Следы на воде - Лариса Петровичева

— И наши тоже неплохо посидели… судя по всему.

Миша усмехнулся.

— Судя по всему, Мазер-факер в глубоком обломе. И вроде бы все ему благоволило, а вот на тебе…

Алина выразительно скривилась.

— Глаза б мои его не видели, знаешь… развратника старого.

— Двадцать шесть лет, — заметил Миша.

— И черт бы с ним.

— Кстати, — разделавшись с апельсином, Миша принялся за селедку под шубой. Общепринятый порядок приема пищи ему не нравился, и Миша ел то, чего ему хотелось в данный момент, — если что, то есть статья в у-ка-рэ-фэ. Как раз про старых развратников.

— Учту, — сказала Алина и взяла пирожок. В пирогах мама знала толк: тонкое тесто, сочная начинка и главное — размер чуть ли не с тарелку. Неудивительно, что гости их смели, оставив только две штуки, да и то потому, что больше не лезло.

А потом Алину угораздило посмотреть в зеркало.

Зеркало занимало почти всю стену. Оно досталось Алтуфьевым на распродаже по удивительно низкой цене, хотя папа, антиквар-самоучка, уверял, что на самом деле оно стоит немерено. И сейчас Алина видела в нем не привычное отражение комнаты, а какой-то, что ли, склад — маленькое окошко и ящики, ящики, ящики, большие и маленькие, деревянные и картонные, всякие. На одном из них сидел человек, строгий, аккуратный юноша в круглых черных очках. Заметив, что Алина смотрит на него, он улыбнулся и помахал ей рукой.

Алина зажмурилась и помотала головой. Салат перевернулся в желудке и медленно пополз на выход, к горлу.

Юноша поправил очки и кивнул, так, что это вполне могло сойти за поклон.

— Не хотел вас испугать, — промолвил он. Алина сглотнула, сдерживая тошноту. Привиделся ей огненный силуэт с распростертыми крылами, выросший вдруг из фигуры юноши, и само по себе пришло имя: Корат.

Миша ничего не видел. Не отрываясь от селедки, он нашарил пульт, и Сердючка радостно объявила, что все будет хорошо. Алина поднесла руку ко рту и побежал в туалет.

После рвоты накатила такая слабость, что она сползла по стеночке на пол, и, когда на ее плечо легла тонкая, почти невесомая рука, не смогла даже вскрикнуть.

Свои очки Корат снял и теперь смотрел прямо перед собой невидящими бледно-голубыми глазами. Почему-то Алине казалось, что касаясь ее, ангел подпитывается, заряжается, словно сотовый телефон.

Она выпрямилась. Не хотелось быть перед ним на корточках. Рука соскользнула по Алининому плечу. Сжала ее ладонь.

— Зеркала, — сказал Корат. — Подобные мне пользуются зеркалами для перемещения по мирам. Поэтому если я вам понадоблюсь, откройте пудреницу и позовите. На худой конец сойдет даже полированный стол.

Алина не знала, что сказать. Снова, уверенно и упрямо толкнулась мысль о сумасшествии.

— Вы совершенно здоровы, — мгновенно откликнулся Корат. — Я пришел сказать, что вам незачем беспокоиться — в любом случае вы имеете право на выбор, это признают даже такие твердолобцы, как Провозвестник.

Алину качало. И раз-два-три, мы плывем на корабле, и три-четыре-пять, палуба уходит из-под ног.

— Но я очень прошу вас: будьте осторожны. Выбор может спасти, а может и погубить.

— Я не хочу быть богом, — прошептала Алина. Корат кивнул.

— Совершенный, не мне вам говорить, кем быть. Просто подумайте — ибо решение будет окончательным.

Ангел улыбнулся и вынул из нагрудного кармана очки. Аккуратно надел их, поправил волосы и сказал:

— Если вас интересует судьба Узиля, то он жив и здоров, правда огреб не по-детски, если выражаться, как люди…

Тута дверь бесцеремонно рванули и открыли. Корат исчез с легким хлопком, отразившись, видимо, в собственный очках, а Алина увидела родителей.

