Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении - Кристиана Барош

Ритон прошептал сестре на ухо:

— Какое счастье, что твои хахали любят комбинезончики!

А в другое ухо — Дедуля, который окунулся в прошлое:

— Помнишь некую блузку из органди?

Элоиза ему нежно улыбнулась: он-то обо всем подумает вовремя! Она глубоко вздохнула, и… пуговицы от корсажа платья разлетелись во все стороны.

— Хоть бы прикрылась! — возмутилась Камилла, пытаясь стянуть грязными пальцами платье на груди внучки и, как обычно, воздев глаза к небу. — Господи, у этого ребенка ни стыда ни совести!

Элоиза ликовала: она уже присмотрела один шикарный комбинезончик в магазине, который раньше назывался «Французские принцессы», и эта одежка не только классно выглядит, но и вполне соответствует новому имени лавочки: «Memory Blues»…[17]

На следующее утро приехала мама. Одна — машина все еще в ремонте. А через день прибыл папа, с ног до головы в смазке. Пришлось по дороге менять масляный фильтр, конечно, ему еще когда предлагали новый поставить, но он отказывался: «Делать нечего, обойдусь», и вот теперь… Первая попытка не увенчалась успехом, вторая увенчалась, но он поскользнулся в луже машинного масла и грохнулся туда. В общем, желание сэкономить на фильтре на этот раз стоило ему пары новых штанов и крапивницы!

С мамой они старались избегать друг друга — вплоть до постели. Мама ночевала в беседке Элоизы, а девочку поместили в одну комнату с братом, что дико возмутило Камиллу. Бабка принялась проклинать всех направо и налево и орать:

— Я надеюсь, ты, по крайней мере, не делишь с ним кровать? А вы — что вы такое сделали с моим сыном, раз он отказывается даже и спать с вами?

Никто из тех, к кому она обращалась с вопросами, не отвечал на них.

В верхнем саду Дедуля, перекапывая грядки для салата, ворчал на сына:

— Говори, что ты там еще натворил на этот раз?

Объяснения папы были путаными и бессвязными, естественно, он-то «проявил себя более чем благородно», но аргументы его колебались от «ни в чем я не виноват» до «имею же я право пропустить стаканчик с коллегами, в конце-то концов…». Конечно, он ни слова не сказал о пощечине, бормоча, что Элен, мол, все больше и больше… все меньше и меньше… Дедуле надоело:

— Может, скажешь правду раз в жизни? Все равно врать толком не умеешь!

Внезапно до женщин, которые в этот момент лущили фасоль в нижнем саду, донесся взрыв хохота, а вслед за ним — громовой голос Дедули:

— Ну, какое же чудо наша Элен! Бедный мой сынок, ты глуп как пробка, да какое там, в сто раз глупее! Тебе еще повезло, и тебе оставалось только… — Дальнейшее утонуло в смехе и кашле.

Маму, которая с трудом сдерживала улыбку, Камилла смерила с головы до ног угрожающим взглядом: «Он всегда на вашей стороне!» Элоиза с Ритоном смотрели на мать и бабушку, как на игроков в теннис: удар справа — удар слева, но сколько ни ждали объяснения, не дождались.

Когда брат и сестра укладывались спать, Ритон излупил кулаками подушку:

— Всегда одно и то же, нас здесь просто держат за идиотов! Ты-то понимаешь хоть что-нибудь?

Назавтра, прогуливаясь с Дедулей по берегу пруда, Элоиза потребовала:

— Давай рассказывай!

Дедуля буркнул:

— Это их дело!

Но Элоиза настаивала:

— Давай-давай! Ну, чего заставляешь себя упрашивать, самому же до смерти хочется поделиться!

И Дедуля, между приступами смеха, попытался описать внучке, какая физиономия стала у ее папаши, когда обнаружил на коврике — выложенные так, чтобы это было видно всем, кто живет в доме, — подушку, туфли, зубную щетку, дорожную сумку с чистой сорочкой и трусами и записочку, в которой было сказано: «Спи, где тебе вздумается, раз ты знаешь, куда тебе идти, а лично я иду на вокзал. Не ищи ключи, твои — в моей сумке. Если решишься начать сначала, я тебя не только убью, но и поменяю замок».

Папа «отправился в Каноссу» за два дня до конца школьных каникул. Вся семья ясно слышала шепот перед закрытой дверью, а потом и ослиный рев: «Элен, да я же тебе клянусь!»

Потом дверь распахнулась, и тогда уже стало видно, как мама от смеха хватается за бока: «Да замолчи же, детей разбудишь!»

Папа, прижав к животу подушку раздора, проследовал в спальню, закрыл за собой дверь, и воцарилось молчание, прерываемое иногда звуками, обычно сопровождающими примирение родителей.

