Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

К тому времени, как мы добрались до дома Эйлафа, сгустилась ночь.

Люди Эйлафа приветствовали нас так, словно я уже был королем. Слуги ждали у ворот палисада, чтобы принять наших лошадей; еще один слуга опустился на колени у входа в дом, чтобы предложить мне чашу для омовения и ткань, чтобы вытереть руки. Управляющий взял оба моих меча, длинный — Вздох Змея и короткий, предназначенный для того, чтобы потрошить врага, — Осиное Жало, — так уважительно, словно сожалел об обычае, запрещавшем вносить оружие в дом. Но то был хороший обычай. Клинки и эль плохо сочетаются друг с другом.

Дом был переполнен. В нем собралось не меньше сорока человек, большинство из них — в кожаной одежде и кольчугах. Они стояли рядом с центральным очагом, в котором горел гигантский огонь; дым поднимался под стропила.

Некоторые поклонились, когда я вошел, другие просто уставились на меня. Я пошел поздороваться с хозяином дома, который стоял у очага вместе со своей женой и двумя сыновьями. А рядом с ними увидел ухмыляющегося Хэстена. Слуга поднес мне рог с элем.

— Господин Утред! — громко приветствовал меня Хэстен, чтобы все мужчины и женщины в зале поняли, кто я такой.

Ухмылка Хэстена была слегка озорной, как будто мы с ним поделились некой секретной шуткой, неизвестной остальному залу. У него были волосы цвета золота, квадратное лицо и блестящие глаза; он носил зеленую рубашку из тонкой шерсти, на шее у него висела толстая серебряная цепь. Его руки были отягощены серебряными и золотыми браслетами, к высоким сапогам были приколоты серебряные броши.

— Рад видеть тебя, господин, — сказал тот, чуть заметно поклонившись.

— Все еще жив, Хэстен? — спросил я, игнорируя хозяина дома.

— Все еще жив, господин, — ответил он.

— Неудивительно, что в последний раз я видел тебя при Этандуне.

— Дождливый был денек, господин, насколько я помню.

— И ты удирал, как заяц, Хэстен, — сказал я и увидел, как по его лицу пробежала тень.

Я обвинил его в трусости, но он заслужил это, потому что дал мне клятву верности — и нарушил ее, бросив меня.

Эйлаф, почуяв беду, откашлялся. Он был тяжеловесным высоким мужчиной, самым рыжеволосым из всех, кого я когда-либо видел. Его кудрявые волосы и такая же кудрявая борода были цвета пламени. Эйлаф Рыжий — так его звали. Высокий и плотно сложенный, он все-таки казался меньше Хэстена — благодаря самоуверенности последнего.

— Добро пожаловать, господин Утред, — сказал Эйлаф.

Я снова не обратил на него внимания. Хэстен смотрел на меня с помрачневшим лицом, а я вдруг ухмыльнулся.

— Но в тот день удирала вся армия Гутрума, — сказал я. — А те, кто не удрал, — погибли. Поэтому я рад, что видел, как ты бежал.

Тут улыбнулся и он.

— Я убил при Этандуне восемь человек, — сказал Хэстен — ему не терпелось дать понять своим людям, что он не трус.

— Тогда я чувствую облегчение, что мне не пришлось встретиться с твоим мечом, — сказал я, загладив недавнее оскорбление неискренней лестью. Потом повернулся к рыжеволосому Эйлафу. — А ты был при Этандуне?

— Нет, господин, — ответил он.

— Тогда ты пропустил редкостное сражение, — проговорил я. — Так ведь, Хэстен? Такой бой нельзя забыть!

— Резня под дождем, господин, — отозвался Хэстен.

— И я все еще хромаю после того боя, — сказал я.

Так оно и было, хотя хромота была небольшой и почти не причиняла мне неудобств.

Меня представили трем людям, трем датчанам. Все они были хорошо одеты, с браслетами на руках — доказательством их отваги. Я уже забыл их имена, но они явились туда, чтобы повидаться со мной, и привели с собой своих людей. Когда Хэстен начал представлять меня им, я понял: он меня демонстрирует. Он доказывал, что я присоединился к нему и братьям, следовательно, другие тоже могут без опаски сделать это. В этом доме Хэстен готовил мятеж.

Я отвел его в сторону.

— Кто они такие? — вопросил я.

— У них есть земли и люди в этой части королевства Гутрума.

— И тебе нужны их люди?

— Мы должны собрать армию, — просто проговорил Хэстен.

Я посмотрел на него сверху вниз.

«Это мятеж, — подумал я, — не против Гутрума, правителя Восточной Англии, а против Альфреда Уэссекского. И, если он увенчается успехом, всей Британии придется взяться за меч, копье и топор».

