Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Черчилль узнал о падении дуче в Чекерсе, когда вместе с Клементиной, дочерьми Мэри и Сарой, Аланом Бруком, лордом Мораном и Джоном Мартином смотрел фильм Sousles Toits de Paris («Под крышами Парижа»). Проектор остановили, включили свет и все зааплодировали. Лондон узнал эту новость во время дневной передачи Би-би-си, когда диктор зачитал приказ об «отставке» Муссолини. Гарольд Николсон отметил, что в приказе не упоминалась Anno XXI. Вайолет Бонем-Картер позвонила Николсону: отставка Муссолини означала, что ее сына Марка, захваченного в Тунисе, отпустят. 27 июля, выступая в палате общин, Черчилль сказал, что выбор находится в руках народа Италии. Если он [народ] того желает, то может подписать мир и оживить «свои прежние демократические и парламентские институты». Он осудил негативное отношение британской и американской прессы к Италии и ее королю; Савойская династия всегда занимала в его сердце особое место. Однако, пока все не уляжется, сказал Черчилль, у Италии есть возможность «вариться в собственном соку». По мнению Николсона, фраза была грубой, и хуже того – ее было трудно перевести на итальянский язык для трансляции выступления Черчилля на Италию, и он предложил такой вариант: «L’Italia faro it suo proprio minestrone» («Италия должна варить свой суп»)[1701].

«Незабываемый момент, – написал Брук о падении Муссолини, – и, по крайней мере, переход от «конца начала» к «началу конца». Что касается выступления Черчилля, отметил Геббельс, «этот старый мошенник [dieser alte Gauner] оседлал любимого конька»[1702].

Средиземноморский стержень повернулся. Сицилия находилась более чем в 1200 воздушных милях от Берлина, на расстоянии почти в четыре раза превышающем расстояние от Нормандии до Рейна, и, кроме того, путь преграждали Альпы. В ближайшее время союзническим войскам и танкам не требовалось переходить через Апеннины и Юлианские Альпы, а если когда-нибудь им пришлось пройти этим маршрутом, то они бы поняли, что это гораздо сложнее, чем стремительное наступление по территории Нидерландов. Американцы знали географию и арифметику. С учетом расстояния и сложности рельефа, атаковать Германию из Южной Италии было все равно что атаковать Вашингтон, округ Колумбия, из Хьюстона через Аппалачи. С другой стороны, атаковать Германию из Нормандии все равно что наступать на Вашингтон с побережья Северной Каролины через фермерские угодья, равнины и леса. Черчилль с Бруком, готовясь к поездке в Канаду, больше всего опасались, что Рузвельт, под влиянием Стимсона, будет душить на корню все будущие инициативы в Италии. «Маршалл совершенно не понимает, какие стратегические сокровища лежат у наших ног в Средиземноморье, – написал Брук в дневнике, – и думает исключительно об операциях за Ла-Маншем»[1703].

Черчилль жаждал осуществлять любые операции, обещавшие успех, и, конечно, итальянскую, и надеялся раз и навсегда решить этот вопрос на Квебекской конференции.

Сразу после полуночи 5 августа Черчилль в сопровождении Клементины, Мэри и еще двухсот пятидесяти человек выехал из Лондона на поезде, идущем в Глазго, а затем на катере преодолел небольшое расстояние до Гринока, где в заливе Ферт-оф-Клайд на якоре его ожидал линейный крейсер «Королева Мария»[1704].

Неожиданным было участие в этой поездке миссис Черчилль. Любовь Черчилля к жене не вызывала сомнений; он был абсолютно верен Клементине. Он уважал ее мнение, которое она упорно отстаивала, но редко советовался по политическим вопросам. Клементина путешествовала просто в качестве жены Великого человека, а он из-за огромной ответственности, возложенной на него, как правило, не замечал ее. У него было много дел, пока они находились на борту, и он обсуждал их за обедами и ужинами. Она была застенчивой женщиной, ей не доставляло удовольствия сидеть за столом с незнакомцами, которым только и требовалось, что время и энергия ее мужа. В такой обстановке она держалась скованно и неестественно, позже написала ее дочь Мэри, и «потому в жизни, заполненной людьми, чувствовала себя одинокой». Ей было свойственно состояние напряженности и тревожности. Этого Черчилль, учитывая отсутствие у него интереса к любым «болезням, связанным с нервами», не понимал (однажды он сказал своему врачу, что ему не нравятся ни психиатры, ни их «сомнительные идеи о том, что происходит в голове у людей»). «Нервное напряжение», в котором Клементина жила четыре года, «не прошло для нее бесследно», и, по словам Мэри, к времени поездки в Квебек «она находилась в состоянии глубокого физического и нервного истощения». У нее не было занятий, которые могли доставить ей радость, она не рисовала, не писала книг, не ухаживала за садом и не играла в азартные игры. К слову сказать, она ненавидела азартные игры. Ее отец проиграл большую часть ее наследства за игральным столом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

