Свободное радио Альбемута. - Филип Дик

— Он ведь вроде у тебя уходил?

— Недавно вернулся, — ответил Николас, явно не желая вдаваться в детали. — Фил, этот кот начал меняться в тот самый день, когда я впервые увидел огненные круги и тебе пришлось вести меня домой. Я лежал в постели, прикрыв глаза полотенцем, а Пинки вдруг встал, словно сообразил, что со мной что–то не в порядке. И начал искать причину этого «не в порядке». Он хотел исцелить меня, привести меня в норму. Ходил и по мне, и вокруг меня — все искал и искал. Я чувствовал его заботу и любовь… Пинки так ничего и не нашел. В конце концов свернулся калачиком у меня на животе и лежал, пока я не поднялся. Даже с закрытыми глазами я чувствовал, как он старается определить причину беды. Но с таким маленьким мозгом… У кошек ведь знаешь какие маленькие мозги?

Пинки улегся на постель рядом с плечом Николаса и заурчал, не сводя с него пристального взгляда.

— Если бы они могли говорить… — пробормотал Николас.

— Он словно пытается установить с тобой контакт, — сказал я.

— Ну? — обратился Николас к Пинки. — Что ты хочешь сообщить мне?

Кот продолжал смотреть ему в лицо тем же исполненным силой и напряженностью взглядом.

— Раньше он таким не был, — пробормотал Николас. — До начала перемен. До того дня с огненными кругами.

— Странного дня, — произнес я. Тогда все для Николаса изменилось, сделав его слабым и пассивным — как сейчас: готовым принять все. — Говорят, в последние дни перед пришествием в зверях произойдет перемена. Они станут ручными.

— Говорят? Кто говорит?

— Свидетели Иеговы. Мне показали книгу, которой они торгуют; все самые разные звери лежат себе в обнимку, больше не дикие. Словно твой кот.

— «Больше не дикие», — повторил Николас.

— Ты и сам такой. Словно у тебя выдрали клыки… Хотя так оно и есть. — Я рассмеялся.

— Сегодня утром я задремал, — промолвил Николас, — и мне снилось, будто я в прошлом, на греческом острове Лемнос. Там была черно–золотая ваза на трехногом столике и очаровательный диван… Год примерно 842 до нашей эры. Что произошло в 842 году? Микенский период…

— Восемь сорок два ты заплатил за болеутоляющее, — сказал я. — Это сумма, а не дата. Деньги.

Он мигнул.

— Да, там еще были золотые монеты…

— Девушка тебе сказала «Восемь сорок два». — Я пытался вывести его из стопора, вернуть на землю. Давай, Николас, очнись, приди в себя, в настоящее, в наш грешный мир — уж где ты там витаешь, куда бежал от страха — страха перед властями, перед тем будущим, которое ждало всех нас в этой стране. — Ник, ты не должен сдаваться.

— Со мной не происходит ничего страшного. Странное — да, и начиналось плохо, однако теперь все в порядке. Наверное, иначе и нельзя было. Что мы знаем о подобных процессах? Думаю, когда–то они происходили, очень давно. А сейчас — только со мной.

Я ушел с тяжелым сердцем. Николас уступал. Словно лодка, без весел брошенная на волю течения, он слепо двигался в опасную тьму, куда влекла его невидимая сила.

Наверное, это был некий способ бегства от присутствия Ферриса Ф. Фримонта и всего того, что представлял собой наш президент. Жаль, что я не мог поступить так же; тогда развеялись бы мои вечные тревоги о «дановцах», врывающихся в дом, — в дом, где спрятаны наркотики, и о Вивиан Каплан, обратившейся к окружному прокурору с жалобой на совращение несовершеннолетней.

* * *

Сон, как всегда, не шел. Мысли вертелись все быстрее, а вместе с ними — цветовые пятна перед глазами. В конце концов Николас встал и босиком прошлепал на кухню за витамином С.

И именно тогда сделал очень важное открытие. Он–то предполагал, что таблетки в новой большой бутылке, как и в прежней, по сто миллиграммов, а на самом деле они оказались пятисотмиллиграммовые. Таким образом, Николас принимал в пять раз больше витамина С, чем думал. Быстро произведя необходимые расчеты, он понял, что в день перебирал по семь граммов. Сперва это его испугало, но затем Николас успокоился: ведь витамин С растворяется в воде и не накапливается в организме, а выходит вместе с жидкостью. И все же семь лишних граммов в день — дело нешуточное. Семь тысяч миллиграммов!

Николас вернулся в постель, лег на спину и натянул на себя покрывало. Справа на столике горела свеча. По мере того как глаза привыкали к темноте, он стал видеть плавающие цветовые пятна, только сейчас они словно удалялись от него, причем быстро, а вместе с ними будто бы уплывали мысли… «Они бегут, — подумал Николас, — а с ними и мой разум».

В комнате царила тишина. Рэйчел, лежавшая слева…

Глава 15

…спокойно спала, не догадываясь о происходящем. Пинки дремал где–то в гостиной, и у себя в детской безмятежно сопел Джонни — в новой кроватке, которой мы недавно заменили его колыбель. В квартире стояла полная тишина, нарушаемая лишь тихим жужжанием холодильника на кухне.

«Бог мой, — подумал я, — цвета удаляются все быстрее и быстрее, словно стремятся набрать скорость убегания, словно их высасывает из вселенной. Вот они достигли границы и исчезают за ней. И мои мысли вместе с ними?..»

Я понял, что вселенную выворачивает наизнанку. Это было странное чувство, и мною завладел страх. Что–то происходило, а рядом никого, даже не поделиться.

Почему–то мне и в голову не пришло будить жену. Я продолжал лежать, глядя на клочья неопределенного цвета.

И вдруг прямо перед глазами возник яркий квадрат. Я понял, что мои оптические нервы раздражены до предела — должно быть, все это вызвано чудовищной передозировкой витамина С. Я сам во всем виноват, виноваты мои попытки исцелиться.

Пестрый, слегка мерцающий квадрат напоминал современную абстрактную картину; казалось, я вот–вот вспомню имя художника. Потом картины стали мелькать с огромной скоростью; за несколько секунд я увидел не меньше двадцати. «Поль Клее — восторженно крикнул я про себя. — Я вижу выставку репродукций Поля Клее! Да не репродукций, а подлинников!»

Во многих отношениях ничего более чудесного и удивительного я не видел в жизни. Как бы ни был я озадачен — и испуган, — я решил лежать и получать удовольствие.

Ослепительный показ современной абстрактной графики продолжался всю ночь. После Поля Клее пошли работы Марка Шагала, затем выставлялся Кандинский, затем художник, которого я не узнал. Десятки тысяч полотен великих мастеров… После двух часов непрерывного показа странная мысль пришла мне в голову. Эти художники не написали такого количества картин, просто физически не могли написать. Одного только Клее я насчитал около пятидесяти тысяч, хотя кадры менялись так быстро, что деталей было не разглядеть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});