Журавли и карлики - Леонид Юзефович

– Он только что был здесь. Вечером опять придет, приезжайте.

15

От метро «Войковская» до отраслевого института, где Гена раньше работал вместе с Жоховым, а теперь без него, нужно было минут двадцать ехать на трамвае. По дороге Жохов рассказал про Хасана и получил совет заявить в милицию.

– Не знаешь нашу милицию? – разозлился он. – У Хасана бабок всяко больше, чем у меня.

– А чего, собственно, ты от него бегаешь? – спросил Гена.

– Что значит – чего? Поймает, заставит комнату на себя переписать.

– Интересно, как ты себе это представляешь? Там же куча бумаг, нотариус, регистрация.

– Паяльник в жопу засунут, и никаких проблем.

– Главное, не паникуй. Если все так, как ты говоришь, тут вообще какая-то самодеятельность. На счетчик так не ставят.

– А как ставят?

Этот вопрос Гена игнорировал и перевел разговор на предстоящую встречу.

Взятый у дядьки диск лежал в пакете, два слоя полиэтилена скрывали под собой тридцать тысяч долларов. При таком багаже свидание с незнакомыми людьми требовало хотя бы элементарных мер предосторожности. Решили, что с одним из этих двоих Гена поднимется к себе в лабораторию, а второго попросит подождать у машины. Жохов, прежде чем идти вслед за ними, издали за ним понаблюдает. Если что-то покажется подозрительным, из автомата позвонит Гене по служебному телефону и тот под любым предлогом отменит встречу.

Из трамвая вышли без четверти два. Институт находился через дорогу, Гена сразу двинулся на ту сторону улицы, чтобы подождать гостей у крыльца. Жохов остался на трамвайной остановке. Отсюда хорошо просматривалась площадка перед зданием института и подъезды к ней. Как минимум следовало проверить, не приедут ли эти ребята со скрытым конвоем.

Нулевой этаж дирекция сдавала под склад. У боковых дверей разгружалась товарная фура, с полдесятка восточных людей таскали какие-то ящики и по желобу спускали их вниз. Парадное крыльцо было пустынно, на стоянке справа от него жались друг к другу несколько «жигулей» с астрономической, похоже, цифрой пробега и морковного цвета «запорожец» – все, чем могла похвалиться большая наука. От прежней жизни не осталось ничего, в Монголию давно никто не ездил. Часть научных сотрудников уволили, другие сами разбежались, остальные постоянно сидели на больничном или прямо на рабочих местах торговали гербалайфом, китайским трикотажем, польской парфюмерией и турецкой кожей, параллельно сочиняя фиктивные отчеты для невидимого начальства. Оно было занято сдачей в аренду тех площадей, которые высвобождались при сокращении штатов. Жохов еще раз порадовался, что он тут не работает.

С институтского крыльца Гена как полный идиот помахал ему рукой, но ответа не дождался. Эти ребята могли быть уже здесь и незаметно наблюдать за входом.

Закуривая, Жохов увидел перед собой пожилую женщину в дутом пальто и таких же сапогах-луноходах. В руке у нее болталась матерчатая кошелка с торчащим оттуда черно-сизым хвостом мороженой рыбы.

– Куришь? – спросила она ласково.

– Как видите.

– Бросить-то не можешь?

– А что?

– А то, что Бог сотворил всех животных и птиц, и рыб, и растения, табак в том числе, и человека поставил властвовать над ними, – зачастила она, понимая, что ее могут прервать, и душевным взглядом компенсируя вынужденную скороговорку, чтобы дослушали до конца. – А ты допустил, что трава над тобой властвует. Ты, значит, против Бога идешь, а о том не думаешь.

– Давай-давай, тетка, иди, – сказал Жохов.

Она не двинулась с места.

– Что ты меня гонишь? Я трамвая жду. Ты тоже ждешь, чего время зря терять? Жизнь быстро проходит. Стоишь ты, например, за чем-нибудь в очереди и думаешь, будто с очередью подвигаешься к продавцу. А на самом деле – к смерти. Куда бы мы ни шли по своим делам, идем к смерти. Ты не стесняйся, спроси меня что-нибудь про Бога. Я отвечу.

– На любой вопрос ответишь?

– На любой. Я академию кончала, у меня диплом есть.

Из кошелки была вынута папка, из папки – запаянный в пленку лист бумаги с круглой голубой печатью. Ее нежный, ни к чему не обязывающий цвет выгодно отличал печати новых организаций от кондово-советских, фиолетовых, проставляемых на века.

Гена по-прежнему топтался на крыльце один. Косясь на него, Жохов взял протянутый ему документ. Это было свидетельство о присуждении Рыловой Раисе Федоровне ученой степени магистра евангелической теологии.

