Как далеко до завтрашнего дня - Никита Моисеев

На мое письмо водрузили гриф «сов. секретно» и Победоносцев доложил о нем министру. Тому понравилось – «сами с усами». И он написал письмо главкому: такой вот есть в ВВС капитан Моисеев, и который... и т.д. и т. п. – куча дифирамбов. Одним словом, демобилизуйте Моисеева и отдайте его нам. А там где он сейчас, с его работой справится любой инженер полка. Но по-видимому он уж очень хорошо меня расписал, потому что Вершинину стало жалко кому то отдавать этого самого Моисеева, как нечто ему, главкому, принадлежащее. И на этом министерском письме он и начертал – не отпустить, а использовать!

Всё это мне рассказал милейший Юрий Александрович, причем дважды. Первый раз после моей кандидатской защиты, а второй, когда после моей демобилизации пригласил работать на свей кафедре в МВТУ.

А пока, не ведая, что как и зачем, я оказался в штабе ВВС в отделе, где работа оказалась, действительно «не бей лежачего». Главной моей обязанностью, как младшего по званию, было доставать билеты на футбол. Кроме того, приходилось иногда просматривать трофейные материалы по ракетной технике и писать какие-то справки, которые, как я вскоре понял, никто не читал и они оставались в сейфе у моего начальника. Одно было трудным – режим работы. Он и вправду был очень странным. Приходили мы на службу под вечер. Зато сидели на работе – если не было футбола, едва ли не до утра, до тех пор пока был в своем кабинете сам главком. А Вершинин ждал пока уйдет спать сам Сталин. Вот так и ждали друг друга – а вдруг спросят!

Я загрустил – Москва себя не оправдывала, хоть обратно в часть собирайся. В дивизии, а особенно в полку, я чувствовал себя куда комфортней: было дело. Даже в периоды безделия надо было смотреть, чтобы пулеметы не ржавели и люди не пьянствовали! А тут...высиживать часы и звания, к которым особого почтения я никогда не питал. И я стал серьёзно размышлять куда бы податься. Искал всякие способы демобилизации – уйти в гражданку, как тогда говорили. Но у меня был академическмй диплом и я считался кадровым. А таких в гражданку в те годы не очень отпускали.

В то время, в моей Академии, на моем факультете N 2 – авиционного вооружения, начали создавать новую кафедру – реактивного вооружения самолетов. Ее начальником назначили Е.Я.Григорьева, моего бывшего преподавателя, с которым у меня сложились самые добрые отношения. Мы с ним часто виделись в нерабочей, а дружеской обстановке и я попросился к нему на кафедру. Научных званий у меня тогда не было, зато был опыт эксплуатации в боевых условиях тогдашних РС-ов на штурмовиках и бомбардировщиках. Тогда это было важно. Начальник факультета генерал Соловьев – в простречьи «Соловей», – мою кандидатуру одобрил.

Соответствующие письма, необходимые звонки и через пару недель выходит приказ, за подписью того же Вершинина о моем назначении младшим преподавателем – сиречь ассистентом, кафедры номер такой-то в ВВИА им профессора Жуковского. На кафедре кроме Григорьева и меня был еще только один человек сташий лейтенант П.А.Агаджанов, будущий генерал-лейтенант и член корреспондент Академии Наук СССР. Тогда он исполнял обязанности инженера кафедры, т.е. лаборанта.

Мои сослуживцы по отделу ахали и соболезновали – этот капитан, который так успешно доставал билеты на все интересные матчи переведен на новое место службы с понижением, по меньшей мере, на две ступени. Значит никакой руки у него на самом деле и не было. А мы то думали!

Но это как раз и был тот поворот моей жизненной тропинки, который я так ждал. Теперь я это понимаю. И благославляю судьбу. А также Соловья, которому предстоит еще один раз меня по-настоящему выручить.

Глава V. Восхождение на Олимп или семь очень странных лет моей жизни

Еще одна метаморфоза

Годы с 47-го по 55-ый были, действительно, самыми удивительными годами моей жизни. За эти семь лет, я из армейского капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандидата технических наук, а затем в доктора физико-математических наук, в почтенного профессора и декана престижного факультета самого престижного ВУЗ,а страны. То, на что у научных мужей уходят десятилетия, а порой и вся жизнь, произошло за считанные годы. Если к этому добавить, что в эти же годы, после ареста моей мачехи, меня прогнали с работы и я был вынужден уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая концентрация событий, что я до сих пор удивляюсь – как это все могло случиться. Не понимаю я до сих пор и того, как мне удалось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье, может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить и работать. Но главное было в каком-то удивительном сочетании неожиданных удач, человеческой благожелательности и ударов, способных размозжить голову. Ну и были в ту пору, конечно, друзья.

А, может быть, и страна была другой и время было таким, что всё невероятное казалось обыденным.

