Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ступай, вызови ту барышню! — приказал Бао Чжишуй.

— Зачем же вы, сударь, так грубо? — говорила мамаша. — Как это «вызови»? Моя дочка не ко всякому выходит. Только когда ее вежливо попросят.

Ли Гуйцзе засмеялась.

— Этот Бао ни дать, ни взять Попрошайка Ин, — заметила она. — Лезет нахрапом, нахал.

— Ах ты, потаскушка! — откликнулся Боцзюэ. — Может, я и нахрапом лезу, да меня мамаша твоя вон как обожает.

— Обожает, когда за ворота провожает, — заключила Гуйцзе.

— Хватит! — прервал их Симэнь. — Дайте посмотреть! Кто слово скажет, большую чарку пить заставлю.

Боцзюэ примолк. Актеры после очередного выхода удалились.

Из залы слева, из-за траурных штор, представление смотрели невестки У Старшая и У Вторая, золовка Ян, матушка Пань, свояченицы У Старшая и Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня — Чжэн Третья и госпожа Дуань Старшая. Рядом с ними были У Юэнян и остальные жены хозяина. По правую руку из-за штор за игрой актеров следили, столпившись, Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян, Инчунь и Сяоюй. Когда мимо них со сладостями и чаем проходила кухонная служанка Чжэн Цзи, ее окликнула Чуньмэй.

— Это ты кому? — спросила она.

— Тетушке У Старшей и матушкам, — отвечала Чжэн Цзи.

Чуньмэй взяла с подноса чашку. Тут Сяоюй услыхала со сцены, что героиню зовут Юйсяо и схватила ее тезку, горничную Юйсяо, за рукав.

— Чего стоишь как вкопанная, потаскушка? — обратилась она к горничной Юйсяо. — Слышишь, тебя мамаша кличет? Ступай, хахаль пришел.

Сяоюй так толкнула Юйсяо, что та, не удержавшись, отскочила за занавеску, задела невзначай Чуньмэй и расплескала чай.

— Вот потаскуха нескладная! — заругалась на нее Чуньмэй. — Ишь, расходилась! С чего это тебя бесит, а? Всю юбку залила. Как еще чашку не разбила.

Перебранку услышал Симэнь и послал Лайаня узнать, что там за шум.

Чуньмэй села на стул.

— Вон Юйсяо расходилась, — объясняла она. — Так и скажи: завидела шлюха хахаля вот и взбесилась.

Симэнь не придал значения тому, что сказал слуга, Юэнян же подошла к горничным и сделала выговор Сяоюй.

— А ты чего тут торчишь весь день? — говорила хозяйка. — Где твое место? Ступай за моими покоями больше присматривай!

— Туда молодая госпожа только что пошла, — отвечала Сяоюй. — И матери наставницы там.

— Сукины дети! — ругалась Юэнян. — Нельзя вас на представление пускать! Непременно какой-нибудь фортель да выкинете.

При появлении Юэнян Чуньмэй тотчас же встала.

— Все они, матушка, одного поля ягоды, — говорила Чуньмэй. — Носятся как угорелые. Для них никаких приличий будто и не существует. А то пойдут улыбаться да хихикать при посторонних.

Юэнян приструнила горничных и вернулась на свое место.

Первыми откланялись сват Цяо и сюцай Ни. За ними стали собираться свояк Шэнь, лекарь Жэнь и свояк Хань, но их удержал Боцзюэ.

— Хозяин! Уговори же господ, прошу тебя! — обратился он к Симэню. — Мы всего лишь друзья твои и то не решаемся расходиться, а тут родные уходят. Свояк Шэнь, вы ведь рядом живете. А вам, господа, — обратился Боцзюэ к своякам и лекарю, — тоже не следовало бы торопиться, хотя вы и живете за городской стеной. В третью ночную стражу городские ворота все равно заперты. Посидите, господа! Актеры не все еще показали.

Симэнь велел слугам принести четыре жбана с вином феи Магу.[1050]

— Господа, нельзя ж их оставить без внимания! — воскликнул Симэнь, когда слуги внесли жбан и поставили перед шурином У Старшим большой кубок. — Всякий, кто встанет из-за стола, да будет наказан старшим из нас этой чарой.

Все уселись на свои места. Симэнь велел Шутуну попросить актеров сыграть самые волнующие сцены пьесы.

Немного погодя ударили в барабаны и кастаньеты. Вышел актер и спросил Симэня:

— Разрешите спеть сцену с вручением портрета?

— Пойте любую, — говорил Симэнь. — Лишь бы за душу хватало.

Героиня Юйсяо запела арию. Когда она дошла до слов «Да, в этой жизни не встретиться нам больше, поэтому я шлю тебе портрет», Симэню представилась больная Пинъэр, и он, расчувствовавшись, проронил слезу. Когда он вынул из рукава платок, чтобы вытереть слезы, это заметила из-за занавески неусыпная Цзиньлянь.

