Книга Арджуны - Олег Серёгин

Первый раз боевые раковины протрубили вскоре после того, как старец Шаунака, выслушав Стойкого-в-Битве, молча кивнул в ответ на смиренную просьбу – позволить детям Панду провести часть срока изгнания среди риши. Юдхиштхира выбрал приютом обитель не только для того, чтобы, не нарушая клятвы, данной родичам, по возможности смягчить участь панчалийской царевны: выражение “удалиться в леса” могло значить либо жизнь среди отшельников, либо скитания в чаще джунглей. Царь Справедливости всерьез опасался убийц-сатри, – которые, в свою очередь, всерьез опасались суровых мудрецов. И наконец, Юдхиштхира надеялся, что жизнь среди исполненных добродетелей и осиянных духовной мощью аскетов заставит братьев хоть в малой мере смирить бешеный нрав.

Последнее отчасти оправдалось. Исполин-Волчебрюх заметно побаивался отшельников, похожих на сдобренные жилами скелеты, – вокруг многих воздух, перенасыщенный тапасом, плавился, как стекло. Близнецы просто вели себя тихо, избрав роль добровольных слуг.

Арджуна молчал. Он не испытывал трепета перед риши, подобно сыну Ветра, потому что сам в свое время предавался аскезе; он ничем не выдавал своего гнева, который Стойкий-в-Битве чувствовал кожей, он только поднимался каждый раз на исходе ночи и до полудня не выпускал из рук лука. Послеполуденное время Витязь отдавал медитации – и избегал любых бесед.

Это было хуже, чем ярость.

Даже после появления в обители Кришны он не сорвался, как ожидал Юдхиштхира; больше того, он сам взялся успокаивать Баламута, когда тот во всеуслышание объявлял, какой участи достойны бесчестные Кауравы.

Аватар уехал.

Глядя, как возница Кришны запрягает лошадей, Стойкий-в-Битве мысленно переводил дух. Во время беседы ему казалось, что он вот-вот против собственной воли согласится с Черным Баламутом. Иногда иллюзия становилась мучительной: мнилось, что он уже выразил согласие, что Бхимасена с Арджуной уже завели разговор о союзниках, вооружении, продовольствии и чуть ли не наилучшем построении войск... Царь Справедливости вздрагивал и неловко переступал на месте, выпутываясь из тенет странной мары, а Кришна смотрел на него, перебирая шнуры, украшавшие флейту, и улыбался. Кажется, он играл; или нет... Разве к месту были услаждающие слух напевы?

Но вокруг раскинулась обитель аскетов, где деревья вместе с соками земли, живые с дыханием впитывали Закон-Дхарму; здесь сама почва изменялась, текла подобно смоляному вару, опаленная духовной мощью отшельников...

Юдхиштхира нашел в себе силы возразить.

Перед тем, как подняться в “гнездо” колесницы, Баламут отвел Серебряного в сторону, и они долго пререкались свистящим шепотом, – казалось, что в чаще завели спор два сердитых змеедемона-нага. Кони уже тронули с места, когда Рожденный-под-Осью глянул через плечо и совсем не по-божественному, от уха до уха усмехнулся в глаза Юдхиштхире; беспокойный огонь факела затрепетал, блик скользнул по лицу аватара, и оно на кратчайшее мгновение выразило...

Стойкий-в-Битве предпочел думать, что ему пригрезилось. Что вследствие проигрыша и унижений дух его повергся в пучину горя и искаженное зрение представляло весь мир наполненным одним злом.

...трепещут ноздри пожирателей трупов, подкравшихся к самому полю битвы; чудовища ждут...

Он искал стойкости в поучениях гуру обители: странно, но никакие утешения не успокаивали так, как пронзающий насквозь взор подвижника. Шаунака словом не обмолвился о пагубности игры в кости, зато много говорил о твердости в обетах и владении своими чувствами.

Это помогало.

Иногда.

Старый отшельник, почти нагой, восседал на подстилке из травы куша, укрытой шкурой черной лани. Тело, изнуренное практиками, обожженное ветром и солнцем, неприметно было среди древесных стволов, покрытых темной корой, а дух мудреца странствовал где-то вдалеке, созерцая истинную сущность.

Аскет входит на небеса, и прекрасные арийские боги склоняются перед ним...

Шаунака мог выйти из медитации, а мог и не выйти. В любом случае, вид его внушал умиротворение. Юдхиштхира опустился на голую землю рядом с гуру и внезапно вспомнил прошедший день, когда пришел сюда за тем же самым.

Ваю в вершинах забавляется листвой... Только что владеющий своими чувствами сидел истуканом, и вот он улыбается, прищурив огненные глаза, сухая длань воздета, а в клетке пальцев бьется, мечется яркий живой лепесток. Аскет раскрывает ладонь; невредимой с нее поднимается огромная бабочка.

В глазах подвижника одобрение и смех.

Вернувшись, Юдхиштхира обнаружил близняшек развлекающимися. Бхимасена сидел на поваленном стволе старой кадамбы, облепленный парочкой сыновей Мадри, и младшие братья вполголоса пели ему в уши нечто такое, от чего чело Страшного являло напряженную мыслительную работу.

Близнецы не были ни глупцами, ни детьми. Просто они жили в своем собственном мире, где, как подозревал Юдхиштхира, было значительно больше хорошего, чем видел вокруг Царь Справедливости.

— ...Черный нашего Серебряного, совсем голову ему задурил... – говорил один и второй, соглашаясь, замогильно угукал.

— То есть? – не понял Бхима.

— А ты не замечал? – зловещим голосом осведомился Мангуст. – Водит его, как быка за кольцо в носу: Арджуна, пойди туда, Арджуна, сделай это, Арджуна, скажи то...

— Заколдовал брата, сука фиолетовая! – с чувством сказал Страшный. Потом направление его мыслей поменялось, и он мечтательно добавил: – Вот бы его разок... или два...

— А если завтра он ему велит: “Арджуна, пристрели Бхимасену”? – хорем втек Богоравный.

— Чего бы это? – встревожился Бхима, приняв сказанное близко к сердцу.

— А не понравится ему, как ты на него смотришь! – предположил Накула, и Страшный смутился. – Скажет: что-то мне сегодня Бхима с самого утра не нравится, оторви-ка ему голову! И все!

— И все! – прямо в ухо Бхиме дохнул второй.

— Как сур свят!

— Чего-то мне нехорошо, – в ужасе признался Бхима, – Пойду я... – и, как сидел, с места по-слоновьи грянул в лес.

Юдхиштхира проводил его взглядом и обернулся к близнецам, которые повисли друг на друге, корчась от хохота.

— Парни, – попросил он, – не надо.

— Он же верит! – в восторге простонал Мангуст. – Всему верит!

— Знаешь, малыш, – грустно сказал старший брат, – я тоже верю. Поэтому – не надо.

Братья одинаково изменились в лице.

— Ты с ним поговорил? – серьезные близнецы становились еще более похожи друг на друга, чем обычно, так что оставалось неизвестным, кто из них задал вопрос.

— Да... вроде как. Он злится и не хочет меня слушать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});