Люди золота - Дмитрий Могилевцев

– Мы заплатим, – пообещал Инги, улыбнувшись.

К полудню на реку опустился плотный белый туман. Обволок берега, глуша голоса и шаги. Идущие по берегу жались к воде. Те, кто шёл на лодках, перевозя припасы, вглядывались в туман изо всех сил, но не могли различить камня впереди, пока не утыкались в него. По многу раз приходилось слезать в воду и стаскивать лодки с мели. Хельги приказал на передней всё время дуть в рог – но туман приглушал звук, и до берега он доносился жалобным, едва различимым стоном – будто жалоба неупокоенной души.

Продвигались медленно. Народ жался друг к дружке, не хотел отходить даже за дичиной, за свежим мясом. Чуяли лопье колдовство. На привалах осторожно расспрашивали Леинуя и Хельги: а молодой-то патьвашка чего сказал? Что думает? Делает чего-нибудь против ворожбы? Инги же попросту плыл, глядя равнодушно на белую пелену вокруг, и держал в своей ладони руку раненого, который то впадал в забытьё, то просыпался снова. Хотел пить. Из раны его сочилась сукровица, смешанная с гноем. Кожа на лице натянулась, пожелтела, глаза впали. Из его глаз уже глядела Хель. К ночи, когда его переносили с лодки на берег, перехватили неудачно. Из-под повязки брызнул изжелта-зелёный, зловонный гной, раненый принялся визжать. Успокоил его только отвар сонных грибов – их множество росло вокруг, и дурман из них вышел крепкий. Вся земля вокруг так и кишела пищей и живностью. Грибов торчало столько, что из-под них не видно было палой листвы. Особо ленивые обдирали сыроежки, на ходу запихивали в рот. Рыбу хватали чуть не голыми руками. Потроха кидали в воду у берега, на них тут же стаей кидались жирные, раскормленные окуни, а разгонять их являлись щуки, похожи на пятнистые поленья. Одну такую поймали, насадив на рогатину, и вытаскивали из воды втроём. А после боялись подойти, потому что рыбина вырвалась и заскакала по берегу, щёлкая огромными, длинней собачьих, клыками. Жирным рыбным отваром Инги поил сонного лопаря, стараясь не морщиться от нестерпимой вони. Тот послушно пил, но стоило его выпустить из рук – обмяк, будто пустой мешок. Под его повязкой образовалась вздувшаяся чёрно-сизая полоса мёртвого мяса, сочащегося гнилью.

– Помрёт он, – сказал Хельги. – Скоро помрёт.

– Ещё три дня, – возразил Инги упрямо.

– Плохие будут дни, – заметил Хельги, хмурясь. На своём веку он перевидал немало ран и мертвецов, ещё считавших себя живыми.

Когда кончалось действие грибов, раненый снова принимался кричать. На третий день, после очередного поворота реки и чашки отвара, он показал на речку, вливавшуюся слева в Ворзугу, и принялся горячечно шептать. Тьёрви, хотя и привык уже к его лепету, не смог разобрать ни слова. Но Инги, подумав, велел приставать и отправился вверх по течению с дюжиной людей. Позвал с собой Хельги, Леинуя, взял парней покрепче, чтобы тащили носилки с раненым.

После недолгой ходьбы вдоль потока открылось святилище лопских богов. Услыхали его намного раньше, чем увидели. Мерный, струйчатый гул висел над соснами, катился сквозь туман. И вдруг под ногами исчезла твердь. Впереди клубился туман, плыл рваными клочьями, и, раздирая его, сливаясь с ним, рождая и пробиваясь сквозь него, рушилась вниз водяная стена.

Раненый вскрикнул, забился. Инги, нагнувшись, закрыл ладонью ему рот. Прошептал в самое ухо по-лопски: «Тише, тише!» – и добавил на языке корелы: «Сейчас тебе будет хорошо. Очень хорошо». Тот обмяк, будто понял.

