Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов - Леонид Громов

Чехов удачно показал в рассказе казенный стиль деятельности государственного учреждения, формализм судебных чиновников, их полное безразличие к человеческим страданиям и драмам, раскрывающимся перед их глазами.

Рассказ "В суде" (напечатанный 11 октября 1886 г.), видимо, написан ,под влиянием повести Толстого "Смерть Ивана Ильича" (опубликованной весною 1886 г.). В повести Толстого отдельными выразительными штрихами показана деятельность судебного учреждения и чиновника судебного ведомства Ивана Ильича Головина. Служба в казенном учреждении вытравила в Головине человеческие чувства - он признавал только таксе отношение к посторонним ему людям, которое "может быть выражено на бумаге с- заголовком". Головин, продвигаясь по чиновничьей лестнице, очень быстро усвоил "прием отстранения от себя всех обстоятельств, не касающихся службы, и облечения -всякого самого сложного дела в такую форму, при которой бы дело только внешним образом отражалось на бумаге и при котором исключалось совершенно его личное воззрение и, главное, соблюдалась бы вся требуемая формальность".

"Смерть Ивана Ильича", особенно финальная часть повести, рассказывающая о душевном кризисе умирающего Головина, вошла и в творческую историю чеховской повести "Скучная истерия".

Содержание рассказа Чехова "Учитель", думается, навеяно педагогическим опытом Толстого в созданной им Яснополянской "свободной" школе, где основным принципом обучения и воспитания было возбуждение интересов

учащихся, ориентация на живые запросы и творческую инициативу детей, где работал учитель, любящий детей и свое педагогическое дело, где между учителем и учениками устанавливалось "отношение естественности".

И облик учителя Сысоева, и особенности его учеников, и отношения между учителем и учениками во многом показаны у Чехова в соответствии с педагогическими идеалами Толстого. Следует, однако, сказать, что Чехов не все принимал в "свободной" школе Толстого: он не соглашался с педагогическим тезисом Толстого о "предоставлении полной свободы ученикам учиться". В школе Сысоева есть определенная регламентация занятий, проводятся экзамены. Если Толстой считает вредным делать замечания об опрятности тетрадей, о каллиграфии, об орфографии, то учитель Сысоев у Чехова, напротив, проявляет большую заботу о грамотности и красивом почерке учащихся. Характерна для чеховского учителя такая деталь: "Он подошел к столу, где лежала стопка ученических тетрадей, и выбрав тетрадь Бабкина, сел и погрузился в созерцание красивого детского почерка..."

В рассказах о детях Чехов был последователем Толстого, приумножавшим богатства, внесенные Толстым в художественно-педагогическую литературу. Чехову было органично то "живое понимание" детей, которое отмечал Чернышевский у Толстого-педагога.

Учась мастерству у Толстого, Чехов обратил особое внимание на одну из сильнейших сторон художественного метода Толстого - раскрытие "диалектики души" человека. Чехова поражало мастерство психологического анализа в романе "Анна Каренина". Современники Чехова передают, что он однажды полусерьезно, полушутливо произнес фразу: "Я его (Толстого) боюсь, он же "Анну Каренину" написал".

В сложном и важном для писателя искусстве психологического анализа внутреннего мира героев Чехов - ученик Толстого - достиг больших творческих успехов, показав себя уже в годы перелома крупным мастером анализа души взрослых и детей.

Некоторые особенности психологического метода Толстого Чехов использовал в своей творческой практике. Так, раскрытие внутренних переживаний человека путем описания их физических проявлений оказалось чрезвычайно близким Чехову-художнику. Что Чехов пользовался этим приемом сознательно, свидетельствует ©го письмо к Ал. П. Чехову от 10 мая 1886 г., где дается такой совет: "Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев: нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев". (Т. 13. стр. 215.)

В том же году, когда Чехов давал этот совет своему брату, он написал рассказ "На пути", где продемонстрировал свое искусство анализа душевного состояния героини. В изображении утренней встречи Иловайской с Лихаревым совсем мало диалога; художественная ткань рассказа на последних двух страницах заполнена "ремарками" автора, регистрирующими физические движения героини. Можно выделить из текста места, изображающие последовательность движений Иловайской, и убедиться в их психологической выразительности.

