История Франции - Марк Ферро

литературной, а также и политической игрой.

Монархическому абсолютизму соответствовало придворное общество. Оно деградирует, и ему на смену приходят салоны аристократии. В свою очередь после трудных времен Французской революции они исчезают или же постепенно угасают; дольше других продержался салон мадам Жюли де Рекамье, дочери и супруги банкира. В числе лиц, часто посещавших этот салон, были Бернадот и Люсьен Бонапарт, а затем мадам де Сталь и Бенжамен Констан и, наконец, Шатобриан, с которым Рекамье связывали долгие дружеские отношения, если не нечто большее.

После 1815 г. кружки, выражавшие интересы среднего класса, навязывавшего свои нравы и обычаи, стали для буржуазии излюбленным местом общения.

Кружок — это клуб на английский манер, а не клуб народных якобинских обществ. Он носит расплывчатый, закрытый характер, его членами в соответствии с Уголовным кодексом в эпоху Империи могли быть около двадцати человек, и на его создание требовалось специальное разрешение… Иными словами, на этих собраниях присутствовали все свои, и вначале их посещали в соответствии со своими убеждениями: Шатобриан, например, посещал только оппозиционные кружки. Но мало-помалу количество кружков увеличивалось, часто их охотно объединяли с кафе, называвшимися «кафе общения» (café du Commerce), где собирались влиятельные люди. Позже они встречались в более закрытых кружках, у одного из именитых граждан, как мы видим у Бальзака в романах «Депутат от Арси» или «Евгения Гранде». В провинции кружки получили развитие во времена Реставрации, процветали при Луи Филиппе, когда находились под надзором, поскольку власти считали, что в этих кружках возрождалась политическая оппозиция.

Но на самом деле вовсе не политика находилась в центре деятельности кружков. Главным были скорее дела, беседы, а также политические дискуссии, но скорее — между собой или же в форме обмена услугами. Как рестораны и гастрономия, бывшие его неотъемлемой частью, кружок, объединяемый с кафе, — изобретение буржуазии; здесь собиралась отдельно от других ее избранная элита, гордая своей избранностью. Историк Морис Агюлон отмечает, что постепенно там происходили изменения: от обычного коллективного посещения какого-либо кафе к созданию кружка, к специализации, а также к более гибкому упорядочению. В XIX столетии в Лионе, например, насчитывалось около дюжины иногда называемых «обществом» или «ассоциацией» кружков в сфере сельского хозяйства, медицины, литературы, торговли, искусства и т. д. Существовало также несколько «кружков общения» на английский манер, где в своем кругу «читали газеты, болтали и играли».

«На английский манер» означало также, что женщины в кружки, в отличие от салонов, не допускались.

Таким образом, места встреч соответствовали не только общественному положению, но и культурному уровню. Вскоре в кружках будут разговаривать только о своих лошадях и собаках, а кое-где демократизация поведения могла породить и другое: как рассказывает Мопассан, в некоторых кругах буржуазии посетители кружков охотно отправлялись в «заведение Телье» (публичный дом).

Так постепенно был создан образ человека прогресса, открытого, живущего вне дома, уступающего у домашнего очага набожной жене, которая выходит из дома только для того, чтобы пойти в церковь, и которая становится подобным образом «секретным агентом прошлого».

И наоборот, позволяет ли понять восхваление Стендалем итальянских женщин или Гобино — польских и русских женщин то, как представляли себе эти вольнодумцы своих соотечественниц — французских женщин? «Ежели они были хорошенькими, — говорит Стендаль об итальянках, — то, едва освободившись от ревности матерей, они мигом забывали религию и считали все, что им до этого говорилось, прекрасным, но подходящим лишь малым детям… Недавно хорошенькая и очень молодая женщина из Брешии спровоцировала своего любовника на дуэль. Она написала ему измененным почерком. Он был офицером и отправился на место дуэли. Здесь он обнаружил повесу с двумя пистолетами, желавшего во что бы то ни стало драться… Она же после этого нашла еще больше любовников, спешащих поскорее заставить ее забыть неверного. Вот видите, здесь у каждой женщины свои собственные повадки, своя собственная система понятий». «Что же до славянок, — писал Гобино в “Плеядах”, — то они — тираны в сферах деятельности, наиболее подходящих для мужчин… Так, польские дамы страстно увлечены вопросами политики, а разве они не играют воистину решающую роль в заговорах и революциях?.. “Это так, — ответила мне графиня, и глаза ее засверкали. — Мы любим все великое, словом, героизм нам хорошо знаком. Мы посылали наших мужчин навстречу опасности и в дальнейшем будем так делать. Но знаете ли вы, что мы были там рядом с ними?.. Мы любим великое, и чем больше мы любим, тем непобедимее наше стремление сделать великими своих кумиров”».

В середине XIX в. могло показаться, что у французских женщин пропало всякое желание участвовать в различных формах общественной жизни, и для этого не понадобились ни давление, ни принуждение. Казалось, немногочисленная женская элита распалась или отказалась от этой деятельности.

Веком позже такое же расхождение наблюдалось между литературным произведением Симоны де Бовуар «Второй пол» (1949), вызванными им откликами, его воздействием в стране и за рубежом, с одной стороны, и сохраняющимся отставанием Франции в женском вопросе — с другой.

Показывая, что «женщиной не рождаются, ею становятся», де Бовуар не довольствуется требованием для женщин положения, равного положению мужчин; она указывает на различие прав и положения, существующего как из-за организации общества, так и из-за биологических различий, традиционно выдвигаемых на первый план…

Поскольку отставание Франции в женском вопросе относительно, можно спросить себя: являлось ли, если рассматривать этот вопрос в общем плане, развитие наук и медицины, их престиж источником такого представления о женской природе, которое несло новую идеологию, и закрепила ли эта идеология их статус? Врачи начала XIX в. хотели также быть демографами, моралистами, а в 1829 г. наряду с либеральной партией была создана партия гигиенистов, что свидетельствовало о желании людей науки внести свой вклад в политический и общественный порядок.

Однако врачи одновременно анализируют физическую неполноценность женщины, ее анатомию, предрасполагающую к материнству, а также ее способность кормить грудью. Они в равной степени анализируют женщину нравственную, цельную, ее красоту и пол, которые влияют на ее бытие, — то, что Руссо выразил в «Эмиле». Женские болезни, в частности неврозы, приступы истерии, вызванные либо распутством, либо фрустрацией, предопределяют мужскую манеру мыслить, обнаруживающую некоторую панику перед женской сексуальностью и оправдывающую заточение женщин в доме, поскольку их жизнь «дополняет» жизнь мужчины, который таким образом