Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

12

Выспаться не удалось: через час или около того за ними пришла уже знакомая «эмочка», вымазанная белой краской. Она, виляя между полыньями, оставшимися от упавших сюда вражеских снарядов, и доставила их к начальству. Не к генералу, а к тому полковнику, который провожал их на задание. Тот каждому из них пожал руку, поздравил с успешным завершением задания и пообещал обо всем доложить начальству. Еще раз поблагодарил и велел отдыхать.

Максим был несколько разочарован, в душе он считал, что они заслужили нечто большее, чем слова благодарности. Однако Николай с Василием были чрезвычайно довольны. Николай, обняв за плечи Максима, даже сказал:

— Славно, брат, мы сработали! Начальству будет доложено!

А Василий уже поправлял подушку на своей койке и блаженно мурлыкал: «Смеются надо мною зеленые глаза».

И Максим, подумав, решил, что это прекрасно, когда твою фамилию слышит высокое начальство.

Полковник велел отдыхать. И они, вернувшись в ту комнату, которая теперь на неизвестный срок стала их общим домом, намеревались прежде всего по-хорошему умыться, снять бороды и усы, изрядно вымахавшие почти за месяц пребывания во вражеском тылу. Однако успели только поторчать у зеркала, разглядывая на своих щеках ожоги мороза, погадать о том, когда они сойдут, и тут в комнату вошел какой-то старший лейтенант. Он вежливо и с уважением поздоровался со всеми, еще у порога взметнув руку к армейской шапке-ушанке, и сказал, внимательно ощупывая глазами их лица:

— Товарищ Максим, прошу вас следовать за мной.

Максим надел полушубок, ему оставалось взять только шапку, когда Николай предложил чуть насмешливо и грустно:

— Может, все же попрощаешься с нами?

— Нет, лучше давай подосвиданькаемся, — поправил Василий.

Максим уже беспрекословно верил своим товарищам, он не сомневался, что они лучше его знают здешние порядки и правила, поэтому без споров подошел сначала к Николаю, потом к Василию и сердечно обнял каждого. Обнялись по-братски, дружески похлопали друг друга по спине, а вот Слова ни одного не произнесли.

Около дома опять стояла «эмочка». Рядом с шофером сел старший лейтенант, тем самым укрыв от чужих глаз Максима, в одиночестве устроившегося на заднем сиденье.

Сначала они заехали в тот дом, где перед выходом на задание Максим оставил свое обмундирование. Сейчас оно, аккуратно разложенное на столе, ждало его.

С каким-то необъяснимым волнением он вновь влез в тельняшку, надел на себя черные флотские брюки, китель с золотыми нашивками на рукавах. И сразу же пожалел, что не побрился: что было допустимо человеку в штатском, вовсе не соответствовало командиру Военно-Морского Флота.

Потом они снова поехали все в той же «эмочке». Максим не мог понять, куда: спереди обзор уничтожали широченные плечи старшего лейтенанта, а боковые стекла были задернуты плотными шторками. Вот и видел он мельком то обезлюдевший дом, искалеченный бомбой или снарядами, то расщепленные до корней деревья какого-то парка или лесочка. Если быть честным, его мало интересовало то, что смог увидеть украдкой, он мысленно решал и не мог решить волнующие вопросы: куда и зачем везут его, лейтенанта Малых?

«Эмочка» остановилась почти на окраине целого городка добротно замаскированных землянок. На одну из них глазами и указал старший лейтенант. И Максим, ничем не выдав своего волнения, спустился по земляным ступенькам к ее двери, решительно постучал и вошел.

В землянке за столом, над которым слабым накалом горела электрическая лампочка, сидел армейский подполковник с абсолютно седой головой и глазами, в которых, похоже навечно, обосновалась большая человеческая грусть.

Сухо поздоровавшись и предложив сесть, подполковник начал без какой-либо подготовки:

— Я представляю разведывательный отдел армии. Что вы ответите, если мы заберем вас к себе?

Для Максима не было новостью то, что моряков зазывали на службу в самые различные роды войск; многие его товарищи по выпуску стали армейскими артиллеристами и теперь успешно командовали батареями и даже дивизионами, еще больше их служило в пехоте, а Саша Трегубов, если верить слухам, командовал даже кавалерийским эскадроном. Но чтобы кто-то из них стал работником разведывательного отдела армии…

А подполковник продолжал, словно не замечая некоторой растерянности Максима:

— У вас есть данные для того, чтобы со временем стать хорошим разведчиком: зрительная память и память вообще, наблюдательность, спокойствие, быстрая реакция на изменения в обстановке.

