Есть! - Анна Матвеева

– Мужчина нам не нужен, – властно объясняла маман, но дочка впервые в жизни отстегнулась от множественного числа и сказала, что маман может решать за себя и дальше, а вот она, Берта, разберется сама. Говоря все это, Берта, как в детстве, грызла смоляной веничек косы, и мама шлепнула ее за это по губам – тоже как в детстве.

– Нужен – отбей! – веско сказала маман Дворянцева и так зыркнула на бедную Берту, что та моментом отбросила за спину обслюнявленную косу. Отбить – почему ей самой не пришло в голову? Подруга? Ну и что? Сколько таких случаев в литературе, в кинематографе!

Отбить – как кусок свинины – зверским молотком с деревянной ручкой.

Евгений будто ждал этого – топорно состроенные глазки Берты отозвались в виолончелисте такой эмоциональной бурей, что Марину вместе с ее кларнетом отнесло за дальнюю кулису. Она в то время была беременна Юриком – завитком-червячком с пальчиками тем не менее и с ушками. Имя червячку, правда, еще не придумали – это, как мы помним, сделали за Марину значительно позже чужие люди.

Сидя в роскошной палате с невесткой Еленочкой и ее Лизой, Марина Дмитриевна отчаянно старалась не вспоминать, как застала Берту с Евгением. Арфа и виолончель – громадные инструменты, а кларнет рядом с ними совершенно теряется. Высокая, статная («Жирная!» – мстительно думала теперь Марина Дмитриевна) Берта уместно смотрелась рядом с крупнокалиберным Евгением, а Марина была ему, если честно, слегка не по размеру. И Юрик родился фактурным мальчиком, в папочку. Вот он, Юрик, обнимает своих девочек – большую и маленькую в руках большой. И пусть прошло столько лет, все равно Марина Дмитриевна каждый раз удивлялась, как точно отпечатался Евгений в их сыне. Вечное фото на память, которое тебе будут показывать, не спрашивая – хочешь или нет.

Юрик Карачаев, хозяин ресторанов и гурманских магазинов, с детства накрепко усвоил: если хочешь добиться успеха, надо внимательно следить за Павлушей Дворянцевым и копировать его жизненные повороты. Марина Дмитриевна быстро поняла, что Юрик зачарован Бертиным сыном. А ведь тот был младше Юрика на целых полгода, но именно он первый научился разговаривать. «И до сих пор не может… замолчать», – с ненавистью думала Марина Дмитриевна.

Она терпеть не могла Павлушу – с первых беззубых улыбок возненавидела его, как мачеха из народной сказки. Это ж надо было прекратить женское и профессиональное соперничество, чтобы потом со всей силы рухнуть в материнское! Да, теперь Берта могла гордиться – пусть она не удержала при себе Блудова, зато как мать состоялась на двести процентов!

Удержать Евгения не удалось ни Арфе, ни Кларнету – отметившись в обоих случаях, он устал носить в себе сразу и чувство вины, и чувство досады. Еще и Берта вместе с маман напирали на него с южной силушкой: Женя, женись! «Дядя Женя всех поженит, переженит, выженит».

В одно туманное утро начавший от стресса поспешно седеть с висков и лысеть с затылка, дядя Женя написал сумбурное заявление и положил на стол Дирижер Дирижерыча. Дирижерыч заявление подписал – животика, которым с недавних пор обзавелась маленькая кларнетисточка, он попросту не заметил. Решил, что девушка немного растолстела – хорошо поела в театральном буфете. Если б заметил, думал потом Дирижерыч, можно было бы вызвать Блудова на товарищеский суд, но вообще Виолончель с Арфой и Кларнетом сами во всем виноваты. Дзеньг! – ударила в тарелки Альбина Длян.

Евгений Блудов перевелся в оркестр далекого города и женился там на ничем не приметной, но надежной, как будильник, бухгалтерше из Театра музыкальной комедии.

У нас же мчалась к финалу – летела на всех парах! – музыкальная трагедия. Сколько ни мечтала арфистка назвать своего сына и отпрыска Марины Карачаевой сводными братьями – на самом деле к Павлуше прекрасный виолончелист Блудов никакого отношения не имел. Берта даже маман не призналась, от кого забеременела, и та в конце концов, отскрипев положенное, сдалась, признав за «плодом великой страсти» право на существование. Берта никому не рассказала, кто был на самом деле отцом Павлуши, и мы не станем нарушать ее тайну. Как бы мы ни относились к нашей – ныне весьма преклонного возраста и сквернейшего характера – арфистке. (И царское отчество Николаевич ничего не подскажет – героев с именем Николай у нас нет).

