До свидания, мальчики. Судьбы, стихи и письма молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны - Коллектив авторов

оно почти совершенно не работало, и грудная клетка зачахла. Кроме того, на последнем рентгене обнаружили смещение сердца – оно ушло вправо за позвоночник. Но, видимо, все это поправится.

Главное теперь – это чтобы ты поправилась, мама. Привет Леониду Александровичу. Ждите. Скоро приеду…»

Вскоре после этого письма Коля был комиссован и вернулся в родной Бийск, где работал в школе № 4 учителем истории и литературы. Писал по большей части «в стол»[22].

Как Николай, подчистую комиссованный, снятый с воинского учета, через год оказался на фронте?! Вопрос, на который сейчас уже никто не ответит.

Осенью 1942 года в Бийск, в дом Копыльцовых на улице Форштадтской на имя Колиного отца Тихона Ивановича пришла похоронка.

Николай погиб во время ожесточенных боев за Синявинские высоты. Ему было 22 года.

Из письма Геннадию Шеварову от Николая Банникова, друга Николая Копыльцова (23 ноября 1964 года):

Он был годом младше меня, но как много я узнал от него, как много услышал впервые!

Было в нем что-то очень легкое, красивое и нежное; чудесный тембр голоса, синие глаза и незабываемая золотая белокурость сразу выделяли его среди сверстников и товарищей. И, увидев его в первый раз в саду у кинотеатра, перед сеансом, я мгновенно был захвачен всем его милым обликом, потянулся к нему и, преодолев застенчивость, подошел и познакомился с ним. А потом случилось так, что мы попали в одну школу, в один класс.

Он жил стихами, поэзией, постоянно размышлял о ней, постоянно сочинял.

Дома у него был шкаф, набитый книгами: там я увидел такие сборники стихов и такие фолианты по истории литературы, каких, по тем временам, мне, наверное, долго бы еще не привелось увидеть.

Имена поэтов, в школьных программах не упоминаемые, были ему как бы родными; не говоря уже о классиках, о Маяковском и Есенине, он звучным своим прекрасным голосом читал наизусть целые страницы Баратынского и Тютчева, Блока и Брюсова, Белого и Хлебникова, Ахматовой и Зенкевича. От него я услышал впервые имя поэта, скоро принесшего нам особую радость, – имя Эдуарда Багрицкого.

Даже потом, присылая мне письма в Москву из Омска, он делился своими открытиями: в Омске появился новый замечательный поэт «с внешностью скандинавского викинга» – Леонид Мартынов. («Ему очень нравится, как я читаю стихи».) О Мартынове москвичи в ту пору еще ничего не знали.

Когда Коля в каникулярное время, зимой или летом, приезжал студентом в Москву, то в чемодане у него почему-то оказывались главным образом книги, и ко дню отъезда из столицы число и вес их, конечно, изрядно возрастали.

Так вот – о Багрицком… Мы любили леса, шумевшие по левой заречной стороне нашего города Бийска, леса, идущие прямо к буйной Катуни. Нередко гуляли там. И однажды, хорошим летним днем 1933 года, когда мы взобрались на высокие сосны – он на одну, а я на другую, – Коля прогромыхал мне новую свою поэму – «Смерть Никиты Правдухина», о пугачевцах. Мне она так понравилась, что я тут же, не слезая с сосны, начал убеждать его направить поэму в печать, в Москву, в журнал «Пионер».

Коля так и сделал, переписав «Правдухина» химическим карандашом малоразборчивым мелким своим почерком.

О письме в «Пионер» мы скоро забыли и, собственно, ни на что не рассчитывали. Каково же было удивление и радость, когда осенью по школе разнесся слух, что в журнале «Пионер» появились стихи Коли Копыльцова – да еще с рисунками! Хватаем журнал – там, кроме рисунков Н. Берендгофа, оказалось нечто более важное и волнующее – письмо Эдуарда Багрицкого, адресованное Коле. «Дорогой Коля! Я прочел твои стихи. По-моему, это очень неплохо…»

«Крупнейший советский лирик!» – назидательно, но без тени бахвальства разъяснял нам тогда Коля значение Эдуарда Григорьевича в поэзии.

Как горько, что через год Багрицкий скончался, и ни Коля, ни я, когда мы попали в Москву, уже не могли с ним встретиться.

В сборнике воспоминаний о Багрицком редактор журнала «Пионер» писал, что стихи Коли Багрицкому понравились чрезвычайно и что поэт сознательно в своем письме дал им заниженную оценку, чтобы похвалы не вскружили голову юному стихотворцу. А стихотворцу было тогда действительно всего четырнадцать лет.

Он писал сонеты, поэмы, лирические стихотворения, литературоведческие эссе. Живая жизнь, природа, дивные наши реки Бия и Катунь, обметенные пухом весенние тополя, явления истории, искусства – все это потоком вливалось в сознание Коли и диктовало ему строки; они небрежно записывались в школьных тетрадках, в блокнотах, на случайных листках. Тогда мы не отдавали себе и отчета, как могуче воздействовал на наши души окружающий нас мир: снежные сугробы, по которым почти каждый день бежал я на лыжах к своему другу, вызывая его стуком палки в окно, звездное ночное небо, скрип санного полоза, свирепые и все же бодрящие сердце метели… А сколько хороших дней пронеслось у нас с Колей на чудесных бийских пляжах, на синей реке.

О печатании тогда вовсе не думалось, да и мало было, конечно, у Коли такого, что годилось бы для печати. Даже две маленькие статейки «на случай» – по поводу юбилея «Слова о полку Игореве» и выхода новой книжки стихов Ильи Мухачева, – которые мы написали вдвоем, лежа на дворе у Колиных родителей, на тогдашней Форштадтской, даже две эти статейки мы несли в редакцию бийской газеты с истинно мальчишеским трепетом. Правда, охочий и щедрый на шутку Коля, испытывая эту робость, тут же и смеялся, и хохотал над нею.

Он был весь еще в будущем, словно завязь плода. В какой-то мере ему, конечно, мешала, когда он стал старше, изолированность от профессиональной литературной среды, от редакций журналов и газет. Как и все мы, он хотел, прежде всего, получить образование, окончить вуз. Печатание, настоящая литературная работа должны были явиться потом, сами собою, почти непреложно.

Война и гибель Коли не дали осуществиться почти непреложному. «Жизнь пронесется метеором, мгновенным вспыхнув огоньком», – эти, очень теперь давние, строчки Коли невольно приходят на память.

Сейчас, когда я уже прожил немало лет и встречал много поэтов, в числе их очень крупных, я могу сказать, что у Коли было все для того, чтобы в будущем громко заявить о себе в поэзии. Был темперамент, было ощущение слова, особая поэтическая музыкальность. Была самоотреченная страсть, одержимость стихами и завидная легкость, быстрота в работе.

Его очень любили товарищи. Вокруг него всегда порхала шутка, он звонко хохотал; всем, как истый школяр, придумывал прозвища и «псевдонимы», и на них никто не обижался.