Предложение выглядело заманчиво, льстило самолюбию, но он сказал:

— Я — моряк…

— Переговоры с вашим командованием берем на себя, — не дал договорить подполковник, чуть свел брови, и Максим вдруг увидел, что глаза у него вовсе не грустные, а усталые, как и у всех, кого он, Максим, знал здесь, что они могут быть и строгими, требовательными.

Понял это и все равно ответил откровенно:

— Если мне прикажут, буду служить и у вас. Но добровольно… Поймите меня правильно, товарищ подполковник: я — моряк, мое место на кораблях, в море.

Какое-то время, показавшееся Максиму недопустимо долгим, подполковник молчал, рассматривая его с неподдельным интересом. Не осуждающе, не гневно, а доброжелательно-внимательно.

— Что ж, как говорится, насильно мил не будешь, — наконец сказал подполковник, встал, вышел из-за стола и протянул Максиму руку. — Если все же надумаете… Короче говоря, наше предложение остается в силе. — И тут же уточнил: — Пока, на ближайшее время.

— Обязательно подумаю, — дипломатично заверил Максим и, помявшись, спросил: — Куда мне сейчас?

— К своим матросам. Между прочим, лейтенант, как нам стало известно, они несколько раз спрашивали о вас… Это очень хорошо, это прекрасно, когда подчиненные ждут своего командира. Такое, лейтенант, ценить надо… Можете идти.

У Максима еле хватило сил выйти из землянки степенно, как и подобает командиру: так захотелось немедленно со всех ног побежать во взвод, такая вдруг тоска по матросам навалилась на него.

К ночи мороз покрепчал еще больше, вошел в настоящую силу. Зато наконец-то угомонился ветер. Такое безветрие, такая тишина, что Максим невольно остановился, отойдя от землянки всего на несколько шагов: хотелось послушать безопасную для него тишину, еще раз и более спокойно обдумать все, что было услышано и сказано недавно. Остановился, только прикрыл руками обмороженные щеки, которые уже напоминали о себе противной ноющей болью, и тут кто-то, бросившись ему на грудь, чуть не опрокинул его в снег. Максим прижал к себе налетевшего. Для того прижал, чтобы наверняка удержаться на ногах. Не успел даже мысленно обругать раззяву, как в лицо горячущим выдохом было брошено:

— Максимушка… Милый мой Максимушка…

— Ритка? — только и смог он выжать из себя, обрадованный неожиданной встречей, взволнованный и будто даже немного обалдевший от счастья, переполнявшего его.

Какое-то время, крепко обнявшись, молча постояли у тропинки, по которой изредка проходили бойцы и командиры, бросавшие на них одобряющие, чуть иронические или откровенно завистливые взгляды.

Первой опомнилась Рита. Она чуть откинула голову назад и сияющими от счастья глазами медленно заскользила по его лицу.

— Похудел еще больше… Зарос-то как… Боже, у тебя же, Максим, обе щеки и кончик носа обморожены! — воскликнула Рита. — Очень больно, да?.. Хотя какое все это имеет значение, если ты здесь, если ты со мной! — закончила она и, чуть приподнявшись на носки, осторожно коснулась губами сначала одной щеки Максима, потом другой и даже кончика носа.

Чтобы скрыть радость и смущение, Максим спросил нарочито строго, придирчиво:

— А ты как здесь оказалась? Да еще на ночь глядя?

Рита счастливо рассмеялась, на мгновение еще раз припала к его груди и ответила, отшатнувшись и поправляя шапку, которая просто чудом еще держалась на ее голове:

— Я здесь работаю.

— Здесь? В разведотделе?.. А мне говорила, что переводчицей, — даже немного обиделся Максим.

— Именно переводчицей, именно здесь! — весело смеялась Рита, не обращая внимания на его насупленные брови.

Максиму было очень хорошо сейчас, он и сам прекрасно понимал, что Рита ничего не утаивала от него, что он сам не проявил должной настойчивости, потому только сегодня и узнал точно, где она несет службу. И все равно у него вырвался вопрос, всю бестактность и даже пошлость которого он понял сейчас же:

— А где сегодня твой Галкин? Не под арестом за нарушение формы одежды?

Рита как-то сникла, ответила с горечью:

— Илларион — очень тактичен. Он посчитал, что сегодня нам с тобой нужно побыть одним.

Какое-то время шагали словно чужие, малознакомые люди.