Донос - Юрий Запевалов

Прописываются разнообразные лечебные процедуры – в процедурные кабинеты водят по вызову, под конвоем.

Для меня, честно признаться, это было неожиданно, настоящим «откровением», никогда не думал, что за «зеками» так тщательно следит медицина.

Клиника центральная. Сюда свозят для лечения больных из всех областных «зон».

Кормили в больнице получше – утром кусочек масла и молоко, ежедневно сахар, хлеба по полбуханки и черного, и белого. Но варево – то же самое, из одного котла.

Спали в больнице вдосталь, отвлекаясь только на освидетельствования и процедуры. Читали – книги, как и в камере, можно заказать в тюремной библиотеке, приносят, читай. Библиотека «приличная», выбор книг большой.

В первую неделю я прошел полное медицинское обследование, врачи, каждый по своей специализации, поставили диагноз и назначили лечение. К врачам меня после этого обследования больше не вызывали, только лечебные процедуры, ну, и, конечно, лекарства, но это без вызова, лекарства выдаются и принимаются в палате-камере. Лекарства разносят утром, на весь день. Уколы тоже утром, если прописаны врачом. Но если прописано несколько уколов и ставят их в течении всего дня несколько раз, как это было со мной после сердечного приступа, то уводят в процедурную. Там тебя осматривают, измеряют давление, снимают кардиограмму, ставят укол.

Следователь не вызывал вовсе, с адвокатом виделись раз в неделю. В больнице.

Наступил период спокойного отдыха – сон сколько хочешь, тяжелые мысли баррикадировал чтением. Читал все подряд, что ни попадало.

В камере-палате лежали четверо «малолеток», это несовершеннолетние. Ребята любознательные, но уж очень неграмотные, какие-то даже примитивные. Для нашего времени – удивительно ограниченные знания. Только один из них, к примеру, после долгих раздумий и предположений, сказал, что Дмитрий Донской это какой-то полководец. Двое сказали – ученый, один не слышал о нем ничего. Никто ничего не знал о Куликовом поле или о Куликовской битве, да и в современной истории познания их были довольно скудными. Например, все четверо уверено знали о Сталине, но кто такие Жуков или Киров не мог объяснить никто.

Вскоре так получилось, что очередного взрослого выписали и отправили на «зону», а поселили вместо него еще одного малолетку 14-ти лет. Взрослым в камере остался я один. И начался «ликбез».

Ребята действительно оказались чрезвычайно любознательными.

– Саныч, расскажи что-нибудь.

Я начал им рассказывать историю Руси. Слушали, как малые дети слушают сказки.

По вечерам, когда всё в больнице успокаивалось и засыпало, мои «малолетки» укладывались по своим местам и откуда-нибудь сверху обязательно раздавалось:

– Саныч, расскажи что-нибудь.

– Ну хорошо. Про Александра Невского помните?

– Помним. Позавчера рассказывал.

– Родился у него сын, младший. Назвали его Данилой. Так вот, он и был настоящим основателем Москвы, а не Юрий Долгорукий. Знаете такого, Долгорукова?

– Это тот, что в Москве памятник?

– Да, тот, что памятник. Он, этот князь Долгорукий, был владельцем когда-то Москвы, а жила эта Москва давно, за сотни лет до прихода этого князя, кто ее основал – неизвестно, славяне, наверное. А Даниил, сын Невского, сделал Москву, доставшуюся ему «вотчиной», ну как вроде наследства, столицей своего нового княжества. Именно Даниил и основал Москву как будущую столицу Русского государства…

И так не спеша, торопиться нам некуда – подробно рассказываю о той далекой и не всем понятной жизни.

– Спите?

– Нет, нет, рассказывай…

Так каждый день. А прожили мы вместе более четырех недель. Конечно, ребята менялись, кого-то выписывали, взамен поступал другой, тоже малолетний, иногда поселяли и взрослых – один такой аж весь из себя – но и они через короткое время слушали эти истории, как дети.

Не знаю, случайно это или начальство пользовалось возможностью увлечь чем-то ребят, но в больнице так я и просидел в основном с малолетними.

Жалко мне было этих ребят. Приходит такой пацан в камеру с бравадой, «весь из себя», день куражится, ставит себя перед сверстниками. А поговоришь с ним, спокойно, уважительно, как со взрослым – он и скис, и «слезки на колесках».

Пацаны, они и в тюрьме пацаны.

* * *

Вроде и далеко город Курган от мест сражений, а война вот она, в городе, в каждом доме, в каждой семье.

Появились первые беженцы, на конных подводах. Из центральной России. Ехали семьями, с каким-то скарбом. Власти отводили им места расселения. За городом появились жилые палатки.

