Крестовый поход на миры Саббат: Омнибус - Дэн Абнетт

— И моего ковчежного ангара для этого было недостаточно? — в голосе Тобина появилась жесткая грань, которой Тей раньше не слышал. — Это корабль, который разобрал и демонтировал «Поступь Омниссии» после кампании Рейде-Джеррейя, сэр.

— Я знаю, — сказал Тей. И он действительно знал. Самостоятельная программа извлечения данных распознала, что скажет Тобин, когда он еще был на первой трети предложения, и вывела на передний план разума Тея соответствующее досье. Он отогнал его щелчком раздраженной мысли.

— Я выражался метафорически, — продолжил он. — Я не мог вернуться к тем, кто отправил меня на эту миссию, и отчитаться перед ними, не имея полного, абсолютного понимания. Для этого нужен был определенный риск. Я совершенно искренне приношу извинения за то, что подверг вас этому риску, капитан. Если бы я хоть как-то иначе мог удостовериться в фактах…

— Я служу на боевом корабле, магос Тей, — сказал Тобин, когда Тей на миг прервался. — Я понимаю риск, нужный для достижения цели. Спросите об этом меня, мою команду, мы и глазом не моргнем, — он сделал паузу. — Но вы стали причиной вторжения, нарушения моей суверенной власти над кораблем и над самим собой. Просить меня забыть об этом из-за рискованности вашей миссии — вещь немаленькая.

— Понимаю, — сказал Тей и замолчал. Через миг Тобин повернулся, чтобы уйти. Тей продолжал смотреть вниз, через открытый пол ангара, на оранжево-серый лик Ашека. Капитан стоял, наполовину оглядываясь, видимо, в некоем конфликте с самим собой, и потом снова повернулся к нему лицом.

— Так что это было?

— Прошу прощения, капитан Тобин?

— Наследный Король. Тварь, которую вы протащили на борт. Я думал, наша миссия довольно проста. Забрать кусок Архивражьего еретеха и расчленить его. Но когда мы добрались до того кладбища, все стало… сложнее. Он явно не был тем, чем я его считал. Чем он был?

— Он был святотатством, — сказал Тей, — извращенным воплощением человеческой способности воображать и творить, поставленной на службу энтропии.

Он понимал, что это звучит скорее как проповедь, чем как объяснение, но ему было все равно. Предстояло слишком многое обдумать и слишком многое оплакать. Он слышал собственный голос, продолжающий рассказывать Тобину о краже секретов, об искажении знания, об осквернении таланта, и это была еще одна вещь, достойная скорби — еще одна, по сути, добрая душа, которой Тею пришлось солгать.

Его мысли уплыли в сторону, оставив разговор с Тобином на попечении полуавтономного процесса, который работал параллельно высшему сознанию, слегка соприкасаясь с ним, но оставаясь независимым. Диалог отдалился от Тея и стал лишь еще одним высокоуровневым процессом среди многих: вокруг него сплетались медленные поминальные молитвы по Адджи и другим погибшим на кладбище «машин скорби», и еще одна мысленная нить планировала отчет, который ему придется сделать перед вышестоящими, о том, что он здесь сделал и о том, с чем он встреился. Им лгать не придется, но и всю правду он им рассказать не сможет.

Шипящая красная руна-ссылка, которой Гурзелл заклеймил его мысли во время загрузки данных, по-прежнему оставалась на месте, по-прежнему висела в центре сознания, но теперь она остыла до тусклого серого цвета и уже не отталкивала рои малых мыслительных процессов и цепочек ассоциаций, которые проносились рядом и присоединялись к ней. Похоже, архимагос доверял Тею и считал, что он может делать все, что хочет, со знанием о том, что ему встретилось, теперь, после завершения миссии и устранения непосредственной угрозы. Тей решил, что это должно было его тронуть.

«Оболочка внутри оболочки внутри оболочки, Галхолин, — произнес голос Гурзелла в его памяти, что воспроизвела его с кристальной четкостью. Его процессоры заметили, что он размышляет о руне, и вывели несколько глубоко закодированных воспоминаний, ассоциируемых с ней. — Думаем мы, что может он быть тремя вещами. Если это чудовищно громадный кусок металла, лишь получивший форму — такой, как говорят нам первичные доклады — пусть так и будет. Он мертв, он никогда не был живым, он ничто для нас. Если это порченая технология, технология Темных Механикус, тогда старый Слайдо был прав. И это значит, что мы тоже приняли правильное решение, и на этом все. Но третий, этот третий шанс. Что ж… что ж».