— А если я откажусь к тебе присоединиться? — спросил я Хэстена.

— Ты присоединишься, господин, — уверенно ответил он.

— Вот как?

— Потому что сегодня ночью, господин, с тобой будет говорить мертвец.

Хэстен улыбнулся, и тут вмешался Эйлаф, чтобы сказать, что все готово.

— Мы поднимем мертвеца, — драматически проговорил Хэстен, прикоснувшись к своему амулету-молоту, — а потом будем пировать. — Он показал на двери в дальней части зала. — Будь любезен, пройди туда, господин. Вон туда.

И вот я отправился на встречу с мертвецом.

Хэстен повел нас в темноту. Помню, я думал — легко будет сказать, что мертвый встал и говорил, если все будет проделано в такой тьме. Откуда мы узнаем, что так все и было? Может, мы услышим слова трупа, но не сможем его разглядеть. Я уже собирался запротестовать, когда двое людей Эйлафа вышли из дома с горящими факелами, ярко сияющими во влажной ночи.

Они провели нас мимо загона для свиней, и в глазах животных отразилось пламя. Пока мы находились в доме, прошел дождь, обычный короткий зимний ливень, но вода все еще капала с голых веток.

Финан, которого беспокоило предстоящее колдовство, Держался рядом со мной.

Мы прошли по тропе, ведущей вниз с холма, на маленький выгон; рядом с ним стояло строение, которое я принял за сарай.

Три факела швырнули в заготовленные заранее груды хвороста, и огонь быстро занялся: языки пламени взметнулись, освещая деревянную стену сарая и влажную соломенную крышу.

Когда свет стал ярче, я понял, что это вовсе не выгон, а кладбище. Маленькое поле было испещрено низкими земляными холмиками и окружено хорошей изгородью, чтобы животные не могли выкопать мертвых.

— Тут была наша церковь, — объяснил Хада, появившись рядом и кивнув на то, что я принял за сарай.

— Ты христианин? — спросил я.

— Да, господин. Но сейчас у нас нет священника. — Он перекрестился. — Наши мертвые ложатся в землю без отпущения грехов.

— Мой сын покоится на христианском кладбище, — сказал я — и подивился, зачем я об этом упомянул.

Я редко думал о своем умершем в младенчестве сыне. Я не знал его, и с его матерью мы больше не виделись. И все-таки я вспомнил о нем той темной ночью на влажной земле мертвеца.

— Почему датского скальда похоронили на христианском кладбище? — спросил я Хаду. — Ты же говорил, что он не был христианином?

— Он умер здесь, господин, и мы похоронили его прежде, чем узнали, что он не христианин. Может, поэтому он и не находит покоя?

— Может быть, — ответил я.

А потом услышал позади звуки борьбы и пожалел, что не догадался попросить обратно свои мечи, покидая дом Эйлафа.

Я повернулся, ожидая нападения, но увидел только, как двое людей тащат в нашу сторону третьего. Тот был тонким, юным, светловолосым. В свете огня его глаза казались огромными. И он скулил. Тащившие его люди были гораздо крупнее, поэтому его попытки вырваться были тщетными.

Я озадаченно взглянул на Хэстена.

Чтобы вызвать мертвеца, господин, — объяснил он, — мы должны послать кого-нибудь на ту сторону бездны.

— Кто это?

— Сакс, — беспечно ответил Хэстен.

— Он заслуживает смерти? — спросил я.

Я не был щепетилен, когда речь шла о том, чтобы кого-нибудь убить, но чувствовал — Хэстен убивает так, как ребенок топит мышь. А я не хотел, чтобы на моей совести была гибель человека, не заслужившего подобной участи. Это ведь не битва, где есть шанс уйти в вечное веселье пиршественного зала Одина.

— Он вор, — ответил Хэстен.

— Дважды вор, — добавил Эйлаф.

Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул ему голову. На лбу у того виднелось клеймо приговоренного грабителя.

— Что ты украл? — спросил я.

— Плащ, господин, — прошептал он. — Мне было холодно.

— Это было твоим первым воровством или вторым?

— В первый раз он украл ягненка, — сказал за моей спиной Эйлаф.

— Я был голоден, господин, — сказал юноша, — и мой ребенок умирал с голоду.

— Ты украл дважды, — проговорил я, — значит, должен умереть.

Даже в этом беззаконном месте существовал закон.

Молодой человек плакал, но все еще не спускал с меня глаз. Он думал, что я могу сжалиться, приказать, чтобы его пощадили, но я отвернулся. За свою жизнь я забрал много чужих вещей, и почти все они стоили куда дороже ягненка или плаща, но я забирал их на глазах владельца, когда тот мог защитить свое имущество с помощью меча. Заслуживает смерти лишь тот, кто ворует в темноте.