Марина Дмитриевна долгое время считала, что Павлуша и Юрик – братья-погодки, и, как гаремная жена, высматривала у чужого дитяти врожденные грехи и недостатки. К несчастью Марины Дмитриевны, Павлуша с детства был чудо-мальчик, придираться к которому становилось труднее год от года. За глаза, впрочем, Марина Дмитриевна все равно называла Бертиного сына исключительно Павликом Морозовым, однако на людей современных ее злобные аллюзии по причине коллективного исторического склероза впечатления не производили. Юрик же прилип к Павлуше, как жвачка к волосам. Кстати, однажды он действительно засадил себе в шевелюру здоровенный шмат бабл-гама, и Марине Дмитриевне пришлось отстригать канцелярскими ножницами прядь за прядью. Юрик даже в школу согласился идти на год позже, почти восьми лет, лишь бы учиться в одном классе с Павлушей.

Вскоре Марина Дмитриевна окончательно убедилась в том, что сын ее не желает становиться Гагариным в высоком, космическом смысле этого имени, а предпочитает ступать по протоптанным первопроходцем Павликом следам. В третьем классе Дворянцев решил стать отличником, и Юрик немедленно взялся за учебу, сопел и почесывался над книгами, хотя на улице звенела теплая осень детских голосов. Павлуша начал учить немецкий язык, и Юрик попросил у мамы найти ему дойче репетиторшу. Павлуша влюбился в Еленочку Нестерову, и Юрик женился на ней, когда с Павлушей у них все расстроилось, – потому что не верил, будто у них все расстроилось окончательно. Пожалуй, лишь женитьба и рождение девочки Лизы стали отличием Юрикова пути от той дороги, которой следовал Павлик.

С Бертой – оплывшей с годами и теперь соперничающей габаритами со своей арфой – Марина Дмитриевна встречалась иногда на родительских собраниях, где все учителя искренне хвалили Павлушу и поневоле вынуждены были отдавать должное Юрику. Дамы кивали друг другу, усаживались в разных концах класса и вперивались глазами в училку.

Карьерный взлет Павлуши Дворянцева начался в тот день, когда он завязал с филологией – Марина Дмитриевна узнала, что он ушел из университета, от своей подруги, преподавательницы. Юрик быстро нагнал друга: деньги легко шли к нему и охотно оседали в карманах.

Честно говоря, Марине Дмитриевне не за что было ненавидеть Павлушу: сын перенимал от него только самое лучшее.

Маман Дворянцева умерла в глубоченной старости; толстая Берта в охотку давала уроки музыки, а Марина Дмитриевна проводила дни в путешествиях и прочих удовольствиях, недоступных в ее нищей юности. Особенно полюбилась Марине Италия.

Однажды в Модене бывшая кларнетисточка познакомилась с внимательной русской девушкой, которая обслуживала ее в ресторане, – подрабатывала в свободное от учебы время. Девушку звали Катя, она училась на повара. Катя так внимательно слушала Марину Дмитриевну, что та растаяла и рассказала девушке о сыне Юрике. Он тоже, с гордостью говорила Марина Дмитриевна, работает в гастрономической области, если вы захотите, я вас познакомлю! Катя прикладывала ладонь к груди и трогательно моргала. Конечно, она хочет! Очень хочет!

В тот день Марина Дмитриевна рассказывала о Юрике с особенным наслаждением, упиваясь тем, что ей не нужно упоминать про Павлушу Дворянцева. Она говорила о сыне так, словно он сам всего добился.

Катя слушала милую русскую даму и подливала ей в бокал животворное итальянское вино. «Сей белла квандо вуой…» – пел в магнитофоне вечно страстный Челентано, и Марина Дмитриевна чувствовала себя абсолютно счастливой.

И разве это было не так?

Глава четырнадцатая,

восточная

В Дагестане по сей день воруют невест, а вот Ира Калугина (в прошлой жизни – Шушунна Амирамова, в нынешней – Ирак) украла жениха. Лучше, конечно, ей об этом не напоминать. Впрочем, Ирак и так об этом прекрасно помнит, и еще об этом прекрасно помнят в Махачкале, откуда Ирак уехала в далеких теперь 90-х. Странно – годы проходят, обычно в таких случаях становится легче или – как вариант – наплевать, а Ире Калугиной все тяжелее и тяжелее нести на себе этот груз: будто каждый новый день ложится на спину весомым кирпичиком.

Фамилию свою сразу после переезда Шушунна поменяла на мужнюю, а имя взяла то, которое ей всегда отчаянно нравилось. Ириной Ивановной звали любимую учительницу из махачкалинской школы – она учила девочек ценить себя как целостную личность и потому мужчины из семьи Амирамовых ее недолюбливали. Все, кроме старшего брата Шушунны. Авшалум еще в десятом классе влюбился в молоденькую русскую училку, но женился, разумеется, не на перестарке, а на скромной девочке, которую ему выбрали родители.