Можайский — 4: Чулицкий и другие - Павел Саксонов

— Недешево обошелся?

«Ну, как… составителю — тысяча с чем-то; художнику — несколько сот; бумага — по семь рублей за стопу; набор — по двенадцать рублей за лист[61]; печать текста — по полтора рубля за тысячу оттисков; рисунки — по три. Еще переплет и что-то по мелочи. Пожалуй, что и недешево».

— Можно взглянуть?

Павел Александрович поднялся со стула, подошел к книжному шкафу и достал экземпляр.

Экземпляр поражал великолепием: шагрень[62], веленевая бумага, прекрасные иллюстрации… Текст был отпечатан крупно, без скупости на объеме, поэтому том получился особенно толстым, увесистым.

Я вздохнул не без зависти: нам, в бытность мою гимназистом, такие не дарили!

— Что-то еще?

Павел Александрович поставил книгу обратно в шкаф:

«Ученическая форма, обувка…»

— В какую приблизительно сумму обходится всё это за год?

«Понятия не имею».

— Как же так? Разве не вы составляете ведомость?

Павел Александрович покачал головой:

«Нет, не я».

— У вас есть специальный служащий? Могу я с ним поговорить?

Опять отрицание:

«Такого служащего у нас нет».

— Но кто же ведет учет такого рода расходам?

«Сам Семен Яковлевич».

Я прищурился:

— Лично?

«Он или кто-то из его секретарей. Какая разница?»

— Но не вы?

«Не мы».

— И как же так вышло?

«Очень просто». — Павел Александрович развел руками. — «Поначалу, когда Семен Яковлевич изъявил желание оказывать нам поддержку, я действительно направлял ему что-то вроде списка пожеланий, но вскоре он попросил меня не беспокоиться».

— То есть?

«В самом прямом смысле: не беспокоиться. Не отвлекаться на эти заботы. С тех пор все нужды учитываются им и он же их оплачивает, исходя из собственной сметы».

— Вас это не удивило?

«Почему это должно было меня удивить?»

— Ну как же: не вам ли виднее, в чем именно нуждаются училище, учащие, ученики?

Отрицание:

«Семен Яковлевич — не новичок в такого рода деятельности».

— Стало быть, претензий у вас нет?

«Никаких. Мы получаем даже больше того, что я намечал, когда лично составлял списки!»

— И деньги через вас не проходят?

«Нет, конечно».

— Но какие-то бумаги вы все же подписываете?

«Разумеется».

— Какие?

«Подтверждающие, что те или иные блага были нам действительно предоставлены. Какие же еще?»

— И вы ни разу не обратили внимания на суммы?

«Никакие суммы в них не значатся. Мы же не деньги получаем, а готовую, так сказать, продукцию!»

— Вот теперь, — удовлетворенно улыбнулся я, — многое прояснилось!

Павел Александрович моей улыбкой не удовлетворился:

«Но к чему вы всё это спрашивали?»

— Неважно. Для вас. Но вы мне очень помогли. И в знак признательности…

«Минутку!» — перебил меня Висковатов. — «Объяснитесь все-таки!»

— Ну, будь по вашему…

Я вкратце поведал о своих соображениях. Павел Александрович сначала протестовал, но затем сдался и стал мрачнее тучи:

«Какой ужас!» — прошептал он. — «Какой позор!»

— Не отчаивайтесь, — попытался его успокоить я, — в этом нет вашей личной вины, пусть даже ситуация и в самом деле неприятная.

«Куда уж хуже…»

— Могло, могло быть и хуже… Но давайте вернемся к письмам.

Павел Александрович посмотрел на меня почти затравленно:

«Ко всем?» — спросил он безнадежно.

Я кивнул:

— Да, Павел Александрович. Ко всем. Вы же сами видите: ничего не поделать. Всё одно к одному…

Висковатов тоже кивнул, на этот раз соглашаясь:

«Увы!»

— Итак…

«То письмо, о котором вы говорили, — начал признаваться он, — с наложенной ценностью, было ничем иным, как утвержденным актом бесплатного проезда по Николаевской железной дороге в период между несколькими датами: мы — руководство училища — собирались вывезти учеников на несколько экскурсий — в Тверь и в Москву. К акту была приложена записка…»

— Очень хорошо, что вы об этом не забыли, — удовлетворенно сказал я, памятуя о словах управляющего почтовым отделом. — На почте никакого акта не помнят, тогда как рукописный листок запомнили очень хорошо: не каждый день ценным отправлением нарекают несколько строк на обычной бумаге.

«Если желаете, — ответил Павел Александрович, — я покажу вам эту записку».

— И акт, пожалуйста.