Тей поднял зрительный образ, соответствующий разговору. Гурзелл уже не был независимой мобильной единицей, как Тей или как обычные, немодифицированные люди. Его нервная система была растянута на кружевной наноаугметической матрице, встроенной в живительные органические кристаллы, которые сидели глубоко в стенах самого центрального святилища в храме-зиккурате Механикус размером с ашекийский город-улей. Сознание архимагоса фокусировалось посредством механического тела, которое он носил, когда был мобилен, а теперь оно было перманентно закреплено высоко на стене святилища и оковано платиновым листом. Это был чисто косметический нюанс. У отполированной до яркого блеска маски, что когда-то таилась под красно-лазурным капюшоном Гурзелла, не было ни глаз, ни процессоров внутри. Ее бесстрастные черты не будут двигаться, и ее лик не будет взирать на Тея, когда тот будет стоять на полу перед архимагосом Гурзеллом (и внутри него) и отчитываться перед ним.

«Это было то, чего вы боялись, — скажет он. — Хотел бы я, чтобы было иначе, но это — то, чего вы боялись. Наследный Король был создан не варп-искусством и не краденым технознанием Империума. В его чертежах не кроются манускрипты Механикус. Ни один наш артефакт не пошел на создание его брони, или двигателей, или орудий, или интеллекта».

«И поэтому Асфодель также есть то, чего вы боялись, — продолжит он. — Он — не пораженный порчей техножрец. Он — не оскверненный Хаосом раб варпа, укравший наше божественное знание и сделавший его богохульным. Он просто… научился».

«Он — не обычный человек, — скажет Тей. — Да, Архивраг запустил в него свои крючья, и, возможно, он уже на пути от человека к чему-то иному. Но его труды? Его труды — труды человека. Одаренного человека. Гения. Если бы Асфодель попал к нам, он мог бы стать величайшим магосом нашего ордена со времен золотого века Марса. Разум, который смог просто… научиться… металлургии, изготовлению двигателей, составлению кода, формированию запоминающей проволоки, обработке элементов, аэродинамике снарядов, структуре боевых машин…»

Варп превращал в пародию все, к чему прикасался. Так что, в то время как человеческий интеллект стремился к божественному, жаждал узнать, понять, выковать, переделать и прикоснуться к интеллекту Бога-Машины, существовало и хаотическое отражение этого благородного устремления, желание увеличивать энтропию, искажать логику и волю, создаватт материальную оболочку для предельной и ужасной разупорядоченности варпа. И неважно, насколько ужасающим был лик техноереси, сам ее факт можно было понять. Есть действие, есть и противодействие. Есть симметрия. Она работает.

Но мысль, что один-единственный, невообразимо гениальный разум мог протянуть руку и взять вселенную, разобрать ее на части своим необученным интеллектом и свирепой логикой — это был кошмар. Это была неизъяснимая третья сторона. Это была перчатка, брошенная в лицо всему, во что верили Механикус, кинжал, метящий в сердце всему их методу упорядочивания космоса. Это было то, что Тей не мог открыть Тобину, то, что он держал в тайне от Адджи, пусть даже она считала его за это еретиком.

Считала его еретиком.

Весь Крестовый поход думал, что на Ашеке II существует техноересь. Хитроумные коммюнике Слайдо и его командиров были заранее просчитаны, но Тей не сомневался, что под ними крылись искренние подозрения. А Гурзелл, как Тей узнал, когда секретная руна остыла и излила в его разум еще больше новых знаний, Гурзелл позволял им так думать. Лучше пусть весь Муниторум думает, что Асфодель — отступный жрец Механикус, чем хоть кто-то наткнется хотя бы на намек, что Наследник просто… научился.

Вера Галхолина Тея была неподдельна. Он полностью вобрал в себя одну из глубочайших идей своей религии: что во вселенной есть симметрия, равновесие действия и противодействия, что, в то время как благороднейшие умы человечества пытаются строить что-то на основе разума и трудятся, пытаясь прикоснуться к божественному интеллекту, понимающему порядок всего сущего, существует также жажда искажать и портить, желание наводнить разум злобой и натравить на вселенную Хаос вместо того, чтобы трудами созидать порядок.

То, что он нашел на Ашеке, пошатнуло его веру до самого основания. Это было твердое доказательство существования мощных творений, которые зиждятся ни на золотой мудрости ордена Механикус, ни на гнилом разуме его варп-близнеца. Кому в конечном итоге служил Асфодель — ничего не значило. Значение имели те дары, которые он принес в дар этой службе. Он не получал религиозных инструкций или божественного вдохновения, чтобы строить. Асфодель… просто… научился.