Оперативный псевдоним «Ландыш» - Вера Эдуардовна Нечаева

же он?

— Это неважно. Он сказал, что ты не вернешься. Понимаешь? Я не могу больше жить здесь один. Не могу! — почти закричал Густав.

— Я же вернулась. Видишь? Я привезла тебе папиросы. И кофе. И шоколад. Завтра утром купим курицу. Я сварю тебе бульон. Ты же любишь, правда?

Оля говорила ласково и очень тихо. Она с трудом уговорила мужа пойти спать. И впервые поставила стул возле двери — она больше не доверяла Густаву.

Утром он был спокоен и даже умиротворен.

— Никаких булочек, Моника! Я куплю все, что скажешь. Я могу пожарить яичницу.

— Спасибо, дорогой. Лучше посиди со мной. Я устала. У тебя есть хлеб? Больше ничего не надо.

«Кто-то хорошо поработал, — подумала Оля. — Густав присмирел. Главное, не перегнуть палку. Иначе…»

Густав неожиданно улыбнулся, что сделало его лицо молодым и симпатичным. Удивительно как иногда улыбка меняет облик человека.

— Знаешь, об этом, конечно, нельзя говорить, но я решил, что ты должна знать… — Густав подумал немного и продолжил: — Про это никто здесь не знает. Когда я учился, сама понимаешь чему, нас было четыре пары. Нас долго перетасовывали, потому что никто из девушек не хотел быть со мной. Да-да. Я все понимаю и тогда, и сейчас. И вдруг одна из девушек — самая красивая — выбрала меня. Знаешь почему? Я быстро сообразил: у нее был роман с нашим командиром. А ко мне трудно ревновать…

— Зачем ты так, Густав? — мягко перебила Оля.

— Я один раз тебе расскажу, Моника, и мне станет легче. Работал я лучше всех. А вот моя напарница вечно запаздывала. Я выучил шифр. И мы стали лучшими. Потом начались прыжки. Это очень страшно. Инструктор вечно ругался, командиру доставалось за нас. Ты не представляешь, что бывало на борту. Однажды ночью первую группу отправили на задание. Мы все тряслись от страха: за них, за себя… И вдруг моя напарница говорит: «Не бойся. Это тренировка». Ребят выбросили, а потом на машине довезли до другой базы. Следующими были мы. Она мне сделала знак, и мы спокойно выполнили задание и вернулись. Так повторялось несколько раз. Мы стали самыми лучшими. Командиру, инструкторам вынесли благодарности. Красота! Однажды ночью нас снова погрузили. Нас двоих. В воздухе старший группы сказал: «Ребята! Это серьезно. Вот квадрат, где вас будут ждать. До него пятнадцать километров. Идете врозь». И моя напарница отказалась прыгнуть.

— Испугалась? — спросила Оля.

— Нет. Она объявила, что ждет ребенка. Старший рассвирепел и приказал мне прыгать с рацией. И я прыгнул. А потом Центр сообщил, что я нарушил приказ.

— О господи! Тебе не повезло. Просто не повезло, — Оля не знала, что еще можно сказать в ответ на такое признание.

— Нет. Мне повезло — я ведь еще жив. Но я сам во всем виноват, понимаешь? Я знал, что надо сообщить командованию про напарницу и нашего командира. А я ее пожалел. Я к чему тебе все это рассказываю? Не жалей меня. Понимаешь? Ты выполняешь задание, я твой радист. Если надо — твое прикрытие. И это все. Говори прямо: мне надо! И я все сделаю. Иначе будет как с парашютом — открылся только запасной. Я ведь рацию наспех натягивал. Вину взял на себя. И сижу теперь в этой дыре.

— Густав, это не дыра. Бывает и хуже. Поверь мне. Я знаю. Уже знаю. И… спасибо, что рассказал.

После завтрака Оля ушла к себе в комнату: ей хотелось побыть одной и разобраться в своих мыслях.

Телеграмма пришла на следующее утро, и Оля начала собираться.

— Густав, что я могу купить в Берлине, чего нет у нас?

— Реактивы. Я дам тебе адрес. У них дешевле, а у нас вообще нет.

— Пиши. Адрес и список. Они тяжелые?

— Как сказать. Купи немного. Это ты здорово придумала. И посмотри, что у них нового появилось. Ты же разбираешься, я знаю. И фантазия у тебя богатая.

Встреча с Отто произошла в вагоне.

— Я теперь знаю твое расписание, — рассмеялся Отто. — Слушаю тебя.

— Ваши данные подтвердили опасения Центра. Продолжить сбор информации в этом направлении.

— Еще бы не подтвердили, — усмехнулся Отто. — Я держал оригинал в руках. Хорошо. Теперь о Густаве.

— Он золотой… Я вам так благодарна! — воскликнула Оля.

— Мне не за что. Хочу предупредить тебя: не доводи ситуацию до крайности. Густав почти сорвался. Это опасно. Скажи…

Отто испытующе посмотрел на Олю.

— Густав знает обо мне?

— Нет. Ничего. И никогда не спрашивает.

— Замечательно. А ты знаешь, что он пару раз ездил за тобой на машине?

— Не может быть! Он никогда далеко не отходит от дома. Он…

— Это так. Сам признался. У него навязчивая идея про этого капитана.

Оля едва смогла перевести дыхание.

— Все просто, Моника. Густав влюблен в тебя. Ты не отвечаешь взаимностью. Ему объяснили ошибки. Он, вероятно, понял. В противном случае — уедет. Это он тоже понял. Выйдешь сейчас. Напротив, станции есть кафе. Закажи марципаны. Уедешь другим поездом. Из Берлина возвращайся вечером.

Оля выскочила из вагона и пошла к кафе.

«Марципан, — думала она. — Я даже не знаю, что это. А деньги? Я берегу каждую марку. Мне еще нужны реактивы. Мужчины такие беспечные».

Она на всякий случай огляделась: Густава нигде не было.

Марципаны ей не понравились, она едва заставила себя съесть. Кофе был так себе. Зато в магазине реактивов ее ждал просто подарок.

— А что в этой баночке? — спросила она, указывая на чернильницу.

— Это состаренные чернила, фрау, — гордо ответил хозяин. — Чудесные, я вам скажу.

— А для чего они?

— Представьте, что у вас есть старинная фотография. Вы можете надписать ее. Когда чернила высохнут, вы сможете смело утверждать, что это автограф Гете.

— И сколько стоит это сокровище? — уточнила Оля.

— Восемь марок. И я подарю вам два листа старой почтовой бумаги. Настоящей, заметьте.

Мысли Оли были сейчас о Матильде.

«Теперь я точно передам от тебя привет старому Альфреду. И он ничего не заподозрит».

Густав терпеливо ждал жену в дверях дома.

— Я уже начал волноваться, дорогая. Что так долго?

— Выбирала реактивы. И привезла чудесные чернила. Теперь ты можешь переснимать старые фотографии наших соседей и надписывать их.

— Моника! Твоей фантазии хватило бы на троих.

Весь следующий день Ольга сочиняла письмо жениху Матильды.

«Я насыплю ему соль на все раны. Пусть вспомнит мою Матильдочку. Ему полезно».

Утром она дважды переписала черновик, и только после обеда начала выводить крупные буквы на старой почтовой бумаге, подражая почерку Матильды.

«Дорогой Альфред! Если ты получил это письмо, значит, меня