Последний ребенок - Джон Харт

о том, чтобы она не ушла и не принимала больше таблетки.

— Ты сам подставляешь свою задницу под хороший пинок и просишь, чтобы я подставила свою — точеную…

— Знаю.

— Если она такая плохая — выпивка, таблетки, все прочее, — то мальчишку надо срочно передавать службе опеки штата. А вдруг с ним что-то случится, и выяснится, что ты не захотел принять нужные меры…

— Я рискну.

Лора посмотрела в ночь, где по-прежнему шел дождь, и нахмурилась.

— Про вас с ней говорят…

— Эти разговоры беспочвенны.

Тейлор взглянула на него в упор.

— Точно?

— Она — жертва, — твердо сказал Хант. — А еще замужем. Мой интерес дальше профессионального не идет.

— По-моему, ты врешь, — сказала Тейлор.

— Может быть, но только не тебе.

Она побарабанила пальцами по виниловому ремню, на котором висели наручники, оружие и газовый баллончик.

— Это глубоко. Так глубоко, что прямо-таки по-женски. — Это прозвучало почти одобрительно.

— Ты мне поможешь?

— Я твой друг. Только не втяни меня во что-нибудь грязное.

— Она хорошая женщина, а я не смог найти ее ребенка. Вот так.

Они помолчали.

— Джонни Мерримон, — первым заговорил Хант. — Узнаешь его, если увидишь?

— Увижу ребенка — буду знать, что это он.

Хант кивнул.

— За мной должок.

Он повернулся, но Тейлор остановила его.

— Должно быть, она — нечто особенное.

Замявшись на миг, Хант все же ответил — причин лгать он не видел.

— Они оба особенные. И она, и ее сын.

— Не хочу ничего сказать против, но почему?

Хант подумал о парнишке, пытающемся по-своему защитить мать, которую не желал защитить никто другой. Представил, как он покупает продукты в шесть утра, как швыряет камень в окно, и не один раз, а пять, только для того, чтобы отогнать Кена Холлоуэя от своей матери.

— Я видел их в городе еще до того, как это все случилось. Они всегда были вместе, все четверо. В церкви. В парке. На концертах. Чудесная семья. — Он пожал плечами. Оба понимали, что еще многое осталось несказанным. — Не люблю трагедии.

Тейлор невесело рассмеялась.

— Что? — спросил Хант.

— Ты — коп. У нас всё — трагедия.

— Может быть.

— Да, верно, — недоверчиво повторила Лора. — Может быть.

* * *

Укрывшись на темной дорожке в сотне ярдов вниз по улице, Джонни наблюдал за отъехавшей от дома машиной Ханта и пригнулся, когда она промчалась мимо. Однако то место, где обычно парковалась мать, было занято. Обе машины — седан Ханта и патрульную с выключенной мигалкой — он успел заметить едва ли не в последний момент. Джонни пожевал ноготь, и на зубах заскрипел песок. Ему всего лишь хотелось посмотреть, как там мать. Заглянуть одним глазком. Но эти копы…

Чтоб их…

В доме, возле которого припарковался Джонни, жила старая пара. В теплые деньки муж сидел на веранде, покуривая самокрутки и наблюдая за женой, трудившейся в саду в выгоревшем платье, скрывавшем столько набухших синих вен, сколько просто не могло иметь обычное человеческое тело. Но они всегда улыбались и махали, когда он проезжал мимо на велосипеде; старик демонстрировал при этом потемневшие зубы, а женщина — испачканные в земле руки.

Джонни выбрался из машины и закрыл дверцу. Темнота полнилась звуками: шорохом листьев, шумом дождя, кваканьем древесных лягушек и хрустом гравия под колесами еще одной машины, свет фар которой мазнул стену приземистого коттеджа на спуске с холма. Пригнувшись, он проскользнул сбоку от коттеджа и направился через задние дворы к своему дому — мимо навесов, от которых тянуло запахом скошенной травы и гнили, и опасно накренившегося батута с ржавыми пружинами. Нырял под бельевые веревки, перелезал через заборчики и даже успевал замечать соседей, которых едва знал.

Приблизившись к окну комнаты матери, он замедлил шаг, а подняв голову, увидел, что она сидит на кровати. С заплаканным лицом, в грязном, забрызганном глиной платье, бессильно согнувшись, словно внутри ее перерезали какую-то жизненно важную нить. В руках мать держала фотографию, губы ее шевелились, палец скользил по стеклу, а спина горбилась, как будто под тяжестью невидимого бремени. Однако никакого сочувствия или даже жалости Джонни не испытал. Наоборот, в его груди полыхнуло что-то вроде злости. Мать вела себя так, словно Алисса пропала навсегда, словно никакой надежды уже не осталось.

Но когда рамка с фотографией наклонилась, Джонни увидел, что на снимке не его сестра, а отец.

От неожиданности он даже присел. Она же сожгла их все. Тот день остался в его памяти: полдень, яркий огонь на заднем дворе и едкий запах горящих фотографий. Джонни помнил все так ясно, будто это случилось вчера: как он вырвал у нее из пальцев три снимка и как она носилась кругами, спотыкаясь, плача и требуя, что он вернул ей карточки. Теперь все три хранились в надежных местах: одна в ящике под носками, две — в чемодане, с вещами, сбереженными для Алиссы.

У матери сейчас была другая, и отец на ней был другой — молодой, улыбающийся, с горящими глазами. В костюме, с галстуком, как кинозвезда.

На мгновение образ потерял четкость, расплылся, но Джонни вытер правый глаз и направился через грязный двор к деревьям, спеша углубиться в темноту и позабыть о матери с фотографией. Ему вдруг стало грустно, а грусть всегда означала слабость.

Джонни плюнул на землю.

Эта ночь — не для слабых.

* * *

Узкая тропинка привела его под деревья, царапавшие ночное небо столь широкими и густыми кронами, что само понятие темноты приобретало здесь новое значение. За старой рощей находилась заброшенная табачная ферма. Высокие деревья остались позади. По голой земле стелились побеги ядовитого плюща, тут и там поднимались высокие кусты молочая. Пройдя еще сотню ярдов, Джонни перепрыгнул через набухший бурый ручей. Ветки терновника кололи руки. Дойдя до старого табачного сарая, он остановился и прислушался. Однажды Джонни наткнулся на двух парней постарше, покуривавших здесь «травку». С тех пор прошло несколько месяцев, но ему запомнилась та погоня, которую они устроили ему. Он положил ладонь на стену. Тесаные бревна потемнели от времени, уплотнитель рассыпался в труху, но стена оставалась прочной. Приникнув к щели, Джонни заглянул внутрь. Тьма. Тишина. Он шагнул к двери.

Войдя в амбар, встал на старенькое ведро и поднял руку к притолоке. Ему пришлось даже подняться на цыпочки, чтобы дотянуться, но оставленное однажды все еще лежало на месте. Мешок свалился с градом мышиного помета. Синий, покрытый плесенью и красновато-коричневыми пятнами по нижним швам. Джонни втянул в себя его запах — вонючий запах грязи, птицы и мертвых растений. Выйдя