Висковатов подошел к столу и вынул из ящика сложенный втрое стандартный лист писчей бумаги и то, что с отдаления можно было принять за конверт с наклеенными марками.

«Держите».

— Я принял и то, и другое. Конверт на деле и оказался тем самым актом: не удивительно, что Борис Семенович, управляющий, ничего о нем не сказал. В непонятных, но, впрочем, уже и неважных целях его сложили в виде конверта лицевой стороной наружу и по такому назначению использовали. Записка же гласила следующее…

Чулицкий достал из кармана памятную книжку и зачитал:

Павел Александрович!

Пересылаю Вам разрешение Дирекции Николаевской железной дороги на бесплатный проезд в Тверь и в Москву и обратно для группы Ваших учеников. Разрешение, изволите видеть, действительно для проезда в Тверь между седьмым и одиннадцатым; для проезда в Москву из Твери — между восьмым и тринадцатым; для проезда в Петербург из Москвы — между четырнадцатым и шестнадцатым. О размещении в Москве я также договорился.

Одна небольшая просьба: примите, пожалуйста, от моего секретаря посылку для его родственника в Твери — человек этот встретит Вас на вокзале. В посылке — оранжерейные персики, отправить их почтой невозможно. Правила-с!

Ваш С.Я.М.

— Вот так, господа!

— От седьмого до одиннадцатого… — прошептал Кирилов. — И шестнадцатого — в Петербург… А восемнадцатого…

— Да.

Можайский:

— Хитрые сволочи!

Гесс:

— Не так всё просто, Юрий Михайлович.

Чулицкий:

— Совершенно верно: не так всё просто.

Можайский:

— Я уже понял, что с самим Молжаниновым всё далеко не просто. А вот идея — проста. И цинична настолько, что это уму непостижимо! Передавать взрывчатку с детьми! Как шоколадку какую! Удивительно, что никто не погиб… персики! Оранжерейные! — Его сиятельство цедил слова сквозь зубы, его страшные глаза сузились до щелочек, но их улыбка полыхала сквозь эти щелочки подобно ацетиленовым горелкам. — А если бы сопровождающие не досмотрели? А если бы мальчишки вскрыли коробку? Вы представляете, господа, чем это могло закончиться?

Перед моим мысленным взором встала картина взорванного тогда полотна и сошедшего с рельс состава, по чистой случайности оказавшегося маневровым: диспетчер пустил его перед московским экспрессом, давая возможность убрать от подъездов к станции несколько отцепленных от других поездов пустых пассажирских вагонов. Террористы ошиблись, приведя свою мину в действие. И только эта ошибка спасла десятки, а возможно, и сотни ни в чем не повинных людей от неминуемой смерти!

По спине побежали мурашки. А если бы, как говорил Можайский, бомба случайно взорвалась в вагоне?

— А мы-то гадали, как они ухитрились всё это привезти!

Способ воистину был сатанинским!

— Можете себе представить, — между тем, продолжил Чулицкий, — какой эффект произвела на меня эта записка! Я то перечитывал ее, не веря своим глазам, то в упор смотрел на Павла Александровича. Висковатов выглядел обеспокоенным, но до него подлинный смысл адресованного ему послания и того, что он — собственными своими руками — натворил, все еще не дошел. «Неужели вы ничего не понимаете?» — тогда воскликнул я и посмотрел Павлу Александровичу в глаза.

Он, однако, не понял:

«Нет. Да что с вами?»

— Даты! Даты сличите!

«А что с ними не так?»

— Вы ездили на экскурсии?

«Конечно».

— Посылку с «персиками» вам дали?

«Да».

— Вы ее передали… э… родственнику молжаниновского секретаря?

«Разумеется».

— А коробку в пути вскрывали?

«Нет. Зачем?»

— Да хотя бы затем, чтобы убедиться: действительно ли в ней персики были!

Вот теперь Павел Александрович побледнел, а в его взгляде заплескался ужас:

«Так это были не персики?» — промямлил он. — «А что?»

Я вздохнул:

— Вы ведь знаете о попытке подрыва московского экспресса?

«Д-да…»

— Так вот: для следствия самой большой загадкой явился вопрос — как террористам удалось доставить взрывчатку на место минирования?

«В-вы… п-полагаете…»

— Уверен.

Павел Александрович схватился за голову:

«Что же теперь будет?»

— Где у вас телефон? — вместо ответа на заданный мне вопрос сам спросил я.

Висковатов махнул рукой.

Я подошел к аппарату и попросил соединить меня с Зволянским[63]. Однако на месте Сергея Эрастовича не оказалось, и тогда я продиктовал записку, которую секретарь обязался незамедлительно вручить, едва увидит начальника.