Слева перечислялись предметы, которые она изучала в своей академии, в правой графе, тоже столбиком, стояли полученные оценки. Все экзамены сданы были на «отлично», лишь один – на «удовлетворительно». Жохов повел глазами налево – посмотреть, какой предмет давался ей хуже других, и прочел название этой дисциплины: «Распознавание Божьего гласа».

– Не знаешь, что спросить, я подскажу, – вызвалась хозяйка диплома, кладя его обратно в кошелку с рыбой. – У нас новенькие часто спрашивают, почему, если Бог есть, невинные младенцы умирают.

– И почему?

– Потому что Бог строит себе храм небесный из безгрешных душ. А когда на земле люди строят дворец или хоть что, им камни требуются разного размера – большие, поменьше и совсем маленькие. Так же и Богу на небесах.

Подошел трамвай. Она забралась в вагон, попытавшись сманить за собой Жохова обещанием пробить за него талон на компостере. Пока не закрылись двери, он ощущал на себе гипнотизирующий взгляд этой тетки, способной ответить на любой вопрос. Неумение слышать глас Божий искупалось у нее готовностью донести до публики результаты чужих откровений. Вероятно, это давало ей неплохую прибавку к пенсии. В ее пылких речах чувствовалась прочная методическая основа.

Трамвай уполз, вновь открылась заслоненная им площадка перед институтским фасадом. Теперь на ней появилась серебристая «ауди», рядом стоял Гена с двумя молодыми мужчинами без пальто и без курток. Один, покрупнее, был в пиджаке, другой – в черном свитере.

Разговор продолжался недолго. Тот, что в пиджаке, пошел с Геной в институт. Второй погулял около, почитал афиши на стенде и снова сел в машину. Видимо, замерз. Проследить, куда повели его товарища, он не пробовал, никаких знаков никому не подавал, на клаксон не жал, к телефонной будке не приближался. Успокоившись, Жохов направился к институту. Шел расхлябанной прогулочной походкой, скрывая, как в нем все натянуто и напряжено.

В лифте одна стенка обгорела от замыкания на панели еще в прошлом году, остальные, включая зеркальную, сплошь были оклеены объявлениями о том, что и в какой комнате продается мелким оптом по крупнооптовой цене или по мелкооптовой – в розницу. Почерк был в основном женский. Среди текстов, написанных от руки, попадались распечатанные на принтере. Дух времени просачивался из помещений, арендуемых коммерческими организациями.

В лаборатории не оказалось никого, кроме Гены и потенциального покупателя. Они пили чай с сушками. Кипяток был мутный от накипи в электрочайнике, нечищенном с тех пор, как уволилась последняя лаборантка.

Гость принадлежал к новой формации деловых людей, чьи нервные умные лица странно гармонировали с телами рыночных амбалов. Синий клубный пиджак с рельефными металлическими пуговицами, по идее – свободного покроя, облегал его грудь, как концертный фрак. Когда успели эти ребята накачать себе такие шеи, для Жохова всегда было загадкой. Казалось, они со школы все предвидели и заранее начали готовиться к наступлению эры реформ.

Познакомились, естественно, без фамилий. Гость назвался Денисом. На вид ему было лет тридцать, но это не имело значения. Теперь в промежутке между двадцатью и тридцатью пятью годами возраст говорил о человеке не больше, чем цвет глаз. Мера успеха перестала зависеть от времени, потраченного на дорогу к нему.

Заперли дверь, Гена принес молоток, драчевый напильник без ручки и похожую на лобзик победитовую пилку по металлу. Жохов распаковал товар, продемонстрировал заводское клеймо. Денис отнесся к нему без интереса. Он положил диск на стул, прижал его коленом, заботливо поддернув стрелку на брючине, и сделал два коротких надреза, сходящихся один к другому. Рука у него была твердая, пилка шла ровно. Мелкозубое узкое полотно легко впивалось в тонкий край диска, но по мере того как он утолщался, замедляло ход. Опилки сыпались на подстеленную Геной газету «День», орган духовной оппозиции. Завлаб Володя Гольдфайн начал читать ее, для того чтобы утвердиться в намерении уехать на историческую родину, но постепенно к ней пристрастился.

Напильник не пригодился, молоток – тоже. Когда второй надрез под углом сошелся с первым, крошечный треугольник отвалился сам. Денис побросал его на ладони.

– Что-то легковат.

– Из лантаноидов он самый легкий, – объяснил Жохов. – Удельный вес пять и двести сорок пять.

Он собрал опилки на газетном сгибе, ссыпал в пробирку, запечатал пробкой. Денис положил ее в карман, а треугольничек – в маленькое отделение бумажника. Приставив его на место, можно будет проверить, не подменен ли товар.