Михаил Строгов - Жюль Верн

В общем, Надя думала о Михаиле Строгове. Она благодарила Бога, столь кстати пославшего ей этого отважного покровителя, великодушного и скромного друга. Возле него, под его защитой она чувствовала себя в безопасности. Даже родной брат не мог сделать большего! Отныне она не страшилась никаких препятствий, была уверена, что достигнет своей цели.

Михаил Строгов — если обратиться теперь к нему — говорил мало и много размышлял. Со своей стороны и он благодарил Бога за то, что, послав ему Надю, Он помог ему не только скрыть свою подлинную личность, но и свершить благое дело. Невозмутимое бесстрашие девушки не могло не нравиться его храброму сердцу. Ну и что из того, что она ему совсем не сестра? К своей красивой и смелой спутнице он испытывал и уважение, и нежную дружбу. Он чувствовал в ней одну из тех чистых и редких душ, на которую можно положиться.

Вместе с тем, едва ступив на сибирскую землю, Строгов почувствовал приближение опасности. Если журналисты не ошибались, если Иван Огарев действительно перешел границу, следовало действовать крайне осторожно. Отныне обстоятельства изменились, ведь сибирские губернии наверняка кишат татарскими лазутчиками. Если его инкогнито будет раскрыто, а его роль царского гонца установлена, — конец его миссии, а возможно, и жизни! И Михаил Строгов еще более весомо ощутил бремя лежавшей на нем ответственности.

Если таковы были мысли и чувства, владевшие пассажирами в первой повозке, то что же происходило во второй? Здесь все шло обычным порядком. Альсид Жоливэ говорил пространными фразами, Гарри Блаунт односложно отвечал. Каждый видел вещи по-своему и делал заметки по поводу собственных дорожных приключений; впрочем, с начала движения по земле Западной Сибири особым разнообразием эти впечатления не отличались.

На каждой станции оба корреспондента выбирались из повозки и оказывались в обществе Михаила Строгова. Когда на станции никакой еды не предполагалось, Надя тарантаса не покидала. Она выходила только к столу, когда устраивался завтрак или обед; но, как всегда, была очень сдержанна и почти не принимала участия в разговоре.

Альсид Жоливэ, не выходя, разумеется, за рамки учтивости, проявлял особую услужливость в отношении юной ливонки, которую находил очаровательной. Его восхищали спокойствие и выдержка, с какими она переносила трудности путешествия, проходившего в столь суровых условиях.

Вынужденные остановки не очень устраивали Михаила Строгова. На каждой станции он спешил с отправкой, подгоняя смотрителей, подстегивая ямщиков, торопя их со сменой лошадей. Затем, быстро управившись с едой, — даже слишком быстро на взгляд Гарри Блаунта, методичного и в принятии пищи, — путешественники отправлялись дальше, причем журналистов везли тоже как орлов, ибо платили они по-княжески, или, по выражению Альсида Жоливэ, — «российскими орлами» [60].

Нечего и говорить, что в мыслях Гарри Блаунта юная девушка не занимала никакого места. Это была одна из тех редких тем, которых он в спорах со своим спутником совсем не касался. Почтенный джентльмен не имел привычки заниматься двумя делами сразу.

И когда Альсид Жоливэ как-то спросил его, сколько лет он дал бы молодой ливонке, тот, прищурившись, абсолютно серьезно переспросил:

— Какой молодой ливонке?

— Черт возьми! Да сестре Николая Корпанова!

— А она его сестра?

— Нет, его бабушка! — возопил Альсид Жоливэ, возмущенный таким безразличием. — Сколько вы ей дадите лет?

— Если бы я присутствовал при ее рождении, то знал бы! — просто ответил Гарри Блаунт с видом человека, не желающего ввязываться в дискуссию.

Местность, по которой ехали сейчас оба тарантаса, выглядела почти пустынной. Погода стояла вполне хорошая, небо было полуприкрыто облаками, и особой жары не чувствовалось. При более мягкой подвеске экипажей ничего лучшего путникам не оставалось бы и желать. Они двигались, — как и полагается почтовым каретам в России, — с отменной скоростью.

Однако, если местность и казалась заброшенной, заброшенность эта имела прямое отношение к нынешним событиям. В полях — редко или совсем не встречалось тех бледнолицых степенных сибирских крестьян, которых одна знаменитая путешественница справедливо сравнивала с кастильцами — но без их спеси. То и дело попадались брошенные деревни, что указывало на приближение татарских войск. Жители, уводившие с собой верблюдов, лошадей и отары овец, находили прибежище на равнинах севера. Отдельные племена великой орды киргизских кочевников, сохранившие верность России, тоже перенесли свои юрты за Иртыш или Обь, лишь бы избегнуть разбоя, начинавшегося с приходом захватчиков.

