Исторический материализм - Герман Гортер

Представим себе фабрику, на которой низкая заработная плата, и представим профессиональный союз, который хочет добиться ее повышения. Этого возможно достигнуть только неожиданной стачкой. За несколько дней до ее взрыва, когда все уже готово, предприниматель начинает кое–что замечать; он приглашает к себе рабочего и выспрашивает у него, не предстоит ли что–то такое. Если рабочий даст уклончивый ответ, фабрикант разом поймет, в чем дело, и призовет штрейкбрехеров. Поэтому рабочий лжет; он отрицает, что нечто подготовляется, и говорит, будто ничего не знает. В глазах фабриканта он действует плохо, в глазах рабочих — хорошо. Такие случаи встречаются очень часто. Следовательно, ложь может быть хорошим делом.

Представим теперь служащего в каком–нибудь министерстве, являющегося социал–демократом. В руки ему попадает проект, являющийся угрозой для его класса. Он выкрадывает документ, который после того попадает на редакционный стол «Впереда» («Vorwarts» — главная газета германской социал–демократической партии. И. С). Мы считаем его действия похвальными. Нечестность по отношению к враждебному классу может являться добродетелью в глазах собственного класса.

В 1903 году многие железнодорожники договаривались по известному сигналу отказаться от дальнейшего передвижения поездов. Это было вероломством по отношению к железнодорожным компаниям. Напротив, мы видим в этом акт величайшей верности.

После стачки голландских железнодорожников была назначена комиссия для изучения их положения, открывшая ужасающие порядки. Но ее отчёт держался втайне, и потому правительство не видело оснований для законодательного вмешательства. Какой–то письмоводитель, или чиновник, или наборщик, получивший отчет в свои руки, копию его передал секретарю союза железнодорожных рабочих, и тот начал говорить об отчете во всех открытых собраниях. Ни один рабочий, ни один социал–демократ не выразил тогда порицания таким действиям; всякий чувствовал, что верность своему собственному классу значит больше, чем верность капиталистам.

Да и стоит ли приводить еще примеры, чтобы лицемерной буржуазной морали противопоставить нашу правду! Впрочем, вот еще один: рабочие Коммуны не остановились перед тем, чтобы с оружием в руках вести борьбу против реакционных классов. Это было убийством в глазах противников, величайшим мужеством и самопожертвованием в наших глазах. То же самое мы скажем о наших товарищах, борцах русской революции.

И, наоборот, на бесчисленном множестве примеров можно было бы показать, как наши противники в классовой борьбе нарушают нравственные заповеди. А потому повторим еще раз: в классовой борьбе все классы действуют по такому обычаю, который стоит в противоречии с общей моралью, проповедуемой буржуазией. Капиталистические классы постоянно обманывают, проводят и обкрадывают рабочий класс; они делают это, как господствующие, что еще хуже; они должны делать это, так как на этом построена их общественная система. Но и рабочий класс часто вынуждается быть в классовой борьбе вероломным, неправдивым и т. д.[9].

В интересах правильного понимания необходимо еще одно замечание. Мы показали, что в классовой борьбе все классы применяют нечестность в качестве средства и считают это нравственным. Но имущий класс своим положением вынуждается прибегать к неправде, как средству борьбы, много чаще, чем рабочий класс. Это относится не только к повседневной борьбе, но, прежде всего, и к научной истине относительно самого общества.

Капиталистический класс падает, рабочий класс поднимается: к этому приводит производственный процесс. Но признание этого факта само по себе было бы для буржуазии началом той самой гибели, которой она старается избежать. Поэтому она ненавидит все истины, напоминающие ей о предстоящей гибели, и везде, где она еще господствует, старается бороться с ними. Но так как производственный процесс действует неумолимо, то это возможно для нее только посредством неправды. Из классового интереса она инстинктивно ищет лжи, и в лучшем случае сама начинает верить, что это — истина. Напротив, рабочий класс во всех областях общества заинтересован в истине. Общественные силы возвышают его; поэтому он хочет знать их; это познание — благо для него, так как оно дает новую силу для дальнейшего подъема.