Поперек тропы лежал скелет оленя – чистый, выскобленный муравьями добела, скрепленный веточками и ремешками. Инги ударил его мечом, и тот рассыпался сухими обломками. Молодой патьвашка первым ступил на них, растёр подошвой, раздвинул ветки и шагнул на серый, покрытый лишайником камень.

Впереди лежало круглое, спокойное озеро, рождавшее грохочущую воду, и над озёрной гладью призрачными кольцами танцевал, сплетался туман, окутывал черепа медведей, ровные частоколы оленьих рёбер, оскал побелевших волчьих клыков. Весь гладкий каменный берег был усеян костями, заботливо собранными, связанными, расставленными – будто звери огромной разномастной стаей собрались сюда на сходку и умерли в одночасье.

– Чего застыли? – спросил Инги насмешливо у спутников. – Боитесь костей? В этом месте больше нет силы. Смотрите!

– Эй, ты, потише! – крикнул Хельги.

Но Инги уже ударил ногой ближайший костяк.

Обломки костей взвились в воздух, упали. И тут же всё сборище звериных скелетов захрустело, задрожало, посыпалось на замшелый камень.

– Здесь нет силы! – повторил Инги. – Но мы вернём её! Вы двое, несите лопаря сюда! Сюда, на камни, ближе к воде. Вы – берите камни, палки и крошите эти кости. Все крошите, кидайте в озеро! Ну, вы что, боитесь мертвечины?

– Эй, парень, ты хоть понимаешь, что делаешь? У лопи все сызмальства колдуют! Туман этот – их рук дело! Твой учитель, старый Вихти, когда был в полной силе, и то не мог с лопью совладать, удирал со всех ног.

– Дай мне копьё! – сказал ему Инги.

– Бери, – только и ответил побледневший Хельги.

– Отец богов! – крикнул Инги, воздев копьё над головой. – Я посвящаю это место тебе! Прими же кровь, великий отец!

И ткнул остриём лопарю между рёбер.

Тот вздрогнул и затих. Из раны вылилось совсем немного крови, будто лихоманка вместе с силами забрала и её, вытянула по капле с гноем.

Тело так и оставили над водопадом нанизанным на копьё – будто часового над мокрой пропастью, где клокотала, крутясь, взбесившаяся вода. А когда складывали знак Бёльверка из камней, нашли лопарскую захоронку – подарки богам этого места. В ямке под плоским камнем лежали истлевшие, разлезшиеся шкурки, птичьи кости, перья, связанные в сопревшее узорочье. Россыпь жемчужин, иные ещё свежие, белые, а иные постаревшие, зелёно-чёрные, гнилые. Но главное – бесформенный, узловатый, с въевшимся песком слиточек размером с детский кулак. Под ножом он сверкнул яркой, солнечной желтизной.

А когда спускались, туман исчез. Растаял, расточился, улетел пухом под ледяным ветром, засвистевшим в ветвях.

С тех пор Хельги стал молчалив и угрюм и, встречаясь с Инги взглядом, всё время бормотал себе под нос, шевелил пальцами. Люди его всё чаще за советом и приказом обращались к Инги. Он не стал одёргивать и удерживать, когда они скопом бросились в реку искать жемчужные раковины и когда принялись избивать стадо перепуганных оленей, кинувшееся прочь и оказавшееся в углу между перекатистой в том месте Варзугой и ущельем её притока. Тогда все объелись мясом до отрыжки и на следующий день до полудня не могли собраться в путь. Двигались неспешно, ели вволю, наслаждаясь изобилием пищи и чудесной, мягкой погодой. Никто не обращал внимания на тучи мошкары и комарья – продымленных, просаленных вояк почти не кусали. На солнцепёке ещё досаждали оводы со слепнями, но ночами становилось всё холоднее. Осень дышала последним теплом, и густую зелень хвои разрывало алое золото умирающих листьев – шуршащих, ложащихся под ноги теней пролитой над миром крови.