Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

Двадцать первого мая Нуреев впервые вышел на сцену Парижской оперы во фрагменте из «Баядерки», где он танцевал свою любимую партию — восточного воина Солора. И зрители, и критики сразу же отметили его невероятную пластичность. «Кировский балет нашел своего космонавта, его имя Рудольф Нуриев», — в пересказе постперестроечных российских авторов, якобы загадочно сообщала парижская пресса. На самом деле фраза звучала несколько по-иному: «У русского балета есть свой космический первопроходец».

Вокруг советского танцовщика толпились поклонники, мгновенно оценившие его редкий дар. С некоторыми из них у Рудольфа сразу же сложились очень дружеские отношения (кто распространил миф о его нелюдимости?). Особенно с Кларой Сент, обожавшей балет и постоянно крутившейся за кулисами театра. Именно ей суждено было сыграть особую роль в судьбе Нуреева. Она была помолвлена с сыном министра культуры Франции Андре Мальро и, естественно, имела обширные знакомства в высших сферах общества.

«В тот вечер, когда я танцевал Солора, я познакомился с Кларой, — рассказывал Рудольф впоследствии. — Все это произошло очень просто. После спектакля я присоединился к своим друзьям, которые ждали меня в машине около Оперного театра. Мы собирались отпраздновать мое выступление. На заднем сидении в машине сидела девушка, которую раньше я никогда не видел: очень бледная, совсем маленькая, ей, казалось, не больше 16 лет. Мне представили ее как Клару Сент, невесту Винсента Мальро, одного из сыновей французского министра культуры, на пару дней уехавшего на юг Франции. Клара почти ничего не говорила весь вечер. У нее красивые прямые темные волосы с красноватым оттенком и привычка как-то по-детски все время их отбрасывать. Она встряхивала своей головой и улыбалась всегда молча. Она мне очень понравилась с первого взгляда».

Двумя днями позже они встретились на любимом балете Рудольфа «Каменный цветок», в котором он сам не выступал. Девушка пригласила Нуреева наряду с другими артистами в ложу, которую обычно занимали французские официальные лица. Через несколько лож от них сидели руководители Кировского театра, которым все происходящее крайне не нравилось. В антракте Рудольфа даже отозвали в сторону и упрекнули за общение «с нежелательными лицами». Это, впрочем, не возымело никакого действия. Да и могло ли быть иначе? Ведь танцовщик не чувствовал за собой никакой вины, да и действительно в данном случае не делал ничего дурного.

Более того: по воспоминаниям одного из французов, Рудольф, очевидно, выполняя чьи-то указания, иногда брал с собой на «международные встречи» того, кто был призван приглядывать за ним. Когда Нуреева пригласили на очередной дружеский обед, он ответил:

— Я с удовольствием пойду, но думаю, что с нами должен пойти еще один человек.

«Он не мог отправиться один, — пояснял французский очевидец. — Существовал кто-то, кто должен был его сопровождать. И с нами пошел Соловьев».

Юрий Соловьев — так же молодой многообещающий солист ленинградского балета и бывший ученик педагога Александра Пушкина. Во время тех роковых гастролей их с Рудольфом поселили в одном номере отеля. Танцовщики находились в довольно приятельских отношениях еще со времен хореографического училища.

После спектакля Рудольф с Кларой отправились в маленький студенческий ресторан на Сан Мишель. Уже поздно ночью, после того, как она простилась с этим необыкновенным танцовщиком из Страны Советов, Клара получила сообщение о трагической смерти своего жениха, погибшего в автомобильной катастрофе…

Это еще больше сблизило их. Несмотря на множество парижских знакомых, Клара Сент была, в сущности, одиноким человеком; она бежала из Чили и всем своим существом понимала состояние Нуреева, странного юноши родом из Башкирии, оказавшегося в центре внимания парижской светской толпы.

«С этого дня мы виделись с Кларой почти каждый день, но никогда наедине и почти всегда в общественных местах. Несмотря на такие предосторожности, я вскоре начал ощущать беспокойство. Мне было сказано, чтобы я прекратил встречаться с моими французскими друзьями. Особенно настойчивое запрещение было наложено на мою дружбу с Кларой. Вероятно, ее широкое знакомство со всем балетным миром Запада делало нашу дружбу особенно подозрительной.

Однажды меня вызвал к себе Коркин, наш директор, и сказал: «Если ты еще раз увидишься с этой чилийской перебежчицей, мы строго накажем тебя». (Почему «перебежчицей», я никак не мог понять). Тон был таким, каким обычно выговаривают непослушным детям и который во мне всегда вызывал раздражение»[17].

Над головой Рудольфа сгущались тучи.

С одной стороны, невероятный успех на гастролях, вручение Парижской академией танца премии Вацлава Нижинского, участие вместе с другими артистами в интервью газете французских коммунистов «Юманите». Рассказывали, знаменитая русская балерина, престарелая Ольга Спесивцева вместе с кордебалетом простаивала в кулисах в своем вельветовом беретике и с бисерной сумочкой, чтобы только не пропустить его выход.

Но с другой…

Вскоре глава балетной труппы маркиза де Куэваса Раймонд Лоррейн, один из близких друзей Клары, пригласил Рудольфа и Юрия Соловьева посмотреть некоторые костюмы и обсудить его постановку «Спящей красавицы», которую советская труппа уже видела. Во время беседы Лоррейн, не слишком-то задумываясь о бестактности своих высказываний, обмолвился, что считает «Спящую красавицу» Кировского театра полностью устаревшей, а декорации и костюмы — просто отвратительными. Дошел и до того, что стал критиковать русскую хореографию, добавив, будто «Каменный цветок» оставил его совершенно равнодушным. Вот этого самоуверенному французу уже не стоило делать! «Я полагаю, он его никогда не видел, — едко заметил Рудольф. — Он так далеко зашел, критикуя все в Кировском театре, что я, в конце концов, не сдержался и высказал все, что я думаю о его «Спящей красавице».

Можно представить, как это выглядело со стороны! Нуреев довольно эмоционально и со знанием дела заметил, что костюмы французской постановки, конечно, великолепны, никто не спорит, но слишком усложнены и отвлекают внимание публики от самого танца. Это ужасно, когда актеры задыхаются в подобных костюмах и декорациях, а именно это и произошло в балете у Лоррейна. А ведь смысл искусства в том, чтобы минимальным количеством средств выразить большие чувства и идеи, а не наоборот, как в его балете, где средства подавляют, но не передают ни одной мысли и не создают никакого настроения. Нужно иметь серьезные провалы вкуса, чтобы одеть всех мужчин и женщин так, как это сделано у него в третьем акте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});