Таким образом, все, что соприкасается с областью классовой борьбы, является для нас предметом чистого правдивого изучения. Мы не боимся ясного познания, так как наша уверенность в победе становится все несомненнее.

Итак, мы не можем всегда говорить правду; в борьбе нам иногда приходится быть несправедливыми с нашими противниками, — наши примеры показали это; но мы всегда ищем научной истины об обществе, и этой истины мы никогда не скрываем. Даже из классового интереса.

В этом — великая разница между пролетариатом и буржуазией.

И здесь рабочий пусть сам решит, на какую сторону он станет: на сторону капиталистов или социалистов.

Но одна вещь еще требует выяснения, и тогда этот трудный вопрос будет закончен.

Но разве, — может быть, спросит внимательный читатель, — не носится перед глазами всех людей один и тот же высоконравственный идеал? И пусть нравственность не вечна, и ее действие не остается навсегда одинаковым: но и в таком случае не один ли и тот же у всех идеал равенства, всеобщей любви к ближнему, счастья и справедливости?

На это марксизм отвечает: на первый взгляд это так; в истории человечества мы всегда встречались с одними и теми же словами: свобода, равенство, право, братство. Поэтому кажется, как будто идеал всегда остается один и тот же.

При более внимательном рассмотрении причина этого явления открывается в том, что с той поры, как существует классовое общество, все господствующие классы брали под свою защиту несвободу, неравенство и бесправие, а в с е подчиненные и угнетенные, как только они приходили к сознанию и начинали шевелиться, требовали права, свободы и равенства. Так как всегда существовало угнетение, то всегда было и стремление к свободе и равенству. Но если мы посмотрим, что скрывается за лозунгами, за словами, то откроем, что равенство и свобода, которых требовали одни, были совершенно другие, чем те, которых требовали другие, и что различие вытекало из классовых или производственных отношений, в которых находились различные угнетенные. Мы уже выше показали это на примерах христианства, французской революции и социал–демократии, и потому нет необходимости доказывать это еще раз.

Нравственный идеал для разных времен и народов тоже различен. Он живет и развивается, как все идеи. Следовательно, вся нравственность, подобно политике, праву и другим цветкам духа, представляет естественное явление, которое мы можем очень хорошо выяснить и проследить в его развитии.

Замечание.

Нравственность — не какая–либо область духа, совершенно обособленная от остальных. Человек не является в одной части политическим существом, в другой части — правовым существом, в третьей, опять–таки отдельной части, — нравственным и в четвертой — религиозным существом. Человек, это — единое целое, которое мы только в целях лучшего понимания разлагаем на различные части для того, чтобы удобнее рассматривать каждую из них самое по себе. В действительности политические, нравственные, юридические, религиозные воззрения тесно переплетаются между собою и вместе составляют единое духовное содержание. Поэтому нисколько не удивительно, что все они взаимно воздействуют друг на друга. Раз составившись, политические убеждения приобретают особую силу и оказывают воздействие на правовые воззрения и нравственные чувства; раз сложившись, нравственные чувства оказывают обратное действие на политические и прочие убеждения.

Мы намерены показать это на одном примере.

Нищета, вытекающая из капиталистической системы, многих приводит, как известно, к злоупотреблению алкоголем.

Но капитализм и несчастных приводит к организации и борьбе и тем самым создает в них нравственность: чувства солидарности, большую моральную способность к сопротивлению, мужество, сознание собственного достоинства и т. д. Эта нравственность, эти социальные побуждения приводят к воздержанию или умеренности, и последние в свою очередь оказывают то действие, что политические убеждения проясняются, а политическая сила недавно столь несчастных людей становится много больше. Тогда нравственность начинает оказывать обратное действие на знание, мышление, на идеи о праве, собственности и классовой борьбе.

Тем не менее, остается правильным, что изменения в нравственности вытекает из развития производительных сил, — без этого несчастный никогда не пришел бы к организации и к сознанию своей силы; но существует известное обратное действие, существует известное взаимодействие между всеми этими духовными областями, которые, коренясь все в общественном труде, все оказывают влияние одна на другую.