В гневе. И в ужасе.

Еще она увидела то… жаль, что не в человеческих силах было испаряться по-ангельски в иные миры. Сердце стукнуло и обрушилось куда-то в невообразимую глубину, чтобы вернуться после семисекундной паузы и задолбить в ребра с бешеной скоростью, срывая дыхание.

Мама держала в руках дневник Алины, и ее лицо было просто неописуемым. Из зала вышел Миша, глядя изумленно и непонимающе.

— Готово дело, — сказала мама. — Спятила.

И из ее глаз хлынули слезы.

* * *

Алине хотелось умереть.

Жизнь в психиатрической клинике не давала такой возможности.

Дурка была хорошая, одна из лучших в стране. Семь корпусов старинной постройки (богоугодное заведение основали купцы Гребенщиковы за пятьдесят лет до первой русской революции) располагались за городом, в полях, что вероятно должно было вселять покой в душе помешанных. По всей видимости, тому же способствовали решетки на окнах, постоянный контроль со стороны медперсонала, уколы и терапевтические беседы с врачом.

Врач был молодой, белый и гладкий, словно снежная баба. Он все время улыбался и крутил толстое обручальное кольцо на безымянном пальце (проблемы в семейной жизни, если верить Фрейду). «Будем лечить, — безмятежно заверил он Алтуфьевых — старших. — Считает себя богом… н-да, шизофрения, конечно… дурная наследственность… Вылечим! А дневничок оставьте, я ознакомлюсь подробнее». Алина представила, как его пухлые пальцы будут перелистывать страницы, и это было так похоже на вскрытие, препарирование, что она расплакалась.

Ей сразу же сделали укол.

Уколов было много. От них Алина тупела и впадала в полусонное оцепенение, напоминая самой себе осеннюю муху на окне, которая едва перебирает лапками. В таком полутрансе она сидела на койке и смотрела на стену, туда, где отслаивалась краска: вот пятнышко ближе…так близко, что застревает соринкой в глазу, а вот оно удаляется… совсем не видно. В голове царил какой-то молочный туман, а мысли безвольно корчились и оседали хлопьями пепла.

Когда лекарство переставало действовать, и мир прояснялся, Алина принималась лихорадочно размышлять о том, что же делать — весьма актуален был в дурдоме извечный вопрос русской интеллигенции. Побег, как выяснилось, был нереален. Легче было рвать когти из тюрьмы Алькатрас, чем из дурки: решетку не перегрызть, кругом охрана, двери на ночь запирают, а санитарки — весьма субтильные с виду дамы — обладали недюжинной силой. Захватить заложника и прорываться с ним? А чем, простите, его захватывать, пальцем? И далеко ли можно убежать в тонкой больничной пижаме по сугробам и в мороз?

Убедившись таким образом в невозможности побега, Алина стала думать о самоубийстве. Утопиться в душе? — слишком мучительно, да и медленно; к тому же Алина всегда боялась утопленников, с тех пор, как в пять лет на ее глазах одного вытащили из прудика за дачным поселком — устал сосед терпеть жену и тещу. Украсть в столовой ложку и заточить о стену? — ага. Заодно объяснить постоянно присутствующей в палате сиделке, зачем это нужно, и попросить подержать руку — нелегкое дело резать вены. Сам собой напрашивался уход во Внутренний Космос — это идею Алина отвергла сразу же. Конечно, это легко. Даже приятно. Очень спокойно. Однако означает, к сожалению, только одно: кому. Лежать деревяшкой неведомо сколько времени и ходить под себя, чтобы потом — в лучшем случае — помереть окончательно, либо — а это уже гораздо хуже — ожить, превратиться в растение, которое нужно подкармливать, проветривать и просушивать; радостно пускать пузыри и ничего не соображать. Для такого варианта Алина была слишком брезглива.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});