Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

не дух ли явился?

Я достаю спички. Рыжим колонком запрыгало в костре пламя. Улукиткан насадил кусок свежей телятины, принесённой нами, на деревянный шомпур. Приткнул её к огню. Бросил под себя оленью шкуру. Потоптался по ней, как глухарь на сучке. Опустился с тяжёлым вздохом, точно только теперь почувствовал усталость.

Николай калит камни в костре, бросает в чуман с водою — готовит чай. Я присаживаюсь к Улукиткану. От дыма у него веки красные. Лицо, при свете костра, кажется ещё более морщинистым.

— Как так получилось, что мы не встретились за стрелкой? — начинает он трудный разговор.

— Нас набросило на корягу. Надо было хоть бы выстрелом предупредить вас, что мы задерживаемся, да не догадались. Долго снимались с коряги. Василий простыл, у него совсем отнялись ноги. А когда вечером выплыли за носок, там никого не оказалось. Мы долго искали вас, кричали, потом нашли след и решили, что вы ушли совсем. Так было, Улукиткан.

Тепло от костра выхватывает ветер. Старик вздрагивает от озноба, сжимает плечи. Лицо становится строгим. Куда-то далеко откочёвывают его невесёлые думы.

— Вспоминать Маю — всё равно что сдирать с раны свежую коросту. Пусть заживёт, но не забудется. Сломанная нога оленя срастается, да всё равно он хромает.

— Почему же вы всё-таки ушли с реки? Старик весь поворачивается ко мне.

— На стрелке Баюткан ногу поломал, долго искали сухой пень, клали на ногу щепу, много времени прошло — не бросишь же больного оленя в тайге без помощи. Потом спустились к реке — ни следа, ни заломок ваших не нашли. Ты думаешь, мы не ждали вас? Всяко разно думали и решили, что по такой большой воде вас на плоту пронесло ниже за скалы. Вот и пошли искать. И там никого не оказалось. Ещё половину дня глаза от реки не отнимали, караулили вас, да напрасно…

Старик передохнул. Растёр рукавом правой руки взмокшие от огня скулы. Отсёк ножом поджаренный ломоть телятины, проглотил нежеваное. Облизал жирные пальцы.

— Всяко думали с Николаем. Как так получилось, что мы не встретились, остались без палаток, без лепёшек, без щепотки соли, и спичек совсем мало? А место шибко глухое, далеко от стойбища человека, ни зверя. Мы знали, что вы не бросили нас, так в тайге не бывает, человек человеку не должен плохо делать. Значит, что-то случилось. Злой дух и на вас мог послать беду. Надо идти по Мае, сказал я Николаю, будем смотреть, нет ли близко вас, может, тут где найдём пастухов, скажем, что люди не вышли с Маи, пусть ищут. Вот и пошли…

На костёр падает упругий ветер, проносится дальше. Тайга отвечает ему ворчливым прибоем. Улукиткан засовывает под себя босые ступни ног, поднимает к небу глаза, ищет приметы ночного времени.

— Может, довольно, пора спать, — говорит он, стряхнув с дошки горящий уголёк.

— Успеем, выспимся, рассказывай до конца, — прошу я.

Он глотнул из кружки горячего чая, бросил в огонь сушняку.

— Шли каждый день, допоздна мяли ноги, — устало продолжал старик, — путь держали по-над Маей, без тропы, как звери. Тяжёлым был наш ход: в брюхе пусто, в груди боль — сыромятным ремнём сердце стянуло. Через несколько дней оглянулись — почти ничего не прошли, а намаялись шибко. Так, думаю, и к зиме не дойдём до устья. Говорю Николаю: давай переправляться на левый берег, будем тайгою пробиваться. Мая для каравана совсем худой речка — ты теперь сам знаешь… Сделали салик, плавились через реку. Пошли тайгою. Места худые: бурелом, болото, куда ни свернём — горы поперёк. — И вдруг его голос зазвучал печально: — Обезноженных оленей бросали. Торопились. Думали, не дойдём и чужая тайга станет могилой. А теперь… — он облегчённо вздохнул, — теперь в груди не осталось боли. Скажи, куда идти нам, и мы пойдём с тобою дальше.

Старик придвинулся к костру, смолк, а брови так и остались сомкнутыми от каких-то невысказанных дум.

— Спасибо, Улукиткан, я верю тебе и рад, что всё это закончилось благополучно.

— Однако, не плохо, что ветер дул нам в лицо, это хороший ветер, — заключил старик. — А как же с Василием? — вдруг спохватился он.

— Василий в хабаровской больнице, но я ничем не могу порадовать тебя.

— Его вылечат, обязательно вылечат, доктор хороший люди, — убеждает он меня.

— Будем надеяться.

Ложимся спать. Кто-то живой грустно вздыхает в лесу. Падает лист на влажную почву. Гаснут последние угольки костра. Мне сейчас всё кажется обновлённым, лёгким… Видно, чем труднее путь, тем сильнее ощущение жизни.

Собаки не пришли, и я в сон уношу тревогу за них. С медведем шутки плохи.

…Близко на озерке внезапно прогорланила гагара — скоро утро. Под полог врывается холодная струя воздуха. Вижу, Бойка просовывает ко мне свою морду, затем поочерёдно обе лапы.

— Набегалась, заползай, — предлагаю я, отодвигаясь, к противоположной стене.

— Зову Кучума. Он не пришёл! — кричит Улукиткан. — Однако, задержался у зверя.

Я выбираюсь из полога. От костра веет теплом. Над лагерем, над ещё дремлющей тайгою трепещет бледный свет раннего утра. Горы, точно пробудившиеся чудовища, поднимаются из мрака. Ближние ещё в зелёной щетине леса, с каймою яркого пурпура, у границы курума; у дальних же видны только чёрные ребристые скосы вершин на фоне чистого неба.

По пади бесшумно крадётся туман, захватывая мари и перелески. Какие-то лёгкие тени скользят в тающем сумраке старого леса. Тайга колышется, шумит темно-зелёным живым морем.

День начался…

Улукиткан горбит спину над дырявыми олочами, пришивает латки.

— Где Бойка? — спрашиваю я старика.

Он поднимает голову, смотрит по сторонам, переводит на меня недоумённый взгляд.

— Однако, ушла. Послушай, не лает ли где Кучум? — говорит Улукиткан, погружаясь в работу.

Я выхожу к краю леса. Нет, Бойка никуда не убежала. Она стоит недалеко от стоянки, напряжённо смотрит вперёд, куда вчера угнали медведя. Собака вся насторожена. Иногда она вздрагивает от каких-то неуловимых для меня звуков. Понять не могу, что её привлекает в этой утренней тишине?

Вся падь лежит передо мною открытая, доступная глазу. Я тщательно осматриваю редкие перелески, длинные языки кочковатых марей, — ни единого живого существа, точно утро всё ещё не в силах разбудить землю.

— Бойка, пошли!

Собака поворачивает ко мне озабоченную морду, но не сдвигается с места. Её внимание по-прежнему привлекает падь.

Я возвращаюсь к костру. При моём появлении старик поднимает своё плоское скуластое лицо, обожжённое костром.

— Убежала?

— Нет, тут кого-то караулит.

— А Кучум где?

— Не знаю, что-то долго нет.

— Скажи Николаю, куда вести караван, он один управится, а мы пойдём с тобою искать Кучума. Он у зверя,