Ритон, у которого застыли ноги, пока он, весь изогнувшись на подоконнике, пытался что-нибудь еще расслышать, засунул их, чтобы согреть, за спину сестры:

— Как ты думаешь, мы станем такими же дураками, когда вырастем?

Элоиза спала.

«Эту и атомной бомбой не разбудишь, — погружаясь в сладкую дрему, сказал себе Ритон и представил вполне приятную для ума и сердца картинку: папа, без штанов, в одной рубахе, прикрываясь подушкой, горячо шепчет: „Элен, я никогда-никогда больше такого себе не позволю!“ И его прямо так и распирает от счастья… — Да уж, в нашей семейке, даже если кто-то когда-то что-то себе и позволит, по крайней мере, это забавно!»

13

Выбор Элоизы

Элоиза не сходила с ума по спорту, особенно по бегу. Срываясь с места на старте, она на дистанции постепенно выпускала из себя воздух, как воздушный шарик, и прибывала к финишу с медлительным достоинством. Ах, если бы всегда надо было бегать только на двадцать пять метров, вот это мечта! Она стала бы тогда чемпионкой Фульи-лез-Уа… Потому что, если говорить о старте — он у нее просто гениальный: она на десять сотых секунды опережает самых лучших. Р-раз! — она стартует, плюх-плюх-плюх — она шлепает к финишной ленточке… Такая вот разница.

Дедуля кричит, когда папа рулит слишком быстро: «Ты что, в могилу торопишься?» Элоизе вовсе не нужно все расписывать в подробностях, она мгновенно улавливает суть вещей: торопись или медли, все равно в конце концов окажешься на кладбище!

Учителя физкультуры смотрят на Элоизу с вожделением и смущением одновременно: что можно сделать с этой девчонкой, которая совершенно атлетически сложена, а начинает вздыхать, как корова, после первого же круга на беговой дорожке? Черт знает что! «К тому же, — цедит сквозь зубы мадам Камене, которая нравом будет потверже собственной фамилии, — никогда не видела никого, кто бы так… наплевательски относился к любым соревнованиям, как эта паршивка! Ей-богу, ничего хорошего из нее не получится!»

— На кой черт мне их хронометры, — ворчит Элоиза, — я вообще предпочитаю просто гулять, по крайней мере, хватает времени заметить пейзажи вокруг. Хотя… для Парижа это слабый аргумент: тут ни фига и нет, кроме асфальта и булыжников. Ну и что? В жизни существуют не только деревья…

В тот день они пришли заниматься физкультурой на стадион Лакретель, было очень жарко. Жиртрест, в миру месье Дарсей (когда он перестал поднимать штангу, все его мускулы превратились в сало, и он стал похож на монаха, откормленного вместо гуся на паштет… определение принадлежит известной язве Элоизе Дестрад), так вот, Жиртрест прямо-таки истекал потом, любуясь тем, как «его» девочки взлетают над гаревой дорожкой. Все оказались впереди Элоизы, все: после двух кругов она была последней в группе отставших… Но ее это нисколько не смущало.

— Элоиза, иди сюда.

Она неторопливо подошла.

— Почему бы тебе не сделать над собой усилие, детка?

Элоиза пожала плечами: ее тоска берет от спорта. Ничуть не интересно пробежать сто метров за одиннадцать секунд. Ну, а прыгать — хоть в длину, хоть в высоту, хоть животом вниз, хоть спиной — зачем ей это нужно? Что даст? Вот в Параисе лошади, прямо-таки танцуя, преодолевают барьеры — это куда лучше! Но погодите радоваться, хоть она и любит скакать галопом, в седле сидит все равно мешок мешком!

— Значит, в жизни нет ничего, что бы тебе нравилось, да?

Элоиза внимательно на него посмотрела. Он не вынес этого почти желтого на солнце взгляда — потупил глаза, приготовился выдержать удар.

— А вам нравилось поднимать на вытянутых руках триста килограммов? Да? Зато теперь они все у вас на заднице собрались. Далеко же вы ушли со всеми вашими кубками и медалями! И это вы называете «что-нибудь нравится в жизни»?

Ядовитая девчонка! Все почувствовали это на собственной шкуре хотя бы по разу, в том числе и мамаша Камене. Элоиза сообщила ей — и не так уж давно, — что мадам смахивает на унтера. Элоизе удалось пережить педсовет только потому, что учителя слишком сильно веселились, чтобы свирепствовать. Даже сама Камене, и то улыбнулась, пусть даже довольно кисло…

Но все-таки она еще на что-то надеется, потому что предложила Элоизе войти в юношескую сборную Франции по настольному теннису. Но та в ответ только смерила училку взглядом: «А что мне это даст?» Камене, чуть не задохнувшись от возмущения, все-таки прикусила язык, а потом проблеяла, что, в общем-то, ничего, кроме славы.