый печеночный приступ неловкости; стыд, как за идиотские выходки младших братьев. Когда-то эти мальчики превратятся в тех самых мужчин, которым Шушунна была готова улыбаться уже сейчас, но все равно ни у кого не было шанса стать вровень с Идолом. Или хотя бы с Сергеем.

Рассвет следующего после встречи дня застукал Шушунну возле дома любимой учительницы. В окнах горел свет, за шторами суетились тени.

Через час Сергей вышел – один. Хлопнул дверью, закурил. Увидел – идет к нему по осенним листьям юная девочка Шушунна. Юная девочка Шушунна наблюдала, как разглаживается между бровей будто бы брата глубокая морщина несчастья.

Шушунна медленно шла к нему по листьям. « Такая никого не пожалеет» , – подумал Сергей. Подумал и почувствовал странное: с каждым шагом Шушунны утекала его перебродившая, дурная питерская любовь. Кровопускание, вскрытие нарыва, ловкий надрез – и все. И прохладные пальцы девочки – словно повязка.