Kurohibi. Черные дни - Gabriel

что все еще грели его изувеченное сердце.

И, наверное, именно они, то чувство грядущей потери и тоски, которое он тщательно прятал на дне души, придали ему сил для последнего движения руки. Пусть и бесполезное, но он должен был забрать хотя бы еще одну жизнь.

Грохнул выстрел из выставленного из-под прижатой к боку руки пистолета, почти наугад, в пустоту. Но две фигуры замерли, прекратив удары, и одна из них вдруг согнулась пополам и тихо рухнула рядом. Синдзи надеялся, что это был блондин, но прямо перед его лицом свалилось искаженное болью лицо качка, изо рта которого медленно потекла струйка крови. Качка, что так жестоко глумился над Маной, что разбил ученицу и разрезал влагалище девушки, а теперь умирал из-за простреленной диафрагмы, задыхаясь в жуткой муке.

На опухшем окровавленном лице Синдзи появилась слабая улыбка.

— Сука, — голос блондина прозвучал до ужаса спокойно, буднично, будто он с горящими яростью глазами минутой ранее не отделывал его ботинком до полуобморочного состояния.

С трудом сконцентрировавшись на нависшей над ним фигурой, Синдзи попытался навести на нее оружие, но тот резким тычком ботинка в голову перевернул его тело на спину, а затем нанес чудовищный удар ногой прямо по запястью, сжимающему пистолет. Раздался короткий треск, и большой палец вместе с рукояткой неестественно выкрутился в сторону, а через секунду руку пронзила нечеловеческая боль такой силы, что Синдзи взревел диким голосом, хотя, как ему показалось, сил у него не хватило бы даже на легкий стон. Блондин подобрал пистолет, сошел с его руки и нацелил дуло ему в лицо.

— Сдохни.

Щелкнул спусковой крючок, и ничего не произошло — патронов в магазине не осталось. Несмотря на пробирающий ужас, на жуткую боль и гремящую голову, Синдзи распирал хохот, нервный и отчаянный, а потому веселый и безудержный. Наверное, он бы и впрямь рассмеялся, не будь его лицо схвачено опухшим онемением.

Блондин вздохнул, сказав что-то едкое, отбросил пистолет в сторону, неторопливо наклонился и, схватив Синдзи за волосы, подтащил его к лежащей в двух шагах от них бетонной трубе.

— Вот ведь сука… — пробормотал он. — Срать на них, конечно, но надо ж было уложить всех моих ребят в одиночку… Зато товаром можно больше не делиться, хе-хе…

Расположив его голову на трубе, блондин отошел в сторону и стал поднимать огромную каменную глыбу с кусками арматуры.

— Сначала я размозжу тебе ноги, — пояснил он. — Ступни. Потом медленно выбью коленные чашечки, сначала одну, потом вторую. Затем расколю тебе яйца, наверное, тоже — сначала одно, потом второе. Далее переломаю все кости рук — с пальцев до плеч. И в довершение, если останешься жив, насажу на этот кусок арматуры. А только потом, когда твое тело превратится в кусок кровавого дерьма, размажу голову кирпичом. И обещаю, до самого последнего вздоха ты будешь гореть от боли.

Синдзи его не слушал. Сквозь проем бетонного забора, выходящего на проулок портовой зоны, он заметил остановившийся черный седан. Машина Службы безопасности. Двое людей в солнцезащитных очках и черных костюмах на передних сиденьях осмотрелись по сторонам. Один из них, кажется, заметил его. Пригляделся. Развернулся и, похоже, что-то сказал напарнику. Они перекинулись парой слов. Агент вновь повернулся к нему, презрительно усмехнулся, и машина, неторопливо тронувшись, скрылась за проемом.

Слушая, как шорох шин и тихий гул мотора все отдалялся от небольшого складского пятачка, Синдзи расслабил все свое дрожащее от боли тело, прикрыл глаза и расплылся в счастливой внутренней улыбке.

«Вот и все. Ты дождался, чего хотел, теперь пришла моя очередь. Дай мне лазейку в свою душу, и я избавлю тебя от боли. Всех вас. Весь этот мир. Не останется ничего, ни воспоминаний, ни мучений, ни одной души. Пора, ты слишком долго оттягивал этот момент, слишком много мучил себя».

Блондин, ухнув, опустил булыжник рядом с ним, уселся на него, вытерев пот, и хохотнул.

— Ну и тяжелая, зараза. Уф, намаялся я с тобой. Надеюсь, твои вопли стоят потраченного времени.

Он поднялся обратно и стал поднимать камень.

«Наверное… Пора…»

Синдзи остановил дыхание. Прислушавшись к слабеющим ударам собственного сердца, он стал выискивать среди них тихую мелодию — колыбельную, которую пела ему мама в детстве. Зрительные образы не сохранились в его памяти, но голос ее он помнил, даже не речь, а лишь ласковый нежный напев, ее льющееся из сердца чувство. И тут он ощутил теплый огонек где-то в черной мгле своей души. Он уже был готов протянуть к нему руку, чтобы поддаться этому чувству и заполнить сердце огнем. Оставалось совсем немного.

Но вдруг снаружи раздался сочный громкий треск, а за ним — болезненный выкрик блондина. Синдзи резко распахнул глаза и вдохнул полной грудью, отчего тело отозвалось новой волной агонии, а голова едва не лопнула от невыносимого давления. Но он даже не обратил внимание на жуткие ощущения, потому что прямо перед ним, протягивая руки с черной стрекочущей коробочкой к трясущемуся гопнику, стояла насмерть перепуганная Аска, бледная, заплаканная и оттого сияющая в лучах солнца, словно небесной красоты цветок.

Синдзи ощутил, как все внутри него оборвалось. Та приятная легкость, которая возникла в его душе, рухнула и надавила на сердце невыносимой тяжестью вернувшейся внутренней боли, опустошенности от крови на своих руках и безнадеги. Аска, не в силах произнести и слова от увиденного, жалостно смотрела на Синдзи чистыми, бесконечно глубокими лазурными глазами, содрогаясь от еле сдерживаемого рыдания, даже не различая, как трещащий шокер соскользнул с тела блондина и как тот, хрипя, стал сползать на землю.

Синдзи не знал, что делать. Тело его не слушалось, голова отказывалась работать. Аска беззвучно плакала, все сильнее заливаясь слезами. Ее колышущиеся под ветром волосы поглаживающими движениями скользили по плечам и щекам, забиваясь на лицо, и сквозь ее локоны пробивались яркие лучики сияющего за ее спиной ослепляющее яркого солнца. И Синдзи поспешил наполнить свое сердце злостью, гневом и презрением, пока то не задалось вопросом — почему же она в тот миг показалась ему столь изумительно прекрасной.

А затем ее образ исчез. Не испарился, а рухнул на землю. Блондин, каким-то немыслимым образом найдя в себе силы совладать с парализованными мышцами, ударил рыжеволоску по ногам, и сам начал подниматься, шипя и брызжа слюной. Напряженный, словно загнанный обезумивший волк, бросающий полный ярости взгляд на пикнувшее тело девушки, он стал похож на чудовище, ничем уже не напоминающее вечно спокойного самоуверенного лидера уличных отморозков. Несмотря на шок