Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

снятой дощечки.

– Улица Алексея Толстого, – сказал он водителю.

В крайнем случае муж (если Хорошенькая замужем) спустит его с лестницы. Не хотелось бы. Впрочем, необъяснимое предчувствие подсказывало ему, что все обойдется. Пьяных любят, а он, кажется, немного пьян. У него легко шумит в голове, и кто-то ласково доказывает, что ничего невозможного, в сущности, нет. Советоваться с шофером ему расхотелось. Не поймет, и, в конце концов, это было его, Коншина, личное дело.

Он перешел небольшой дворик, поднялся на второй этаж и обрадовался, что не ошибся, – на двери было выцветшее квадратное пятно. И круглый глазок, на который он в прошлом году не обратил внимания. Откуда-то доносился слабый стук пишущей машинки – похоже, что из-за двери. Оставалось одно – позвонить, и выяснилось, что это не так уж и трудно. Он нажал кнопку, послышался мелодичный звонок – две ноты. Машинка умолкла, и женский голос спросил:

– Кто там?

– Простите, – сказал Коншин, – но это, к сожалению, вопрос, на который почти невозможно ответить.

За дверью помолчали.

– Вы, вероятно, ошиблись?

– Думаю, что нет. Если у вас хорошая память на лица, не откажите в любезности посмотреть в глазок. Маловероятно, но кто знает? А вдруг вы меня вспомните?

Он чиркнул спичкой и поднес ее к самому подбородку.

– Может быть, вам поможет подсветка? Узнаете? Ну конечно нет, потому что это было без малого год назад на стоянке такси, напротив ресторана «Бухарест». Не могу сказать, что с тех пор я так уж часто вспоминал о вас. Но, вы понимаете, обстоятельства сошлись – снова зимний вечер, воскресенье, снег. Надо домой, много работы, а работать не хочется. Я приехал, чтобы спросить – не могу ли я чем-нибудь помочь вам? Уверяю вас, совершенно бескорыстно. Мало ли что могло случиться за год.

– Я вас плохо слышу.

– А вы приоткройте дверь, заложив ее предварительно на цепочку, – обстоятельно посоветовал Коншин. – А я повторю, и, если хотите, с подробностями. Ведь это безопасно. Вы увидите меня, и, может быть, мое появление не покажется вам таким уж странным. Возможно даже, что вы почувствуете себя в андерсеновских галошах счастья, а они, как известно, исполняют любое желание. Например, вы можете решить, что это более чем странно – являться к вам после десятиминутной прошлогодней встречи, и я растаю, как мираж, а вы уснете в полной уверенности, что увидели сон.

Послышался легкий звон цепочки, и дверь приоткрылась— ровно настолько, чтобы увидеть, что Хорошенькая была в хорошеньком голубом халате. И Коншин, по-видимому, стал виден ей – в распахнутом пальто, с небрежно замотанным шарфом, в шапке, откинутой на затылок, высокий, с нервным лицом, которое Маша нашла красивым.

– Вы не очень пьяны?

– Все относительно. С моей точки зрения – нет.

– Это действительно очень странно, что вы вдруг вспомнили обо мне. Так вы не боксер?

– Увы, нет. Я занимаюсь наукой в одном забытом богом институте. Моя фамилия Коншин, а зовут Петр Андреевич. А теперь, если ваш муж не собирается спустить меня с лестницы…

– Никто не собирается. Да и некому. Но так не знакомятся. Мне по меньшей мере не случалось. Запишите мой телефон и как-нибудь вечером позвоните. Меня зовут Мария Павловна. Спокойной ночи.

И она захлопнула дверь.

24

Наутро он проснулся с ощущением, что накануне произошла какая-то ошибка, нелепость. Нет, не ошибка, а как раз нелепость. У Левенштейна они изрядно хватили, а потом он поехал… Выжимая гантели, приседая, изображая бег на месте перед открытым окном, он вдруг схватился за голову и побежал в ванную.

«Но о чем я болтал, черт побери? – думал он, стоя под ледяным душем, а потом свирепо растирая полотенцем свое худое сильное тело. – Доказывал, что я не боксер? Рекомендовался?»

Робкая надежда, что все это, быть может, только приснилось ему, все же теплилась, копошилась, хотя после ледяного душа воображение с какой-то дьявольской отчетливостью нарисовало перед ним приоткрытую дверь, за которой мелькал голубой халатик. И более того – в ушах повторялся, как звон старинных часов, мягкий, но решительный голос: «Так не знакомятся… Как-нибудь позвоните».

Насилу дождавшись вечера, он позвонил и горячо, искренне извинился:

– Мне смертельно хочется попросить вас не сердиться. Но я знаю, что это невозможно, и поэтому сердитесь, только, ради бога, не очень.

– Я не сержусь. Вы были вежливы. И вообще это было забавно.

– Правда? Ну тогда все хорошо. Дело в том, что мне вдруг до смерти захотелось, чтобы та прошлогодняя сцена повторилась. И я решил…

– Об этом нетрудно догадаться, – смеясь, сказала Маша. – Вы решили съездить за мной, поставить в очередь на такси, а потом съездить по уху какому-нибудь нахалу.

– Так вы не сердитесь?

– Да нет же! Более того, я уже многое узнала о вас.

– Каким же образом?

– Вы знакомы с Верой Николаевной Поповой?

– Нет.

– Это мой лучший друг. Она замужем за сотрудником вашего института, мы вместе ездили в больницу, и в разговоре я спросила о вас. Его фамилия Ватазин.

Петр Андреевич не мог удержаться от изумленного восклицания:

– Георгий Николаевич?

– Да.

– Прекрасный человек и глубокий ученый.

– Точно так же он отзывался о вас. И даже еще более лестно.

– Как его здоровье?