Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении - Кристиана Барош

Значит, вот в чем дело: Ритон влюбился! Отлично.

Поработав над Лакло,[19] что привело ее в очень хорошее настроение, — она дошла даже до того, что перечитала все вслух, — Элоиза позвонила в Параис:

— Как у вас дела?

Мама забеспокоилась:

— Только не говори, что не приедешь на каникулы!

Господи Боже мой! Да когда это Элоиза отказывалась приехать на каникулы!

— Мам, умоляю тебя, смотри на жизнь трезво! И лучше скажи, что происходит с Ритоном.

Пауза. А потом мамин смех прямо в ухо, семейный смех:

— В конце-то концов Ритон разбил свою копилку и купил что-то, неизвестно что. И весь дом только о том и думает. Даже твой папа… Нет-нет, послушай, когда я говорю «разбил копилку», этого мало: он истратил все свои заначки, все до последнего сантима. Мы думали, что он решился наконец — потому как все ведь уши прожужжал этим самым «Сузуки». Ничего подобного, никакого тебе мотоцикла. Ну, и что он сделал со своими деньгами? Тайна. А кроме того, он какой-то горестный, мордочка все время вытянутая, будто его не кормят… А ты, дочка, почему звонишь?

— Ритон написал мне, мама.

— Господи!

Где-то глухо прозвучали раскаты голоса Дедули.

Элоиза ликует: да, до сих пор считалось, что Ритон и писанина — две вещи несовместные!

— Держись, мама, я еще и не то скажу: он не сделал ни единой ошибки!

Она ждала всего, чего угодно, и все-что-угодно произошло: Ритон, явившийся встречать ее на вокзале, Ритон, нагрузившийся чемоданами, молчаливый Ритон, искоса поглядывавший на сестру, Ритон, который не ел, не интересовался регби… «Бросаешь вызов Иву дю Мануару?» — «Пф-ф, плевал я…» Короче, совсем другой Анри Дестрад, а вовсе не привычный болтун!

Элоиза пошла спать в беседку. Элоиза ждала, была наготове. В большом доме все затихли, а она все еще ждала. Вскоре гравий во дворе зашуршал под легкими шагами, и она предупредила:

— Заходи, но не вздумай греть свои ледяные ноги о мои ляжки, не то выкину тебя из постели.

Анри скинул башмаки, скользнул под одеяло, устроился за спиной у сестры и…

— Господи, да ты плачешь!

Ритон не плакал — он рыдал. Элоиза сразу же вспомнила времена, когда утешала его маленького, вспомнила все — вплоть до малейшего жеста. Годы прошли, и что? Она словно бы снова взяла братишку на руки и принялась баюкать, поцеловала лоб, мокрые глаза:

— Ну, давай, давай рассказывай. Только высморкайся сначала, пожалуйста!

И на тебе…

Возвращаясь в город в поезде, Элоиза улыбалась. Анри втюрился в «большую девочку». Изабель на год старше, но на десять сантиметров ниже, у нее медовые глаза и зеленые волосы: «Тьфу, ну, ты понимаешь, и такие зубки, и она такая зоркая, прямо, как рысь, когда дело доходит до орфографических ошибок, и она хочет быть инженером». Ритон и сам вдруг решил пойти в политехнический… Она заставляет Ритона писать диктанты, а он занимается с ней алгеброй, ну, короче, все в большом порядке. Вот только… Вот только она ходит каждое воскресенье к мессе. Что тут поделаешь, не бывает в жизни совершенства. Одна такая в доме уже есть.

— Сечешь? На кой прикладывать столько усилий, чтобы завоевать еще одну Камиллу?

— Но я же ее, дуру, люблю-у!..

Ночь прошла в обсуждении того, как изменить настолько плохо устроенный мир, время от времени Ритон принимался трясти сестру за плечи: «Нет, ты скажи, ты поклянись, что она меня тоже любит», — а потом вдруг проворчал: «Только подумать, что я истратил все до сантима…»

И умолк, уткнувшись головой в плечо сестры, отказавшись объяснить, на что потратил все деньги.

— Ты же такой скупердяй!

— Ничего не скупердяй, просто экономный, не видишь разницы, что ли?

— Ага, Камилла тоже начинала с экономии.

Услышав имя бабки, он выскочил из постели:

— Я тебе запрещаю!..

— Ну, ладно, малыш, ладно…

Дни шли, и он постепенно успокоился. Каникулы стали похожи на все остальные, проведенные в Параисе. Они бегали по берегу моря, взбирались на стены крепости, помогали пасти лошадей, сопровождали Дедулю на рыбалку, как-то подстерегли пресловутую Изабель у выхода из храма после мессы… Пока Ритон краснел, бледнел и трясся перед девицей, упакованной в белое кружевное платье и соломенную шляпку, Элоиза сбегала позвонить своему прошлогоднему хахалю, тому, родители которого считали, что приданое важнее любви.

