Плоть - Жулиу Рибейру

Любовь – это дитя роковой, тиранической необходимости воспроизводства. Индусы это называют вернуть долг предкам. Слово любовь – это, по сути, эвфемизм для слова течка. Действительно, с точки зрения физиологии любовь и течка – это одно и то же. Любовь, как утверждают биологи, начинается с избирательного влечения двух разнополых особей, которых можно назвать по-разному наэлектризованными, разнозарядными. Поразительная сложность человеческого организма превращает это примитивное влечение, результатом которого становится рождение ребенка, в войну нервов, которая, будучи сдерживаемой или плохо управляемой, производит гнев Ахилла, разврат Мессалины, экстаз святой Терезы. Противиться любви бесполезно – приходится покоряться. Против природы не попрешь, а любовь – это природа. Древние знали, что делали, когда символически изображали любовь в виде Венеры или Афродиты – прекраснейшей, но неумолимо мстительной богини. Любовь – это прочнейшая связь между живыми существами, их душа, их бытие.

Ленита предлагала себя ему. Что ж, он станет ее любовником.

Барбоза поднялся и ощутил прилив сил, как бывает у тех, кто принял окончательное решение, быстрым шагом пошел домой.

Войдя в комнату, он положил ружье и патронташ, чиркнул спичкой, зажег свечу, вымыл руки.

Потом он вышел.

Идя по коридору в переднюю, он лицом к лицу столкнулся с Ленитой.

–?Ох! – воскликнул он.

Их руки словно искали друг друга в темноте и встретились, пальцы переплелись.

Барбоза привлек Лениту к себе, хотел поцеловать в губы, но не решился и поцеловал в лоб.

Ленита не противилась – напротив, мягко прильнула к нему.

В коридоре было темно. Барбоза не видел черного пламени сладострастия, вихрившегося в глазах у девушки, не видел бледности ее щек, алости губ, смущенно молящих о поцелуе, и несравненного изгиба шеи.

Решительность Барбозы ослабла. Храбрость и мужество отказали ему, он уже не ощущал никаких желаний. Сердце у него беспорядочно колотилось, как у семинариста, впервые оказавшегося наедине с женщиной легкого поведения.

Вдруг он резко отстранил Лениту и позорно ретировался.

Во мраке коридора послышалось неутешное рыдание.

Ужин прошел в крайне напряженной обстановке. Ни Барбоза не глядел на Лениту, ни Ленита на Барбозу. Ели они – вернее, притворялись, что едят,– в полном молчании.

–?Надо бы этой девочке лекарство попринимать,– сказал полковник, заметив полное отсутствие аппетита у Лениты.– После этой истории со змеей ее словно подменили. Попринимала бы вегеталин – все было бы иначе.

Покончив с чаем, Барбоза поднялся, пожелал спокойной ночи отцу, угрюмо попрощался с Ленитой, церемонно назвав ее сеньорой, и удалился к себе.

Ленита еще немного побеседовала с полковником. Она притворилась, что тема разговора ей очень интересна, и задавала множество вопросов. Вдруг у нее непроизвольно вырвалось громкое восклицание, не имевшее ни малейшего отношения к предмету беседы. Опомнившись, она попыталась увязать его с тем, о чем шел разговор, но смешалась и умолкла. Она все время вздрагивала, как будто от внезапных булавочных уколов. Она то краснела, то бледнела, голос у нее срывался и дрожал.

–?Знаешь что, девочка,– сказал полковник,– шла бы ты спать – тебе явно нездоровится. Кабы я не видел, что ты почти не притронулась к еде, то решил бы, что ты съела что-то нехорошее. Поди-ка ляг да попытайся заснуть.

Ленита безропотно повиновалась.

Она удалилась в свою спальню.

Продолжительная теплая ванна не успокоила ей нервы – скорее наоборот. Проводя по телу губкой, она вздрагивала. Теплая вода ее возбуждала, словно прикосновение чужих рук.

Закончив мытье, она вытерлась огромным махровым полотенцем, надела белую ночную рубашку из тончайшего батиста и легла прямо на покрывало, положив руки за голову и закинув ногу на ногу.

Мягкий, полупрозрачный батист обрисовывал точеные формы ее бюста, живота, бедер. Белизну ее тела оттенял ярко-алый шелк покрывала. Время шло.

До комнаты Лениты доносился медленный, размеренный ход маятника старинных французских часов из передней.

Пробило десять, потом одиннадцать, потом полночь. Каждый удар гулко отдавался по всему дому.

Ленита ворочалась с боку на бок – ей не спалось. Неотвязные мысли преследовали ее, сжимая сердце и притупляя разум.

Ее колотил озноб, кожа пошла пупырышками, в ушах звенело.

Высасывая ей змеиный укус, Барбоза удалил один яд, но влил в нее другой. Ленита все еще ощущала тепло губ Барбозы вокруг ранки на подъеме ноги. Ей было не отделаться от этого ощущения, которое росло, усиливалось, умножалось. У нее пробегали мурашки по ногам, животу, грудям, губам.

Она хотела Барбозу, желала Барбозу, вожделела Барбозу.

Нужно дождаться рассвета... Удар! Другой! Третий! Четвертый! Пятый! Шесть часов! Слышалось медленное, размеренное, неспешное, однообразное, беспощадное тиканье – шестьдесят раз в минуту, три тысячи шестьсот в час, двадцать одна тысяча шестьсот за шесть часов, оставшихся до рассвета... Невыносимо!