Так, молодой Чехов, ассимилируя психологический метод Толстого, выступил новатором в рассказе "На пути", где показал сложную психологическую ситуацию "незавершенной" любви. Эту новаторскую тему Чехов через год так же тонко разработал в "Рассказе госпожи NN".

Раскрывая сложные психологические коллизии в душе героя, показывая конфликты во взаимоотношениях героев, Чехов иногда допускал прямые заимствования у Толстого. Примечательным в этом отношении примером может служить сложная ситуация, довольно часто встречающаяся в произведениях Чехова: муж или жена, разочаровавшись в своем спутнике жизни, начинают видеть в нем такие недостатки, которых раньше не замечали. Эту ситуацию мы находим в рассказах "Несчастье", "Именины" и др. В "Несчастье" Чехов рисует переживания женщины, уже не любящей мужа, но еще пытающейся уверить себя, что любит. Наблюдая за обедающим мужем, она начинает чувствовать к нему ненависть: "Я люблю его и уважаю, но... зачем он так противно Жует?"

Что касается "Именин", то еще Плещеев, первый читатель и критик этого произведения, писал Чехову, что в двух местах рассказа заметно подражание "Анне Карениной": "... разговор Ольги Михайловны с бабами о родах и та подробность, что затылок мужа вдруг бросился ей в глаза, - отзывается подражанием "Анне Карениной", где Долли так же разговаривает в подобном положении с бабами и где Анна вдруг замечает уродливые уши мужа". ("Слово". Сборник второй. 1914, стр. 256-257.)

Интересна реакция "уличенного" автора в ответном письме к Плещееву: "Вы правы, что разговор с беременной бабой смахивает на нечто толстовское. Я припоминаю. Но разговор этот не имеет значения, я вставил его клином только для того, чтобы у меня выкидыш не вышел ех abrupto... И насчет затылка Вы правы. Я это чувствовал, когда писал, но отказаться от затылка, который я наблюдал, не хватило мужества: жалко было". (Т. 14, стр. 185.) Значит, в данном случае мы имеем дело с сознательным подражанием Чехова Толстому - так дорожил Чехов этой "толстовской" психологической подробностью, что не побоялся обвинений в явном подражании Толстому.

Находим в произведениях Чехова и тот прием психологической характеристики героев, который впервые с таким мастерством ввел в художественную литературу Толстой - "внутренние монологи" действующих лиц. Но в применение этого приема Чехов внес оригинальную черту. В. Виноградов, изучая особенности "внутренней речи" в чеховских произведениях, заметил, что "Чехов, следуя за Толстым, расширил драматическую сферу применения языковых приемов, связанных с формами внутренней речи, "стиль чеховских героев нередко воспринимается, как прерывистый, раздвоившийся речевой поток, в котором струя внутренней речи то вырывается наружу, то уходит внутрь, несясь скрытым, "подводным" течением под текстом произносимых слов". (В. Виноградов. О языке Толстого. "Литературное наследство" № 35-36, 1939, стр. 184.)

Чехов, ассимилируя в своем художественном методе особенности психологической манеры Толстого, сохранил и здесь свое творческое своеобразие. Последнее выразилось главным образом в том, что Чехов в своих приемах анализа внутреннего мира героев был лаконичнее Толстого. Чехов не все раскрывал в душевной жизни героя, многое уводил в "подводное течение" повествования, в "подтекст", активизируя восприятие и воображение читателя, заставляя последнего вместе с автором участвовать в психологическом анализе: "Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам" . Чехов любил говорить, что в рассказах лучше не досказать, чем пересказать. Этот прием Чехов применял и в других жанрах. (Т. 15, стр. 51 )

Таганрог и Приазовье в творчестве Чехова

В "годы перелома" Чехов написал наибольшее количество произведений с местным колоритом. Это обстоятельство заставляет обратиться к вопросу о роли Таганрога и Приазовья в творчестве Чехова, в становлении и развитии чеховского реализма.

Таганрогский период жизни Антона Павловича - значительный этап в духовном развитии великого русского писателя. В гимназические годы начался и быстро развивался процесс формирования морального и эстетического облика Чехова. В Таганроге пробудился серьезный интерес Чехова к литературе и театру, началась литературная деятельность писателя. Таганрогская действительность послужила для наблюдательного художника источником многих тем, мотивов, образов.