К счастью, почтовая служба действовала пока что без перебоев. Равно как и телеграфная — во всех пунктах, которые еще связывал провод. На каждом перегоне смотрители в установленном порядке меняли лошадей. И на каждой станции сидевшие за окошечком служащие отправляли доверенные им послания, задерживая отправку лишь из-за правительственных депеш. Так что Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ пользовались этой возможностью в полной мере.

До сих пор поездка Михаила Строгова совершалась в сносных условиях. Царский гонец поспешал, не зная задержек, и если бы ему удалось обогнуть тот клин перед Красноярском, куда прорвались татары Феофар-хана, он мог достичь Иркутска раньше них и в кратчайшие сроки.

На другой день после выезда из Екатеринбурга оба тарантаса, проделав без каких-либо происшествий путь в двести двадцать верст, к семи часам утра доехали до маленького городка Тулугинска [61].

Полчаса ушло на завтрак. И путники тут же двинулись дальше с такой скоростью, которую можно было объяснить разве что обещанием лишних копеек. В тот же день, 22 июля, к часу дня оба тарантаса, проехав шестьдесят верст, достигли Тюмени.

В Тюмени, где обычно проживало десять тысяч человек, число жителей удвоилось. Такого оживления этот город — первый промышленный центр, созданный русскими в Сибири, известный своими прекрасными металлургическими заводами и медеплавильней, где отливали колокола, — никогда прежде не знал.

Оба корреспондента тотчас отправились за новостями. Известия, которые приносили с театра военных действий сибирские беженцы, были неутешительны. Среди прочего речь шла о том, что войско Феофар-хана быстро приближалось к долине Ишима; в частности, настойчиво повторялись слухи насчет того, что к татарскому главнокомандующему уже или вот-вот должен присоединиться полковник Иван Огарев. А следовательно, военные операции будут самым активным образом разворачиваться в направлении Восточной Сибири.

Что касается русских войск, то их приходилось вызывать главным образом из европейских губерний России, и поскольку находились они еще достаточно далеко, то противостоять нашествию не могли. Тем не менее казаки Тобольской губернии ускоренным маршем направлялись к Томску в надежде отрезать татарским отрядам путь.

К восьми часам вечера тарантасы проскочили еще сорок пять верст и подъезжали к Ялуторовску.

Быстро сменили перекладных и при выезде из города переехали на пароме реку Тобол. Ее очень спокойное течение упростило операцию, которой предстояло повторяться еще не раз и, надо думать, в условиях не столь благоприятных.

К полуночи, проехав пятьдесят пять верст (58 с половиной километров), достигли села Ново-Заимского, оставив позади поросшие лесом косогоры — последние отроги Урала.

Отсюда по-настоящему начиналось то, что называют сибирской степью, которая тянется вплоть до окрестностей Красноярска. Это — равнина без конца и края, нечто вроде обширной травянистой пустыни, на краях которой земля и небо сливаются по четкой, словно циркулем очерченной, кривой. В степи этой не на чем остановить взгляд, — разве что на телеграфных столбах, расставленных по обеим сторонам дороги и гудевших на ветру проводами, словно струнами арфы. Да и сама дорога отличалась от остальной равнины лишь мелкой пылью, вздымавшейся из-под колес тарантаса. Если бы не эта белесоватая лента, раскручивавшаяся насколько хватало глаз, могло показаться, что вокруг — сплошная пустыня.

Михаил Строгов и его спутники помчались по этой степи с еще большей скоростью. Понукаемые ямщиком лошади, не встречая никаких препятствий, стремительно оставляли за собой версту за верстой. Тарантасы неслись прямо к Ишиму, где оба журналиста, если ничто не собьет их с курса, собирались сделать остановку.

От города Ишима Ново-Заимское отделяло около двухсот верст, и если не терять ни минуты, то за следующий день, часам к восьми вечера, их нужно и можно было преодолеть. В представлении ямщиков, их пассажиры если и не были большими вельможами или важными чиновниками, то вполне заслуживали ими быть — хотя бы за щедрость чаевых. И действительно, на следующий день, 23 июля, оба тарантаса находились лишь в тридцати верстах от Ишима.