Она встала и, босая, в одной рубашке, почти не отдавая себе отчета, отворила дверь, пересекла гостиную, отворила другую дверь, вышла в переднюю, проскользнула в коридор, остановилась у двери, ведшей в спальню Барбозы, и прислушалась.

Ничего не было слышно.

Там царило глубокое безмолвие, нарушаемое лишь неистовым биением ее собственного сердца.

Она прижалась ухом к замочной скважине, но тоже ничего не услышала.

Ее плечо слегка надавило на дверную створку, та подалась и приоткрылась с тихим скрипом.

Поток теплого воздуха, напитанного ароматом гаванской сигары, обдал ей лицо, шею и груди, едва прикрытые рубашкой с глубоким вырезом.

Ленита окончательно потеряла голову, бесшумно вошла на цыпочках и, скользя, точно призрак, подошла к постели Барбозы.

Она нагнулась, оперлась на спинку кровати, склонила голову к груди спящего мужчины, прислушиваясь к его размеренному дыханию, вдыхая запах и ощущая тепло его тела.

Долго оставалась она в забытьи.

Вдруг ее рука, опиравшаяся на спинку кровати, соскользнула, и Ленита рухнула на кровать.

Барбоза испуганно вздрогнул, проснулся, сел на кровати, протянув руки и, почуяв тело Лениты, тревожно спросил:

–?Кто здесь? Кто здесь?

Теплая, атласная кожа девушки, мягкость окутывавшего ее батиста, аромат духов penu d’Espagne, исходивший от ее тела, не оставлял никаких сомнений, но Барбозе это представлялось невероятным. Присутствие полураздетой Лениты здесь в такое время казалось ему немыслимым, фантастическим, невероятным.

И все же это была она. Он ощущал ее жаркую, крепкую плоть, изнывающую от вожделения, горячее биение сердца.

Множество мыслей роилось и путалось в его разгоряченном мозгу. Рассудок отступил – победило вожделение, восторжествовал зов плоти.

Он быстро сел на край постели, не выпуская девушку, привлек ее к себе, прижал к груди, взял за голову левой рукой, впился в ее мягкие губы, покалывая их своими жесткими усами, впивал ее дыхание. Лениту охватил необъяснимый ужас. Ей захотелось убежать, и она отчаянно пыталась вырваться.

Это был страх перед самцом, ужасный физиологический страх перед первым соитием, присущий всякой женщине, всякой самке.

Но попытка оказалась тщетной.

Ее крепко держали сильные руки Барбозы. Он покрывал ее щеки, глаза, затылок бесчисленными поцелуями. Эти жаркие, жадные поцелуи обжигали ей кожу, кровь у нее становилась подобной раскаленной лаве, нервы напряглись до предела, плоть изнывала.

Осмелев, забыв о всякой сдержанности, он стал целовать ее шею, а потом высокие, твердые, вздымающиеся груди. Сначала он ласкал и целовал их почтительно, благоговейно, со страхом, как будто совершая святотатство, а потом – дерзко, сладострастно, словно сатир. Все более воодушевляясь, он принялся сосать и покусывать затвердевшие кончики ее грудей.

–?Оставьте меня! Оставьте меня! Я так не хочу! – отчаянно молила Ленита прерывающимся голосом, задыхаясь, силясь вырваться – и все же ее удерживала неодолимая жажда забыться и отдаться.

Вдруг у нее подкосились ноги, руки бессильно упали вдоль тела, голова повисла – и она перестала сопротивляться, сделалась слабой, мягкой, пассивной. Барбоза поднял ее могучими руками, повалил на кровать, лег рядом, обнял, навалился мощным торсом на ее нежные груди, припал губами к ее губам.

Она не противилась и, будучи в бессознательном, полуобморочном состоянии, едва отвечала на жаждущие, трепетные поцелуи.

Время шло.

Барбоза не мог поверить в то, что происходит.

Разуверившись в женщинах, расставшись с женой, мизантроп, он оставил мир, уединился со своими книгами и научными приборами в медвежьем углу, на фазенде в сертане. Он покинул общество, изменил привычки, сохранив только, как реликвии прошлого, чистоплотность и опрятность в одежде. Жизнь у него протекала в ученых занятиях и размышлениях. Казалось, вот-вот он достигнет той спокойной ясности духа, о которой говорит Плавт, только при чтении книг – в разговоре с живыми и мертвыми. И вот, волею неисповедимой судьбы, на пути у него появляется молодая, красивая, умная, образованная, благородная, богатая девушка. И эта девушка влюбляется в него, внушает ответное чувство к себе – и вот он пленен и повержен. Мало того – вопреки всем ожиданиям, она совершает невероятный и абсурдный поступок, заявляется к нему в спальню, будит его и отдается ему... Она у него в объятиях – томная, безвольная, снедаемая вожделением, а он ласкает и целует ее... Но больше он ничего не может сделать! Не то чтобы его удерживали предрассудки, которых у него нет, или боязнь последствий, которых он уже не боится. Удерживает его неожиданный нервный срыв, физическая невозможность. Тщетно силится он сконцентрировать волю, чтобы успокоить нервы и подготовить организм...