А может быть, прав был Остап Бендер, когда сказал – жизнь это трогательная комбинация!

Староконюшенная академия и профессор Д.А. Венцель

Восхождение на Олимп было нетривиальным и для меня совершенно неожиданным. Даже в самых смелых планах, даже в мечтах, я не мог его предвидеть. Буквально за два-три года я оказался в обойме специалистов, получивших имя в соответствующих инженерных и научных кругах. Как бы дальше не складывалась жизнь, какие бы горести меня не преследовали, но ко мне уже относились серьезно, как специалисту и я мог расчитывать на место под Солнцем.

Этот «Подъем на Олимп» оказался связанным с одной задачей, которая однажды обсуждалась на заседании Академии Артиллерийских Наук. Такая академия была организована после войны и просуществовала всего лишь несколько лет. Ее возглавлял академик Благонравов, а мой академический учитель, профессор Дмитрий Александрович Вентцель был, как мне помнится вицепрезидентом. Размещалась Академия в Староконюшенном переулке – все её тогда так и звали «Староконюшенная Академия». Мне удалось предложить новый подход к анализу обсуждавшейся там задачи оценки рассеивания авиационных реактивных снарядов и, к моему собственному удивлению, дать её решение, которое в те годы вполне удовлетворило инженеров. Этот эпизод и послужил стартовой площадкой, которая мне обеспечила получение, минуя всякие аспирантуры, первой ученой степени и определенное положение в научном мире. А, может быть, и будущее.

Снова случайность и снова везение. Случайность – она продолжала мне порой благоприятствовать и подбрасывать ситуации, предвидеть которые было выше моих сил. Однажды я прочёл, знаменитое утверждение Эйнштейна о том, что «Бог не играет в кости». Я тогда возмутился и подумал:"У каждого, наверное, есть свой собственный Бог. Мой – не только играет в кости, но порой и выигрывает!"

О Боге я еще поговорю серьёзно. А пока – пока вернусь в Академию имени Жуковского, куда я был назначен младшим преподавателем кафедры реактивного вооружения самолетов, в Академию, которая в 42-м году мне дала второй, теперь уже инженерный диплом, и которой я бесконечно обязан. И не только за диплом, но и за жизненную позицию.

В качестве преподавателя Академии я проработал недолго – года полтора. Но это время сыграло в моей жизни, в моем становлении как личности очень важную роль. Я встретил там людей, чья деятельность производила на меня большое впечатления, у которых мне хотелось учиться. И, кое чему я там на самом деле научился.

Теперь я могу сказать с полной ответственностью – факультет авиацинного вооружения Академии, в те далекие времена был действительно уникальным явлением. Прежде всего, там был высокого профессионализма преподавательский коллектив. Его бесспорным лидером был начальник кафедры балистики профессор, генерал-майор Дмитрий Александрович Вентцель. Его авторитет и популярность были огромны. Он и в правду, превосходил на целую голову всех остальных преподавателей факультета и своей общей эрудицией, живостью и остротой ума и благожелательностью к молодежи и многими другими человеческими качествами. Вентцель поражал своих слушателей и молодых преподавателей независимостью и остротой суждений, а больше всего смелостью высказываний столь несвойственной кадровому военному. Когда, после ареста моей мачехи, я был вынужден уехать из Москвы, генерал Вентцель был единственным из моих бывших академических преподавателей, кто продолжал поддеоживать со мной отношения.

Я вспоминаю последнюю встречу с Дмитрием Александровиченм. Она произошла, вероятнее всего, году в 54-ом, уже после смерти Сталина. Он рассказывал мне о том, сколь дорого ему обходилась эта смелость – он всю жизнь, больше всего на свете боялся ареста и считал , что это было чудо – воистину чудо, что его так ни разу и не посадили. Я тоже полагал, что это было настоящее чудо и его слова перекликались с моими мыслями.

Я тогда уже понимал, что наша жизнь устроена так, что, каждый непосаженный должен был мысленно благодарить Сталина, оказавшим тем самым ему милость, разрешившим жить просто так, а не в лагере. Именно так я тогда понимал распространенный лозунг:"Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь". Это была молитва непосаженных, кому еще разрешалось ходить не под под конвоем. Эта милость относилась ко всем нам, тем более к Вентцелю. Однажды я сказал своей покойной жене – спасибо Великому Сталину за то, что, после ареста мачехи, он мне разрешил уехать из Москвы и не послал работать на урановые рудники. Чем привел ее в ужас. Но ведь так и было на самом деле. Ведь на самом деле, каждого раскованного человека мы подозревали в стукачестве и только этим и объясняли то, почему его до сих пор не посадили! И вообще – если человека не арестовывали, то это казалось странным и требовало объяснения. Сказанное не перехлест, а точная характеристика психологического настроя значительной части интеллигенции.