Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– И хочу, и выйду! – упрямо заявила девушка. – Они… пригожие такие! Ах! – И она с мечтательным вздохом закатила глаза.

Берёзка не удержалась от смеха.

– Знак это был, Влунка, – сказала она. – Значит, суждено тебе в Белых горах половинку свою найти. А когда воочию её увидишь, в обморок упадёшь. Коли случится такое – значит, точно суженая твоя перед тобою.

– А я… а я тоже кошку во сне видала, – поведала Доброхва, теребя пушистую рыжевато-русую косу. – И тоже кланялась мне она, к себе звала.

– Не ври, не снилось тебе ничего, – ехидно подколола её сестра. – Ты просто мне завидуешь! Я-то собою хороша, а на тебя, дурнушку, кто посмотрит?

– И не вру я вовсе, снилась! И не дурнушка я, это ты – жаба! – Доброхва пристукнула кулачком по колену. И добавила, молитвенно сложив руки: – Берёзонька, возьми нас с собою к кошкам!

Родились сёстры в один день и маленькими девочками походили друг на друга изрядно, но с годами сходство их стало уменьшаться – каждая пошла своею дорожкой, даже волосы у Доброхвы отцовской рыжинкой засияли, а у Влунки остались светло-золотистыми.

– Не ссорьтесь, родные! – Берёзка со смехом обняла девушек за плечи. – Обе вы пригожие. Судьба-то – она же не смотрит, кто хорош собою, кто нет. Свою пару и лягушка находит. А судьба и за печкой отыщет.

– Засиделись вы в девках, чего уж правду таить, – кивая, вздохнула Милева. – А женихов-то годных в Гудке нынче не сыщешь: война мужиков покосила… Даже не знаю, за кого вас замуж выдавать буду. Ой, беда!…

Пришёл на обед Стоян, а за ним уже не заячьим прискоком, а степенной походкой шагал Боско – новый подмастерье у ложкаря, а в будущем – наследник дела. Сам Стоян постарел за войну, поседел, высох, только на плечах широких рубаха болталась, будто на пугале огородном; увидев Берёзку, обрадовался он до слёз.

– Дитятко! – охнул он, переступив порог.

– Здравствуй, батюшка! – Берёзка обняла свёкра, смахивая пальцами тёплые слезинки с его ввалившихся, заросших серебристой бородой щёк.

– И правда, выручила ты из плена солнышко красное, – крепко целуя Берёзку и роняя с набрякших, усталых век солёные капли, проговорил он. – Ну что, навоевалась, наколдовалась, ведунья? Домой вернулась, али как?

– Я, батюшка, пришла вас всех к себе звать, – сказала Берёзка. – Не могу Белые горы покинуть, но и по вас сердце моё истосковалось.

– Это как же мы?… – почти слово в слово повторил восклицание своей супруги Стоян. – У меня ж тут мастерская, дело моё, торговля… Что ж я, брошу всё, что ли?

Берёзка показала кольцо и подробно объяснила, как оно действует. Жить можно было во дворце, а с его помощью мгновенно перемещаться каждое утро на работу, в один шаг преодолевая длинный путь. А Влунка с Доброхвой уже тараторили отцу в оба уха:

– Батюшка, батюшка, нам знак был! Суженых своих нам в Белых горах искать следует!

– Цыц! – строго перебил их Стоян, подняв широкую ладонь. – Не жужжите, и так в ушах звенит… Какой ещё такой знак? Что вы трещите, сороки? Не пойму ничего!

– Так сны, сны, батюшка! – объясняли наперебой девушки. – Кошки нас к себе зовут, жёнами их просят стать. Надобно в Белые горы перебираться! Соглашайся, батюшка! А коли сам не хочешь, так хоть нас отпусти! Не век же нам в девках вековать, а тут женихов не сыщешь теперь…

– Да обождите вы! – поморщился Стоян. – Дело-то не шуточное ведь. Где ж мы жить-то там станем?

– Так с нами, батюшка, – объяснила Берёзка. – Во дворце княжны Огнеславы, сестры супруги моей.

– Во дворце? – изумлённо поднял поседевшие брови Стоян. – Ну-у… Это… Неудобно как-то.

– Отчего ж неудобно-то? – засмеялась Берёзка. – Напротив, удобнее некуда! Комнат да покоев много, все поместитесь!

– Дык… Не привык я у чужих-то людей жильцом быть, – покачал головой ложкарь. – Тут хоть дом свой, тут я сам хозяин, что хочу – то и ворочу, а там как? Гостем гостевать? Не с руки как-то.

– Отец, ты чего упёрся? – масленым колобком подкатилась к нему Милева, которой мысль о том, чтобы отдать дочек в жёны кошкам, пришлась по сердцу. – Влунке с Доброхвой замуж пора, да дома за кого отдашь? Поубивали молодцев наших добрых…

– Да погоди ты, мать, со своим «замуж»! Давай-ка, обед лучше на стол ставь. – Стоян забрал бороду в руку, сел на лавку в раздумьях.

Обед был по-бедняцки скромен: каша пшённая без мяса, квас да пироги ржаные. Хоть и налаживалась жизнь в Гудке, да не всё ещё выправилось до конца…

– У нас хоть со снедью получше, – убеждала Берёзка. – Всё не хлеб с квасом…

– Э, дитятко, – покачал головой Стоян, отправляя в рот ложку каши. – Дома я и чёрной краюшкой сыт вволю, а на чужбине и калач медовый поперёк горла станет!

Отобедав и отдохнув чуток, ушёл Стоян в мастерскую, а Милева поведала Берёзке, что пошатнулись дела у супруга: вроде и посуду с прежним усердием да душой делал, а всё ж не так хорошо расходиться стала. То ли разруха послевоенная сказывалась, то ли с уходом Берёзки огонёк какой-то волшебный пропал, жилка тёплая, живительная угасла.

– Сила белогорская жилку эту вернуть поможет! – убеждённо сказала Берёзка. – Уговорить бы вот батюшку только.

– Ничего, уломаем, уболтаем, – засмеялась Милева. – Нас много, а он один. Числом возьмём!

Засиделась Берёзка в доме Стояна и Милевы: много новостей накопилось, всего не перескажешь, обо всём не переговоришь. Зорице она сказала, что на часик отлучится – родных повидать, а к обеду обернётся, но уж время ужина подошло, а Берёзка всё о Белых горах рассказывала: об обычаях и обрядах, о Тихой Роще и реке подземной, что Тишью зовётся; о девах белогорских, в чьих чудотворных руках расцветают и сады, и вышивка зачарованная… О битвах с навиями и нашествии Павшей рати тоже поведала она, а Милева с дочками, то хмурясь, то улыбаясь, слушали её рассказ, будто сказку волшебную, и всё сильнее им хотелось Белогорскую землю своими глазами увидеть. Пришедший с работы Стоян тоже заслушался, а Боско кивал и вставлял от себя словечко-другое: многое из рассказываемого Берёзкой он сам видел. Когда за окнами засинел вечерний сумрак, спохватилась Берёзка: и обед во дворце она пропустила, и к ужину не вернулась…

– Батюшка, матушка, пора мне, – вздохнула она. – Меня там уж хватились, поди…

– Ну, пора так пора, – огорчились Стоян с Милевой.