— Матушка, вы только взгляните на него! — указывая пальцем на Симэня, говорила она Юэнян. — Вот негодяй! Напился, а теперь нюни распускает.

— С твоим-то умом, сестрица, следовало бы знать, что музыка воссоздает грусть и радость, разлуку и встречу, — заметила Юйлоу. — Увидишь седло, вспомнишь павшего коня. Ему сцена, должно быть, напомнила почившую, вот он и прослезился.

— Не верю я этим слезам, — говорила Цзиньлянь. — Плакать над игрою лицедеев, по-моему, одно притворство. Не поверю никому, пока сама не заплачу.

— Потише, сестрица, — урезонила ее Юэнян. — Дай послушать!

— Понять не могу, — обратилась к хозяйке Юйлоу, — почему сестрица Шестая у нас такая ворчунья?

Когда сцена окончилась, пробили пятую стражу и гости разом стали откланиваться. Симэнь хотел было их удержать и взял в руку большой кубок, но ему все же пришлось проводить их за ворота.

Симэнь обождал, пока убрали посуду, и велел актерам оставить костюмы.

— Завтра их сиятельства Лю и Сюэ прибудут, — объяснял он. — Опять играть придется.

После угощенья актеры ушли. За ними последовали и четверо во главе с Ли Мином, но не о том пойдет речь.

Забрезжил рассвет. Симэнь удалился на ночлег в дальние покои.

Да,

Сколько холодных дней впередизлая судьбина сулит?Много ль туманных утренних зорьвстретить еще предстоит?

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава шестьдесят четвертая

Юйсяо на коленях вымаливает прощение у Пань Цзиньлянь. Чины уголовной управы приносят жертвы перед гробом наложницы богача

Едва любовь к тебе пришла,как уж расстаться с ней пора.Что толку полог подниматьи вглядываться до утра!Всему наступит свой конец:иссякнет шелкопряда нить,Свече последнюю слезувот-вот придется уронить.Злой ураган разъединитс подругой феникса стеной,И яшма нежная навекпереселится в мир иной.Красой Си Ши не насладясь,услышишь петушиный крик,Прохладой утренней пахнет,и потускнеет лунный лик.

Итак, когда гости разошлись, запели петухи. Симэнь удалился на покой, а Дайань, прихватив кувшин вина и закусок, направился в лавку, где собирался трапезничать с приказчиком Фу и Чэнь Цзинцзи. Но у старого Фу не было желания пить в такой поздний час. Он стал разбирать постель и вскоре лег на кане.

— Вы уж с Пинъанем выпейте, — говорил он. — А зятя Чэня не стоит ждать. Не придет он, наверно.

Дайань зажег на прилавке свечу и кликнул Пинъаня. Они пили чарку за чаркой, и немного погодя закусок как и не бывало. Когда посуду убрали, Пинъань ушел обратно в приворотную сторожку. Дайань запер двери и лег на кан рядом с приказчиком Фу.

Старику не спалось, и он заговорил.

— Гляди, матушку Шестую в какой гроб положили! Панихиды служат, богатые похороны готовят. Какие почести, а!

— Богатая она, вот и почести, — отвечал Дайань. — Только пожить не пришлось. А то, что батюшка тратится, так это он не своими же деньгами сорит. Матушка Шестая, по правде тебе сказать, такое богатство в дом принесла! Я-то уж знаю. Про серебро и говорить не приходится. Сколько у нее одного только золота да жемчуга! А дорогие безделки, нефритовые пояса, запястья да головные украшения! А драгоценные камни! Всего не перечесть. А почему, думаешь, хозяин так убивается? Он ведь не ее жалеет. Ее деньги ему покою не дают. По характеру я покойную матушку ни с кем в доме не сравняю. И уступчивая, и добрая. Без улыбки не поглядит. Даже нашего брата, слугу, не обидит. Не было у нее привычки за каждое слово «рабским отродьем» обзывать или там заставлять клясться в верности ни за что, ни про что. А как она, бывало, за покупками посылала! Серебра, значит, даст. «Свешали бы, матушка, — скажешь, — чтобы потом недоразумений каких не вышло». А она улыбнется. «Чего тут вешать? — ответит. — Бери уж. Тебе ж ведь тоже заработать хочется. Только мне принеси, что прошу, ладно?» И кто только у матушки денег взаймы не брал! А многие ли долги возвращали? Но она ничего! Не отдаете, мол, и не надо. Матушка Старшая и матушка Третья над деньгами тоже не трясутся. Зато матушки Пятая и Вторая — вот уж скупые-то. Погибель к нам придет, замотают, если хозяйство в свои руки возьмут. За чем бы ни послали, все норовят недодать. Стоит, скажем, цянь серебра, так дадут девять с половиной, а то и девять фэней. Выходит, мы из своего кармана что ли за них доплачивать обязаны?

— Но матушка Старшая не из таких! — заметил приказчик Фу.