Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

А в самом деле победили в этой бескровной войне большевики — хоть и были почти в подполье, хоть и были гонимы и все еще несли на себе каинову печать германских шпионов, якобы приехавших в Россию из Швейцарии в запломбированном вагоне. Именно они доказывали, что нельзя верить генералам, и оказались правы.

Наступила мирная пауза — силы, занятые перетягиванием каната, как бы переводили дух, приспосабливались, как лучше упереться ногами в скользкий глинистый грунт, пугали друг друга криками и угрожающими жестами. В партийных центрах шла возня — боролись за власть, считали голоса избирателей.

А под внешним покровом спокойствия зрели и все более проявлялись новые силы — силы национальные, так как империя была многоязыкой и держала народы в узде железной рукой. И первой из колониальных держав Россия отпустила вожжи, объявила громогласно о том, что свобода должна быть распространена на всяк сущий в ней язык. И языки не намеревались оставлять эти обещания на бумаге.

Пока в Петербурге и Москве большевики и эсеры спорили о том, как свергнуть Керенского, все сильнее была мысль национальная — мысль об уходе малых народов из империи против воли России, кто бы ни стоял во главе ее.

Осень 1917 года для большинства российских обывателей, не подозревавших о потайных течениях политики, была обыкновенной, заполненной житейскими трудностями, надеждами на скорое окончание войны. Надо было зарабатывать на хлеб насущный, раздобывать одежду и обувь, в которых испытывался недостаток, отправлять детей в гимназию или кадетский корпус, лечить стариков, собирать урожай и ждать, когда же все ужасное останется во вчерашнем дне, потому что живем мы так плохо, как никогда раньше не жили, но надо немного потерпеть, и мы заживем, как до войны…

* * *

Гостиницу «Белград» в Батуме содержал Отар Ахвледиани. Она представляла собой двухэтажное старое здание, сложенное из толстых бревен и обнесенное галереями, на которые выходили двери номеров, до войны она именовалась пансионом «Вена», в начале войны Отар переименовал пансион в честь многострадальной сербской столицы, отменил общие завтраки и обеды в обширной столовой первого этажа, а установил там бильярд. Штабные офицеры играли на бильярде и громко ругались, отчего деревянные галереи содрогались и скрипели. В углу бильярдной помещалась стойка, за которой стояла жена Отара и быстро разливала чачу или вино клиентам, которые спешили вернуться к столу.

От порта до гостиницы было рукой подать, тем более что у Андрея вообще не было багажа, отчего он вдруг почувствовал неловкость и начал рассказывать Ахмету и Лидочке, что вез из Трапезунда прессованный инжир в подарок Лидочке.

Говоря так, он не смотрел на Лидочку, как будто бы смотреть на нее было запрещено гаремными правилами, будто она принадлежала Ахмету или султану турецкому, а Андрей был ни при чем.

Лидочка шла рядом, но не брала его под руку, Ахмет шагал с другой стороны, тоже на некотором расстоянии — все трое были напряжены, и всем было неловко, но чувство это исходило от Андрея — он так и не мог еще перейти от гибели «Измаила», от собственного чудесного спасения, к обыденной безопасности Батума. Ахмет с Лидой появились слишком неожиданно, и в них еще Андрею предстояло поверить.

А так как Андрей не мог и не стал объяснять причину своего состояния, то его друзья решили, что он чем-то недоволен, и оба испытывали обиду — как люди, пришедшие в гости с дорогими подарками и вместо благодарности услышавшие предложение унести эти подарки обратно.

У порта стояли пролетки — все извозчики Батума съехались к порту, заслышав о том, что везут потопших.

— Мы без вещей, — сказал Ахмет, — мы пешком дойдем.

Ближние горы казались коричневыми, а дальние — изумрудными; из кофеен пахло молотым кофе, в них сидели греки и грузины и глядели на миноносец. Событие сегодняшнего дня было не сравнимо ни с одним событием последних лет. Андрей провел ладонью по шву брюк, шов еще был влажным — так недавно Андрей плыл по морю.

Гостиница «Белград» пряталась за деревьями и была почти не видна с дороги.

Они вошли внутрь, и тут же, как принесенная ветром, появилась худенькая невесомая старуха с благородным лицом.

— Он живой! — воскликнула старуха, словно Андрей был ее родным сыном. — Я же говорила, что он живой!

Мадам Ахвледиани знала, что муж Лидочки должен приплыть на «Измаиле», и, разумеется, знала, какое ужасное несчастье приключилось с этим пароходом. Она места себе не находила, пока Ахмет с Лидочкой были в порту. Ее супруг Отар тоже был, конечно, в порту, и кому-то приходилось оставаться в номерах — так что мадам томилась от неизвестности, — и тут такой подарок судьбы!

Мадам Ахвледиани желала приготовить что-нибудь для молодого человека, который избегнул смертельной опасности, но гости отказались. Сказали, что поедят в городе — не беспокойтесь. Сейчас переоденутся и пойдут в город.

Они поднялись в комнату к Ахмету — комнаты Лидочки и Ахмета были рядом, на втором этаже. В комнате было прохладно — галерея давала плотную, прохладную тень. Посреди комнаты низкие плетеные кресла окружали столик, на котором стояли кувшин с водой и стаканы.

— Ну что ж, с приездом, — сказал Ахмет. — Надо бы выпить за твое спасение, но я теперь не пью.

— И хорошо, что не пьешь. Независимо от религии, — сказала Лида.

Между ними была какая-то мысленная связь, близость, которая рождается от долгого общения. И Андрею она была непонятна и не очень приятна — словно он был лишним. Они его встретили, они о нем заботятся, они сейчас поведут его в магазин, чтобы купить одежду и ботинки, они его будут кормить обедом…

Андрей неожиданно встал и сказал:

— Жарко. — Он открыл дверь и вышел на галерею.

Он представил, как они переглянулись за его спиной и как Лидочка пожала плечами. Андрея потянуло пройти до края галереи и поглядеть, нет ли там лесенки вниз. Стараясь не шуметь, Андрей пошел по галерее и, когда дошел до ее конца, увидел, что лесенки там нет, но можно спрыгнуть на очень зеленый склон горы, уходящий сзади дома так круто наверх, что первый этаж казался отсюда подвалом.

Потом надо уйти склоном подальше от гостиницы, до самого моря, затем по гальке, вдоль воды, на север, и идти, пока не устанешь и не заснешь. А проснулся — пошел дальше, и так день за днем, пока не растворишься в этой стране и не забудешь сам себя. И будет у тебя другое имя, и какая-то скромная работа, а все, что было до этого, — исчезнет и забудется.

Стоя у перил галереи, Андрей мысленно уже шел берегом моря, вдоль самой воды, порой поднимаясь повыше, чтобы не достала на излете мягкая волна.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});