Узнав голос Элоизы, этот подкаблучник сразу забормотал, что не знает, как получилось… Но она со смехом оборвала его и объявила, что звонит ему вовсе не затем, чтобы назначать свидания, а просто — чтобы сказать: «Со временем я поняла, что дешево отделалась, надо же, как повезло. Надеюсь, теперь ты успокоился?»

Поезд ее усыплял, она удовлетворенно хихикала, выпадая временами из дремы. Отличная месть, а главное — все правда. Ни словечка не соврала. Детские увлечения опадают, как листья осенью, сами по себе, чтобы уступить место настоящей любви.

В Париже снова начались занятия, и все пошло, как всегда. Спустя какое-то время Анри позвонил ей и, захлебываясь, прокричал в трубку:

— Лоиз, сестричка, я ее послал! — А потом рассказал, путаясь в словах, потому что говорил слишком быстро, подробности: — Эта малявка оказалась такой же гусыней, как Камилла, точь-в-точь! Она, ты представляешь, просто-напросто хотела выгодно пристроиться… — Ну и ну! Только этого ему не хватало! Дал ей по заднице как следует и заорал: «Пошла к своей мамочке, курица!» Конечно, не очень красиво получилось, зато удовольствие получил…

А пока… В общем, если Элоизе нужны Большой Робер, Гревисс, словарь синонимов или грамматика с объяснением трудностей французского языка, он ей охотно уступит по дешевке, потому что собирается купить мотоцикл, а на ошибки ему наплевать. Впрочем, теперь у него их стало куда меньше. Хороший ведь знак?

Вернувшись в октябре, Элоиза со вздохом оглядела свою этажерку, где стояли рядком грамматика, дополненная двумя словарями синонимов и двумя книжками с объяснением трудностей французского языка, Гревисс и Большой Робер… Подумать только, Ритон уже успел перепродать мотоцикл, чтобы приобрести материалы для живописи и акварельные краски — некая Марианна намылилась поступать в художественную школу.

Хоть бы эта оказалась на подольше, хоть бы она не пропадала в церкви, хоть бы так и осталась верна своим художественным пристрастиям, а главное — чтобы ей не нравилось отбивать себе зад о мотоциклетное седло… Но на этот раз Элоиза будет тверда: «Писать научился, учись рисовать как миленький, деляга чертов! А опять передумаешь — не может быть и речи о том, что стану перекупать твое барахло!»

Элоиза погрузилась в «Трактат о красках» с комментариями …надцатого университетского преподавателя, одержимого комплексом Фауста, — конкурс на место в лицее завтра…

И она его получит. Не завтра, так… Нет, завтра. Завтра — и никаких!

15

Смерть Дедули

Дедуля обрезал в саду увядшие розы и ругал на чем свет стоит «всю эту нечисть». Уже больше недели стояла теплая погода, ни ветерка, и было так ясно, что верилось в чудо, верилось, что все всегда будет хорошо, а плохого не будет никогда. Останутся разве что гусеницы, травяные вши, тли, осы, колорадские жуки да свидетели Иеговы, пытающиеся убедить вас в величии Божьем.

Дедуля выпрямился, сказав: «Ох уж эта поясница!», — он это говорил тысячу раз раньше… и вдруг упал.

Элоиза как раз выходила из подвала с бутылками сидра в руках. Она бросила все и кинулась к нему. Он покраснел, тяжело дышал и почти неслышно шептал: «Плохо дело, Элоиза».

Она прокричала за ограду: «Дядя Кюре, скорее!» — побежала к дому: «Папа, папа, иди сюда, Дедуле плохо!»

И пока они втроем старались усадить старика в плетеное кресло, мама дрожащими пальцами пыталась набрать номер доктора. Удалось, усадили.

Элоиза вырвала трубку из руки Элен и, вдруг став очень спокойной, набрала номер:

— Филипп, по-моему, случай тяжелый, он побагровел, течет слюна, а ноги дрожат сами по себе.

Тяжелое молчание, потом врач сказал, что уже послал за Дедулей машину «скорой помощи», а сам идет в больницу, чтобы ждать их там.

«Но мы же не потеряли тогда времени зря», — думала Элоиза.

За катафалком шла вся деревня. Когда полгода назад умерла Камилла, только три старушки явились на погребальную мессу, больше никого не было. И когда Камиллу опускали в землю, никого, кроме семьи (без Элоизы), не было; нет, забежала, говорят, какая-то собака, которой захотелось развлечься…

Встретившие их в больнице Филипп Ровен, давний поклонник Элоизы, теперь ставший врачом, и директор клиники — не кто иной, как сын доктора Камю, — не оставили им никакой надежды: слишком тяжелый инсульт. Парализованный Дедуля приходил в сознание всего лишь на две-три минуты в час, да и как назвать «сознанием» состояние, когда только губы чуть-чуть шевелятся, повторяя одно слово, всегда одно.