Да, если уж до Кургана добрались беженцы своим ходом, сколько же их по всей России? Ведь Курган и от Урала на приличном расстоянии. Неужели там, за Уралом, на Западе, уже все заселено и люди идут дальше, спешат на пока незанятые земли?

А затем – «обвал». Прибывали целые эшелоны эвакуированных. Везли поездами, везли и автомобилями, с ближайших от Кургана станций. В Кургане освободившиеся от беженцев автомашины грузились в железнодорожные вагоны и отправлялись теми же поездами обратно, на фронт.

Появились москвичи, а через некоторое время привезли женщин и детей из Ленинграда. Зрелище было ужасным. Мы, голодные и босые, рядом с ними казались сытыми-одетыми. Бледные, исхудавшие, ко всему, кроме еды безразличные, приезжие вызывали у нас какое-то непонятное чувство страха, ощущение всеобщей опасности. Мы боялись с ними общаться, разговаривать. Чем-то мрачным, «потусторонним» веяло от этих людей-скелетов.

Начались «уплотнения». Приближалась зима, а приезжих надо было разместить, подлечить, накормить, да еще и как-то занять, дать какую-то работу, что в тогдашнем Кургане было, наверное, самым трудным.

Заселили и в наш дом несколько семей. На второй день исчезла наша кошка. Баночку, в которой кошка недоела лапшу, мы выставили в коридор. Баночку тут же вылизали до блеска. В городе мгновенно исчезли кошки и вначале бродячие, а затем и домашние собаки.

Стали исчезать беспризорные дети. Поползли слухи – Черная Кошка, Пантера, «тузики»… В мясных котлетах стали попадаться детские человеческие ноготки.

Мы получили строгий наказ – из дому никуда, ни с кем незнакомым не разговаривать, никуда не ходить, если кто-то позовет или пошлет куда-то – не откликаться, в разговоры-переговоры ни с кем не вступать, быстро бежать домой.

– Если кто-то скажет – мама зовет, не верьте. Я вас никуда и никогда звать не буду. Ждите, пока сама не приду. Дома постоянно закрываться на крючок, никому не открывать и не отзываться.

Как пригодился мне этот материнский наказ однажды!

Дома мы сидели с младшей сестренкой одни. Саша был в школе, Нина ушла в магазин. После уплотнения в бывшей нашей комнате, прямо по коридору, жила семья Альмухамедовых, дочь у них была, тоже Нина. Коридор небольшой, соединял обе комнаты, имел общий выход в когда-то общую кухню и не освещался. В кухне тоже жила чья-то семья.

И вот я слышу, как кто-то зашел в коридор. Дверь тут же закрылась, с характерным и хорошо мне знакомым звуком. Потом такой странный шорох по стене и тихий стук в соседнюю дверь.

– Кто там – через стенку нам хорошо слышно.

– Открой, Нина, это же я, мама.

– Нет, не открою, у моей мамы не такой голос…

В это время я машинально взглянул на наш откидной крючок с крепкой и широкой петлей, запирающий нашу дверь. Мороз пошел по коже – дверь не заперта! Раздумывать некогда. Я пулей подлетел к двери, вскочил на постоянно стоящую у двери табуретку, накинул крючок и дверь тут же подалась от чьего-то внешнего нажатия. Обомлевший, я уперся ручонками в дверь, думая, что начнут ее ломать. Но в кухне были люди, воры делали вид, что идут в гости, шум поднимать опасно и вскоре в коридоре все стихло. В стенку постучала Нина Альмухамедова.

– Ребятишки, вы там целы? – Я оторвался, наконец от двери, подбежал к стене.

– Целы, Нина, целы.

– Не выходите пока, подождем, а там посмотрим.

Мы жили на втором этаже. Дом рубленый, из толстых бревен, я давно освоил спуск из окна своего второго этажа прямо на улицу по угловому срубу. Но тут я оробел, даже побоялся спускаться. Вдруг эти, что приходили, еще трутся возле дома. И за дверь выйти боялся – а вдруг затаились?

Наконец вспомнил о маленькой сестренке. Да где же она? Заглянул под кровать – маленькая, а сообразила – залезла под кровать и затаилась. Еле я ее оттуда вытащил.

Да, рано повзрослели дети в войну. Было ей в ту пору два с половиной года.

14

Распорядок в больнице – подъем, завтрак, обед, ужин, раздача хлеба – тот же, что и в тюремной камере. Вместе с хлебом выдают сахар, масло, молоко. Сразу после сна, еще до завтрака, выводят «на парашу». В палатах «параши» нет, только помойное ведро, поэтому два раза в день выводят в общий туалет – утром и вечером. Там умываемся, чистим зубы, бреемся ну и все остальное. Нас не торопят, когда закончим со всеми делами полностью, сами стучим в дверь – «мы готовы» и так же под конвоем возвращаемся в палату.