До войны Черчилль любил играть в казино, а Клементина отправлялась спать, заранее переживая о возможных прорехах в семейном бюджете: Черчилль был не слишком удачливым игроком. Была надежда, что морской круиз поможет ей снять напряжение, но такое путешествие, как это, в компании незнакомцев, только ухудшило ее состояние, и скоро она слегла в постель[1705].

К компании присоединился Аверелл Гарриман с дочерью Кэтлин. Они направлялись домой в Арден, в свой первый отпуск за два года. Генерал Орд Уингейт тоже отправился в Квебек, прибыв в Лондон из Бирмы менее чем за двенадцать часов до отъезда, вовремя, чтобы поужинать с Черчиллем. «Невероятные подвиги» Уингейта, командовавшего своими «чиндитами» в Бирме, произвели такое впечатление на Старика, что он приказал генералу сопровождать его в Квебек. Уингейт так торопился на поезд, что не успел переодеться и поехал в мятой полевой форме. Лорд Моран, как обычно, был рядом с Черчиллем. Через несколько минут после встречи с Уингейтом, о котором он столько слышал от Черчилля, Моран сделал вывод, что воин джунглей «всего лишь одаренный чудак, но не второй Лоуренс». После дальнейшего общения с Уингейтом Моран решил, что герой Бирмы «не совсем в своем уме – на медицинском жаргоне пограничный случай»[1706].

Вечером 5 августа «Королева Мария» с премьер-министром и всей компанией на борту, вышел из залива Ферт-оф-Клайд и прошел мимо острова Арран. Погода, по словам Брука, была пасмурной, дул сильный ветер. Огромный корабль, слегка покачиваясь на волнах, шел по Северному каналу Ирландского моря, а затем вышел в Атлантический океан. Корабль перекрасили и навели новый блеск, и он, подобно Англии, выглядел свежим, мощным и уверенным. Но Брук считал, что корабль направляется в штормовое море. «Чем ближе к конференции, тем меньше она мне нравится. Я знаю, что предстоит тяжелая борьба с нашими американскими друзьями»[1707].

В ноябре 1942 года Черчилль провозгласил «конец начала» гитлеровского рейха. Август 1943 года ознаменовал собой начало конца. Каждый день с фронтов приходили вести, которые подтверждали это умозаключение. Красная армия 5 августа взяла Белгород и начала наступление на запад. Поставленная перед ней задача на осень предусматривала захват нижнего течения Днепра, Киева и Украины. Когда фельдмаршал Манштейн сказал Гитлеру, что Берлин должен направить двадцать дивизий подкрепления или придется отступить из Донецкого бассейна, Гитлер ответил, что у него нет лишних войск; имевшиеся в наличии отправлены в Италию. За неделю до этого разговора генерал Гейнц Гудериан, идеолог стратегии блицкрига, сказал Геббельсу, что «серьезно озабочен» ходом войны, особенно в свете того, что немцы «не могут позволить себе вести активные действия на всех фронтах». Кроме того, Гудериана беспокоила бессмысленная переброска бронетанковых частей и подразделений с Русского фронта, где они были столь необходимы, в Италию и на Балканы, где географические условия давали преимущество пехоте и артиллерии над танками. С начала мая шестнадцать немецких дивизий (включая четыре эвакуированные с Сицилии) были переброшены в Италию, где еще в апреле не было ни одного немецкого соединения. Еще восемь – на Балканы и в Румынию, и тринадцать находились в Норвегии. Высказывания Гудериана и признание Геббельсом того факта, что возросла мощность ударов, наносимых британскими военно-воздушными силами по Германии, являлись подтверждением того, что союзники использовали черчиллевскую гибкую, авантюрную стратегию[1708].